Когда Кестрел приблизилась, Арин поднял взгляд. На холм легла тень от дерева лоран, у которого были глянцевые, широкие листья. На лице Арина отобразился рисунок игры солнца и теней. Выражение его лица было сложно прочесть. Она впервые заметила, как он старается сделать так, чтобы его шрам как можно меньше попадался ей на глаза. Или скорее, она заметила, что это уже вошло у него в привычку в её присутствии… и поняла, что это значит. Кестрел намеренно обошла его и села так, чтобы ему пришлось либо полностью повернуться к ней лицом, либо неловко вытянуть шею, чтобы смотреть в сторону. Арин посмотрел девушке в лицо. Он приподнял брови, не столько забавляясь ситуацией, сколько обозначив понимание того, что она его раскусила. — Всего лишь привычка, — сказал Арин, понимая, что она заметила. — У тебя эта привычка проявляется только в моем присутствии. Он не стал отрицать. — Арин, твой шрам не имеет для меня никакого значения. Несмотря на язвительность, отобразившуюся на его лице, она разглядела и его настоящего, словно он слышал доступный только ему голос. Кестрел нащупывала правильные слова, боясь ляпнуть что-то не то. Ей вспомнилось, как она обращалась с ним в музыкальной комнате императорского дворца (Неужели ты веришь, что я ради тебя столько преодолела? И все это благодаря твоему обаянию? Хорошим манерам? И уж точно не твоей внешности). — Только ты придаешь ему значение, потому что его наличие ранит тебя, — сказала она. — Но для меня он ничего не меняет, я вижу тебя таким, каков ты есть. Ты красивый. И всегда был таким для меня. — Даже когда она этого не осознавала, даже на рынке, почти год назад. И потом, позже, когда она поняла, что он по-настоящему красив. И после, когда она увидела его лицо порезанным, залатанным, с воспалённым швом. И в тундре, когда его красота ужасала её. И сейчас. Сейчас тоже. У неё перехватило дыхание. Арин сжал челюсти. Он ей не поверил. — Арин… — Прости за случившееся в деревне. Кестрел уронила руки на колени. Она неосознанно их подняла. — Этого не должно было произойти, — сказал Арин. Гнев толпы направленный на неё нервировал, но не удивлял. Но его беспокоило не только это. — Но что же на самом деле произошло? Ты говоришь о матери и ребёнке? Он расчесал пятерней волосы и потёр основанием ладони лоб. — Недоразумение. — Что ты помазанник божий? — До Кестрел доходили слухи. — Нет. Это правда. Она уставилась на него во все глаза. — Но мне кажется, та мать бы не обрадовалась, узнай, о каком боге идёт речь. — Он взглянул на девушку, на её лице отобразилось удивление. — Мои двадцатые именины пришлись на зимнее солнцестояние. — Начало нового геранского года. — Но я старше. Валорианцы по-другому ведут отсчёт времени. Я родился почти два полных сезона назад. Мама ждала, чтобы дать мне имя. Это было её право, жрецы не возражали. Именины означают не только праздник для ребенка, но и восстановление матери. Женщины восстанавливаются по-разному, поэтому мать решает, когда это произойдет. Но в тот год, каждая новоиспеченная мать нашла повод, чтобы не давать имя своим детям, пока тем не исполнится год. Тебе же известно, не так ли, как мы умеем выжидать? Каждый год принадлежит одному богу, а их в пантеоне сотня, сотня лет отмеряет эпоху. Раз в сотню лет год проходит под правлением определенного бога. Мой год (год моего рождения) принадлежит богу смерти. — Арин, — проговорила она медленно, видя его обеспокоенность, — ты думаешь, что проклят? Он покачал головой. — Твоя мама нарекла тебя в следующем после рождения году. Значит, это и есть твой год, не так ли? Геранцы празднуют именины, а не день рождения. А значит, и не важно, когда ты родился. — Важно. — Почему? — Из всей семьи выжил только я. И на то есть причина. — Арин… — Я тогда не знал, что был отмечен. — Арин, единственная причина всего пережитого тобой — это мой отец-монстр и его жажда покорить эту страну. — Всё не так просто. Я мысленно слышу бога смерти. Он даёт мне советы, утешает. Кестрел не знала, во что верить. — Я не знаю, что означает его благословение, — сказал Арин. — Понимаешь? Когда