— У неё была родинка. Возле большого пальца. Похожая на маленькую черную звезду. * * * — Арин. — Рошар ненадолго зажмурился, а потом посмотрел на него так, словно увидел нечто отталкивающее, но при этом завораживающее, как обычно смотрят на причуды природы, например, на животных, рожденных двухголовыми. — Это звучит… — Мне плевать, как это звучит. — Ты уже думал о ней в таком ключе и прежде. — Я должен был прислушиваться к себе. Она солгала. Я поверил, а не следовало. — Арин, она мертва. — Покажи тело. — Я за тебя переживаю. Я серьезно. — Мне не нужны солдаты. Я отправлюсь в тундру один. — Я не об этом. — Я знаю, но я всё равно иду. — Ты не можешь отправиться в погоню за призраком прямо в разгар войны. — Я вернусь. — Тундра — территория Валории. Ты хоть представляешь себе, что они с тобой сотворят, попадись ты им? Ты не сможешь скрыть того, кто ты есть. Твой шрам… — Я тебе не нужен. Ты же сам сказал. — Да я пошутил! Арин протянул Рошару копию плана миниатюрной пушки, который отдал Сарсин. — Я попросил кузину встать во главе производства. Но один Геран не выстоит в сражении. А для такой пушки не нужно много физической силы. И ты можешь нескольким людям поручить создание разных частей механизма. Если ты начнешь сейчас, то у тебя будет небольшой запас оружия к моему возвращению. — И ты вот так просто отдаешь мне это? — Мне следовало сделать это раньше. — Вот как поступают люди, собравшиеся покончить с собой. Арин покачал головой. — Самоубийство — недостойная смерть. Рошар выпрямился в полный рост. Он скрестил руки, пальцы положив на бицепсы. — Я мог бы удержать тебя силой. У нас в стране есть такие законы, которые позволяют удержать психов, чтобы они не навредили себе. — Можешь кое-что сделать для меня? — произнес Арин. — Боюсь спросить. — Одолжи своё кольцо. Глава 7 В воздухе тундры висела белая дымка. Арин сидел на корточках за чахлым кустиком, утопив сапоги в холодной грязи, которая просачивалась внутрь, и наблюдал через подзорную трубу за заключенными, тянувшимися темной вереницей вдоль основания вулкана. Он внимательно осмотрел каждого заключённого, попавшего в поле зрение трубы. Но лиц разглядеть так и не сумел. Туман был слишком плотным. Когда заключённые прошли через ворота лагеря, те за ними захлопнулись. Он дождался темноты. Температура резко упала. Где-то вдали завыл волк. Илян, посланник, предупредил его о волках. Он показал Арину дорогу в тундру, которая никоим образом не пересекалась с валорианской, ведущей в трудовой лагерь. Они спали днём, а ночью ехали. Илян остался ждать Арина у мелкого озерца, где они сделали последнюю остановку, чтобы выгрузить снаряжение и оставить пастись трех лошадей. Арин запомнил, как Джавелин поднял голову, чтобы проводить его взглядом. Арин был внутренне спокоен. Он смотрел на закрытые ворота. Юноша был напряжен и собран, и не думал ни о чем, только о том, что ему нужно делать. Арин подальше спрятал эмоции, которые овладели им после новостей Рошара. Он словно закутал тягучее липкое горе, окрыленное надеждой, в промозглый туман. Это позволяло держало в страхе чувство, которое разрушило его, лишило возможности дышать: раскаяние. Завыл ещё один волк. Теперь стало настолько темно, что можно было начинать действовать. Он оставил свое укрытие и направился к вулканам. * * * У подножия вулкана, верхушка которого растворялась в зеленоватой полутьме, Арин испачкал волосы серой. Он нанёс желтоватую рассыпчатую субстанцию на лицо, размазывая её вдоль шрама. Втер серу и в кожу рук, замазал ею кольцо Рошара. Простая одежда Арина была и без того в грязи из-за нескольких дней путешествия сюда. Если бы он мог взглянуть на себя сейчас из своего укрытия, то увидел бы лишь пятно желтого и коричневого. Мужчину неопределенного возраста и происхождения, если конечно, не присматриваться. Он помолился, чтобы никто не стал приглядываться. Арин спустился в шахты. У него было такое чувство, будто его сердцебиение, словно удары барабана, разносится эхом по туннелю. Он дождался утра. * * * На рассвете, когда заключённые с кирками спустились вниз, Арин вышел из тени, чтобы смешаться с ними, стать одним из них. Он воровато вглядывался в лица. И когда, спустя какое-то время, так её и не увидел, ему стало страшно от мысли, что он опоздал. На целый месяц. Он ненавидел себя за это. Когда Арин спустился глубже в шахты, он с трудом мог вынести мысль, что ей причиняли боль, что она могла заболеть. А может, она вообще была переведена в другую тюрьму. Может, он попусту тратил время, тогда как она страдала в другом месте. Он не мог позволить себе думать о худшем. Кестрел была сильной. Она с этим справится. Она могла справиться с чем угодно. Но когда он увидел безвольные лица других заключённых… пустоту в их глазах, шаркающую