— Я в порядке. — Арин, я знаю, что это не так. Сарсин поджидала его в пустом стойле Джавелина, когда Арин вернулся со взмыленным конем. Арина что-то неприятно покалывало изнутри. Словно что-то частично проржавело, а что-то так и осталось грозно блестеть. Если бы это было чем-то осязаемым, валяющимся в грязи, то было бы понятно, что лучше это оставить там, где лежит. Арин отправился на прогулку. Он покинул дом, дабы избежать то и дело появляющихся вопросов и всего того, что могло напомнить о ней. Он сильно пришпорил Джавелина. Но когда Арин наконец притормозил коня и пустил его под зеленым пологом городской тропы для лошадей, вытер пот с лица и вспомнил, кому принадлежал конь, идущий под ним. И Арин понял, что у него нет выбора. Он понял, что даже избегание напоминаний само по себе является напоминанием. Его руки держали поводья слишком напряженно. Его беспощадно душили знакомые эмоции. Сердце саднило. Казалось, оно сжалось так сильно, что стало твёрдым и цельным, как орех, который он мог раздавить, сжав в кулаке. Лицо Арина было все еще влажным. Он слишком далеко уехал и повернул Джавелина обратно к дому. Когда он увидел, что Сарсин ждёт его в тени открытой конюшни, присев на трехногий табурет, то просто прошёл мимо. Напоил Джавелина из корыта во дворе. Расседлал коня. Снял поводья. Принес ведро воды, которое медленно вылил на фыркнувшего коня, низко опустившего голову. Арин смахнул воду с тела животного и насухо его вытер. Он осмотрел копыта, убрал грязь и мелкие камешки киркой, работая пальцами только там, где нужна была аккуратность — в желобе на другой стороне вершины стрелки копыта. Наконец Арин понял, что его молчания недостаточно, чтобы заставить сестру уйти. Он завел лошадь в стойло. Сказал, что в порядке, но она не согласилась с ним. Арин насухо вытер поводья Джавелина, повесил их на гвоздь и попытался снова отмолчаться, на этот раз уверенный, что в противном случае может сказать то, о чем потом пожалеет. Сарсин спросила: — Почему ты считаешь неправильным скорбеть по ней? — Сарсин, — его голос был тверд, — если ты любишь меня, то оставишь в покое. — Сначала ответь. Слова острым ножом вонзились в него. — Потому что я принимал её не за того человека. Нельзя оплакивать того, кого не знал. — Я видела, какими вы были друг с другом. С чего ты решил, что не знал её? — С того, что она лгунья. Она все время ведёт свои игры, и у неё всегда припасены козыри. Всякий попадается в расставленную ею ловушку. И я не исключение… — Он умолк, осознавая собственные слова. Потом он принялся чистить коричневую шкуру Джавелина. — И она не умерла. — Нет? — Голос Сарсин прозвучал обеспокоенно. Арин наблюдал за мышцами лошади, как они дергались и подпрыгивали под щеткой. — Нет. — Арин, я понимаю твои чувства. Ты знаешь, что это так. Ты думаешь, что такое невозможно, что произошла ошибка и что, если бы ты мог все исправить… — Дело в другом. Вся история звучит неправдоподобно. — Я не понимаю. Щетка стремительно двигалась туда-сюда. — Во-первых, тайный брак. Императору нужно было, чтобы свадьба состоялась в Перволетний день. Все ради престижа. Волнение, чтобы засвидетельствовать рост династии императора. Невеста. Ты знала, что она была трофеем? Что эта свадьба была не между сыном императора и Кестрел. Это император венчался с армией. Император никогда бы не отказался от этой свадьбы. Если они поженились тайно, то почему император не заставил их вновь обвенчаться, чтобы это засвидетельствовал народ? В этом нет смысла. — Ты просто не хочешь, чтобы в этом был смысл. — Её убила болезнь? Что-то я ни разу не видел, чтобы её тошнило, я работал на её вилле. И она только однажды не встала с постели, потому что… — Арин запнулся, вспоминая, как она прихрамывала. Как она вышла на дуэль ради него, и пострадала. Он опустил щётку. Арин уже проходил это. Он потратил на это всё время: придумывал сказки о Кестрел, описывающие её перебинтованное колено, то, как она поцеловала его той ночью, когда открыла дверь, разделив ею сад на крыше наполовину. Он увидел из окна своих покоев, что дверь не заперта. Он ждал, пульс зачастил. Такие мгновения, как раз перед тем, как она вновь захлопнул дверь, преследовали его в столице, заставили его додумывать детали. Прекрасные, заманчивые развития событий. Помнится, он даже задавался вопросом, не она ли была Молью Тенсена. — Перволетний день был около месяца назад, — услышал он собственный голос. Джавелин зафыркал и начал перебирать копытами. Он изогнул шею, чтобы уткнуться лбом Арину в грудь. Сарсин открыла было рот, чтобы заговорить. — Прошу, уйди, — сказал Арин. — Я ответил на твой вопрос. Я хочу побыть один. Мне нужно подумать, — добавил он, хотя и сам толком не знал о чем. Когда она ушла, Арин запустил пальцы в гриву лошади. Кестрел любила Джавелина, но все равно бросила его. Арин вспомнил, как она пропускала руку через гриву коня и накручивала на пальцы жёсткие волосы. Это напомнило ему немного необычную длину между мизинцем и большим пальцем, когда её ладонь охватывала октаву на пианино. Родинка чёрной звездой. Он вновь увидел её в императорском дворце. В её музыкальном зале. Он лишь однажды видел этот зал. Где-то месяц назад, как раз перед Перволетним днем. Рукава ее синего платья застегивались на запястьях. Что-то дернулось внутри. Какое-то неявное беспокойство. — Ты поёшь? Это были её первые слова, сказанные ему в день, когда она купила его. Тошнота подступила к горлу, прямо как тогда, когда она задала ему этот вопрос, отчасти по той же причине. У неё не было акцента. Кестрел говорила на безупречном геранском, словно тот был её родным языком. * * * — Я рассказал вам все, что знал, — сказал посланник. По дороге к своей бывшей детской, его чувство тревоги сменилось настоящей паникой при мысли о том, что он может не застать там того мужчину, что придется его разыскивать и что столько времени упущено… но стоило Арину постучать, как посланник почти сразу же открыл ему. — Я задавал тебе не те вопросы, — сказал Арин. — Я хочу еще раз тебя расспросить. Ты сказал, что заключенная просунула руку между решетками повозки, чтобы отдать тебе моль. — Да. — Но ты не мог её рассмотреть как следует. — Всё так. — Но ты сказал, что она была геранкой. Почему ты так решил, если не видел её толком? — Потому что она говорила по-герански. — Безупречно. — Да. — Без акцента. — Без. — Опиши её руку. — Я не уверен… — Начни с кожи. Ты сказал, что она бледнее твоей и моей. — Да, она как у домашних слуг. А это означает, что их кожа не слишком отличается от валорианской. — Ты рассмотрел её запястье, предплечье? — Запястье — да. Теперь, когда вы об этом упомянули… Она была закована. Я видел кандалы. — Ты видел рукав платья? — Вроде да. Кажется, синее. — Тебе кажется или ты уверен? — Арина переполняли страх и надежда. — Не знаю. Все случилось слишком быстро. — Пожалуйста, это важно. — Я боюсь ошибиться. — Хорошо, хорошо. Это была правая или левая рука? — Я не знаю. — Ты можешь мне сказать хоть что-нибудь? Может, у нее на руке был перстень? — Нет, я не видел, но… — Да?