Если половина души у меня ушла на Эдгара, то вторая половина или около того – на эту последнюю попытку все исправить. Что-то вроде самоубийства для семнадцатилетних дурочек, перечитавших сестер Бронте. Я забрала чашку из слабых пальцев Лестера. – Ни о чем я не жалею. И хватит… – договорить я не успела. Предгрозовую тишину снова прервала визгливая трель. На дверной звонок было не похоже: тот напоминал птичку, а это была целая раненая антилопа. И ревела она из самого дальнего угла кухни. – Я думал, когда звонит телефон, на него отвечают, – деликатно заметил Лестер. – Я даже не знаю, где он. – Звук идет оттуда. – Лестер указал длинным костлявым пальцем в сторону кухонного шкафа. – Что там? – Шкаф. Телефон не может быть в шкафу. – А слепой не может ошибаться. Трель разрывалась у меня в голове, где-то между лбом и макушкой. Проигнорировав мысль о том, что ни один человек в здравом уме не поставит телефон в шкаф, я поднялась и стала яростно рыться в его недрах. Сахарница с ржавыми монетами, макароны, соль, лунный календарь – не иначе старушка, жившая тут до меня, приходилась Плюшкину дальней родственницей. Наконец у дальней стены обнаружился красный аппарат с поломанным диском. Я схватила трубку, чтобы сбросить звонок, но Лестер тихо велел: – Ответь. – Мне не с кем здесь разговаривать. Трубка тут же отозвалась маминым голосом: – Как это не с кем, Верочка? А как же я? – Мама? Я уселась прямо на дно шкафа, заваленное газетами и журналами разных годов. – Конечно! Ну, рассказывай. Я тебя сто лет не слышала. Как там на стажировке? – Что?.. – Как будто нечего матери рассказать! Месяцами не звонишь, совсем забыла меня в своей Америке. Стажировка? Америка? Я выглянула из шкафа. Лестер загадочно улыбался бескровными губами. Волшебник хренов. Кто его просил? – Вера? – Да, мам. – Ты когда вернешься? Я как будто начала забывать твой голос… Я вздохнула. С какого места ей рассказывать правду? – А я что-то совсем замоталась. То одно, то другое. На работе у нас такое творится! Одни сокращения. Людей выживают с рабочих мест. Я двадцать лет работаю и ни разу такого не видела! Так когда ты вернешься? Из-за распахнутой дверцы шкафа медленно вышел Наум, с трудом переставляя лапы. Может, отвезти его к маме? Там о нем точно позаботятся лучше, чем здесь… – Вера! – Да, мам. Скоро. Я скоро вернусь. Пока. Я повесила трубку и накинулась на Лестера: – Что ты наплел моей маме? – Я хотела встать, но стукнулась об полку над головой. – Какая еще стажировка в Америке?! Лестер поправил на коленях свой пижамный костюм и спокойно посмотрел на меня своими слепыми глазами. – А что я должен был ей сказать? Что ее дочь выдумала себе возлюбленного, оживила его и исчезла, соединившись с ним на веки вечные? А нет, подожди. Что он убил человека, а потом она это сделала? – Зачем ты вообще полез к маме?! Клянусь, не будь он таким беспомощным, я бы ему врезала. Лестер неторопливо поднялся и с изяществом оскорбленной фрейлины отвернулся к распахнутому окну. Небо набухло грозовыми тучами, и на кухне окончательно потемнело. – В нашу последнюю встречу, если помнишь, – он сделал многозначительную паузу, как будто давал мне время раскаяться, – ты сама просила меня позаботиться о тех, кто тебе дорог. Я наивно полагал, что мама принадлежит к их числу. Обвинения застряли в горле. Он заботился о маме все это время? Может, он знает, где похоронили Костю? Я уже открыла рот, но Лестер вдруг спросил: – Так где был телефон? – Что? – Телефон. Ты искала его в шкафу. Я поняла, что все еще сижу на нижней полке. – Там и был. – А-а, – протянул он. – Забавная старушка. – Какая? – Старенькая такая. Седая. Которая здесь жила. Не успел он произнести последнее слово, как квартиру сотряс гром такой оглушительной силы, что у меня заложило уши. Небо разломили косые линии. Несколько мгновений я не видела ничего, кроме ослепительно-белого света. Из раскрытого окна подул влажный ветер, неся первые брызги. Вскоре дождь полил стеной. Мое мокрое от пота платье за секунду стало отвратительно холодным. – Я чувствую запах старой женщины. Это все ее вещи? – спросил Лестер. – Вот ты нашел время! Я хотела подняться и закрыть окно, но Наум вцепился мне в ногу когтями. – Твою ж!.. Наум! Новый раскат грома сотряс кухню. В метре от меня с жалобным треском рухнули кастрюли, в ряд висевшие над плитой. От ветра захлопали дверцы шкафчиков. Я сама не заметила, как вцепилась одной рукой в другую. На коже стал явственно ощущаться чей-то взгляд. – Если это твои шутки, лучше прекрати! – бросила я Лестеру, перекрикивая ветер. Но он даже не обернулся – все вглядывался со своей кушетки в бушующее небо. – Подведи меня к окну. Дверца шкафа, в котором я сидела, едва не хлопнула меня по лицу. Я отцепила от себя испуганного кота, поднялась и взяла Лестера за узкую ладонь, увлекая за собой. Хотела закрыть окно, но Лестер меня остановил: – Оставь так. – Нас зальет. – Оставь. Он подошел вплотную к разбухшей от влажности раме и прислушался, подставив лицо косым струям. Я ждала рядом, сама не зная чего. Квартира вдруг показалась мне враждебной. Неизвестный взгляд давил в спину, что-то хлопало и бесновалось на кухне, а я лишь крутила на пальце оловянное кольцо, прощальный подарок Эдгара, и повторяла себе: после всего, сотворенного мною, ни одна старушка мне не страшна. Даже мертвая. – Я чувствую борьбу, – наконец сказал Лестер. Лицо, волосы, рубашка его были мокрые, но он как будто не замечал этого. Я глубоко вздохнула. – Знаешь, когда шутишь, ты нравишься мне больше. – Я никогда не шучу, моя радость. – Перестань меня так называть! – Как скажешь. Я помолчала. – Давай просто закроем окно. – Там не закончили. – Это не повод торчать под дождем.