походку… его уверенность была уже не такой твердой. По позвоночнику пополз липкий страх. В шахты вместе с Арином спустились и два валорианских стража, но они мало обращали внимание на происходящее вокруг. Они ничего не заметили, и когда Арин забрал кирку у другого заключенного прямо из рук. Стражники перестали переговариваться только тогда, когда заключенный, оставшийся без орудия труда, начал бродить по шахте, словно лунатик, пытаясь выковырять серу из каменной стены, разбивая пальцы в кровь и ломая ногти. Искоса Арин наблюдал за механическим поведением этого мужчины. Арин опустил голову, сгорбил плечи, его лицо стало такой же пустой маской, как и у того заключенного. Теперь он стал похожим на остальных. Стражники подошли к заключенному без кирки, пожали плечами и нашли ему другую. Арин работал. Он думал о Кестрел, которая занималась тем же самым. Молодой человек вогнал кирку в стену, сглотнул желчь, подступившую к горлу. Его не могло сейчас стошнить, нельзя привлекать к себе внимание. Но тошнота не покидала его. Наверное, прошло несколько часов. Арин потерял чувство времени. Сероватый свет, струившийся из туннельного жерла, не менялся. А вот заключённые, наоборот. Все они неожиданно замерли. Кирка Арина застыла на полпути. Он тоже обратился в статую. Чего они ждут? Вода. Стражники раздавали воду. Тела заключённых вытянулись в струнку, и они охотно пили воду. Арин подражал им. Он глотнул воды. Спустя мгновение его пульс устремился в небеса. * * * Арин чувствовал себя слишком большим для этого тела. Он понимал, словно видел себя со стороны, что он — это не он. Всё дело в воде. Арин ударил по скале с энергией, преисполненной чистого восторга. Но это было неправильно. Он сказал себе, что это неправильно, что это не то, что он чувствовал по-настоящему. Но он доверху наполнил две корзины серой. Он вот-вот потерпит неудачу. У Арина был план, он пришёл сюда с планом… пот пропитал рубашку… план рассыпался на части, похоже, он на пути к провалу. «Из-за тебя». Руки Арина замедлились. Он вновь услышал голос Кестрел, он почувствовал, словно едет, раскачиваясь из-за тряски, в повозке. Первозимний день. И он словно прикоснулся ладонью к окну повозки и почувствовал, как под его ладонью растаял морозный узор. Из-за тебя, тогда сказала Кестрел. Её губы приоткрылись под его губами. В Арина вонзилось осознание того, зачем и по какой причине он здесь оказался. Он вновь стал собой. Он её не подведет, снова. * * * Действие наркотика ослабло. Он всё ещё был в крови, будоража тело довольно яркими вспышками активной деятельности, но уже не так интенсивно. Навалилась усталость. Арину казалось, будто он рассыпается на части. Стражники вывели молодого человека на поверхность, где его поджидали остальные заключённые, покрытые желтой пылью. Количество людей позволяло обезвредить охрану даже без оружия. А у некоторых из них оно было. Другие же могли похватать камни, валяющиеся у ног. Ему понятно было их повиновение. После вторжения валорианцев, ему пришлось подчиниться. Выбора не было. Арин видел, что случалось с теми, кто этого не сделал. Он был перепуганным ребёнком. Но потом он вырос и изменился, Арин научился сопротивляться. И последствия этого никогда не обходили его стороной. Разбитые губы. И не только. Порой ему казалось, что неповиновение возникало повсюду, и это меняло его взгляды. Ломало сознание, суть вещей. Как-то раз, чтобы доказать правоту, ему туго стянули голову уздечкой, а в рот вставили металлический стержень. После десяти лет проведенных в рабстве, Арин познал послушание во всех его проявлениях. Страх боли, твёрдое, данное себе, обещание отомстить. Безнадежность. Рутина переломов, случившихся несчетное количество раз по вине кулака или ремня. Мысли о том, как он отплатит хозяину его же монетой, только страшнее, примерив на себя его шкуру. Он был склонен не к неповиновению, независимо от того, как глупо это было, потому что в то мгновение, он был тверд в непоколебимости своей воли, — и ни у кого не было права это менять. Но потом боль изменила его. И унижения. Он стал послушным от безысходности. Но он так и не увидел здесь подобного послушания. Он стал свидетелем того, как стражники согнали заключённых в линию. Те, словно были стадом коров. Они не были даже похожи на людей, притворявшихся животными, которых он сам не раз видел, и притворялся таковым. Здесь, в тундре, не было никакого сопротивления, никакого намека на ненависть. Арин не мог представить, чтобы Кестрел подчинялась вот так. Он в принципе не мог представить Кестрел подчиняющейся. Он напряженно пытался разглядеть её в рваной очереди заключенных. Может быть, она в начале очереди? А может быть, она изменилась настолько, что он не сможет её узнать? А может быть, её вообще здесь нет?