я вспоминаю обо всем случившемся со мной, о том, что содеял… Что делаю… Его благосклонность — тяжёлая ноша. — Может быть, ты принимаешь его голос за собственный? — мягко спросила она. — Просто ты его не узнал. Он не ответил. Ей не понравилась его уверенность, что смерть пометила его. Его страх… и его радость по этому поводу тревожили её. В глубине его глаз притаилась неведомая ей удовлетворенность. — Не исключено, что ты даже не осознаешь этого. — Я принадлежу ему. Я это знаю. — И младенец в деревне? Арин поморщился. — Грешно было отказывать матери. Я бы не смог. Ты понимаешь, да? Я должен был рассказать ей, но если бы я это сделал, и она отступилась со своей просьбой, это могло бы привлечь внимание бога, и что бы он сделал тогда? Если бы она знала, что это бог смерти, то никогда бы не попросила благословения. Кестрел попыталась отодвинуть в сторону его глубинное понимание причин и следствий. Эта тонкая материя находилось вне её понимания. Как и опасность, действующая на капризы непредсказуемого божества. — Мать знала, чьё благословение она просит, — сказала она. — Не так уж сложно угадать твой возраст, плюс-минус год. Что за бог заправляет годом твоих именин? — Портной. Она посмотрела на него искоса, а потом рассмеялась. Он чуть улыбнулся и произнес: — Не стоит смеяться. Кестрел рассмеялась сильнее. — Вообще-то, я неплохо шью. — Возможно. Но по твоему внешнему виду не скажешь, что тебя выбрал бог шитья. Мать того мальчика знала, о чём просит. Ветер перебирал листьями. Вокруг них двигались и складывались в причудливые узоры тени. У Кестрел ком встал в горле ещё до того, как она поняла, что хотела сказать. — А ты смог бы поступить так же, как твоя мама? Смог бы отложить наречение своего ребёнка в пользу одного или другого бога? Какое-то время было тихо. — Моего ребёнка. — Арин пробовал слова на вкус, исследовал их. Она услышала в его голосе то, что видела на его лице в деревне, когда он держал малыша. Кестрел взглянула на дерево. Просто дерево. Лист, просто лист. Некоторые вещи такие, какие есть, никакого второго смысла. Не то что бог, оказывающий своё влияние на все и вся, или разговор, у которого довольно часто бывает подтекст, невысказанный вслух. Её сердце вновь забилось часто-часто. — Это не мне решать, — вымолвил он, наконец. — Это будет решать жена. Они встретились взглядами. Он прикоснулся к её горячей щеке. Дерево было не деревом. Листок не листком. Она поняла то, что он не произнес вслух. Она поднялась. — Пойдём, здесь такой удивительный ручей. Не хочешь испить? У твоей лошади куда больше здравого смысла. — Улыбка. Поддразнивание… робость, вновь обретённое чувство безопасности проявлялось в робости. Она протянула руку. Он принял её. * * * Армия расположилась в лесу, на вершине холма, перед поместьем Эрилит. Между деревьями стремительно несся ещё один ручей, широкий и напористый. Он прыгал по камням, устремляясь в гущу леса. Ручей оказался настолько глубоким, что Кестрел с женщинами-солдатами смогли искупаться. Она вспомнила о Сарсин. Как бы ей хотелось быть такой рассудительной женщиной, твёрдо стоящей на ногах, видящей все ясно. Кестрел ощутила укол вины — Сарсин ведь совершенно не представляла, как и почему она исчезла из дома Арина. Кестрел не оставила даже намека на то, куда она собиралась пойти, а теперь было слишком поздно. Любая весточка, как бы тщательно та ни была зашифрована, может быть перехвачена и разгадана. Девушка представила, как отец узнает, где именно она находится. У неё свело желудок. Так что вместо этого, она задумалась над тем, что скажет Сарсин, когда вернётся в город. Я соскучилась, скажет она. Я тебя так и не поблагодарила за все то, что ты сделала для меня. Она сбросила одежду на траву. Ей необходимо было почувствовать воду всей кожей. Ручей был холодным. Кестрел погрузилась в воду с головой, открыла глаза и посмотрела сквозь колеблющуюся воду на сине-жёлтые небеса. Холод напомнил ей, что и отец держал её когда-то так же, как Арин того малыша. Она задержала дыхание и попыталась удержать своё тело под водой.