— Сэр, я пришла из лагеря повстанцев. — Я не об этом спрашиваю. Откуда ты родом? Уверенность Кестрел в успехе задуманного тут же исчезла. Он подозревал её. Она ничего не знала о жизни шпионки. Кестрел взяла жетон и карту и ушла, не теряя времени даром. — Мне казалось, вам это давно известно, — осторожно произнесла Кестрел. — Напомни-ка. Лампа излучала достаточно света, чтобы он смог увидеть, как она потянется за кинжалом. Поэтому Кестрел стояла неподвижно. — Я из колонии, — рискнула она. Шансы, что она окажется права, были очень высоки — почти вся Валория представляла собой колонии. — Но откуда именно? Она вновь закашлялась, стараясь изобразить его мокрым, и одновременно с этим думать. — Отсюда. — Шпионы, действующие на территории Герана, должны знать местный язык. В идеале и местность. Шпионка — Элис — была юна, по словам Рошара. Настолько зелёная, что легко попалась. Если генерал и выбрал человека с маленьким опытом для сбора информации, то только потому, что неопытность перевешивало хорошее знание местности. — Как и я, — тихо произнёс офицер. — Да, сэр. — Сердце Кестрел бешено билось. — Моя юность прошла на ферме, к западу отсюда. — Он подошёл на шаг ближе. Кестрел вросла в землю. Офицер ещё не подошёл настолько близко, чтобы ясно разглядеть её, как и она его, но девушка уже смогла чётко уловить акцент в его речи. И у неё был бы акцент, не прикажи отец её учителям строго следить за речью его дочери. В Валории она говорила на чистейшем валорианском. — Я хочу вернуть свой дом, — сказал офицер. — Как и я. — Она говорила низким голосом, якобы огрубевшим из-за кашля, добавив лишь тонкий нюанс — акцент, чтобы офицер решил, будто тот был всегда и поначалу, он его просто не расслышал. — Какие будут приказы? — спросила она, постаравшись, чтобы её голос прозвучал как можно тверже, но пульс был неумолим. — Возвращайся на пост. Я донесу до генерала твою информацию. — Есть, сэр, — поспешно слетели слова с её губ. — Однако, не так быстро. — Офицер поставил лампу на землю и отпрянул. — Подними лампу. У неё от страха пересохло во рту. — Сэр? — Подними лампу и покажи мне свое лицо. — Но, — она сглотнула, — как же инфекция… — Я хочу посмотреть. Я буду держаться на расстоянии. — Вы рискуете… — Солдат. Подними лампу. Покажи мне своё лицо. «Поверь мне», — сказала она Арину. Кестрел помнила ту силу, прозвучавшую в её голосе, и попыталась вновь её призвать. У неё мельком пронеслось в голове, что вот, должно быть, для чего нужны воспоминания — собраться, когда чувствуешь, что теряешь себя. Кестрел медленно пошла в сторону лампы. Она держала голову опущенной, однако ей казалось, что ему все равно пока не видно её лицо — она, в свою очередь, перестала видеть его, как только он поставил лампу на землю и отошел. Кестрел закрыла один глаз: старый трюк, которому её научил отец для ночных боев, когда есть факелы или лампы. Один глаз корректирует зрение при свете огня. А другой глаз как бы находится в резерве, чтобы видеть, когда свет исчезнет совсем. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел моё лицо, — сказала она офицеру. — Болезнь изувечила его. — А ну показывай. Живо. Кестрел схватила лампу и разбила её о валун. Он выругался. Девушка выхватила кинжал и услышала, как он вытащил меч. «Я не хочу убивать», — сказала она Арину давным-давно. Даже если бы она хотела, то не смогла. В памяти всплыло воспоминание, как отец наблюдал за ней, пока она давала отпор в спарринге, и как её руки уступали под натиском чужого меча. — Кто ты такая? — Он осторожно, на ощупь, махнул своим мечом во тьме, но его глаза ещё не успели привыкнуть и приспособиться к темноте. А должны были бы. Офицер хотел схватить Кестрел и доставить в лагерь генерала. Потом последовал бы допрос. Она бы отвечала. Они бы прижали её, поймав на слабых отговорках, чтобы расколоть. Девушке вспомнилась тюрьма, наркотик, выдаваемый на сон грядущий, грязь и агония. Она представила себе лицо отца, когда предстанет перед ним. Она видела это в своём воспоминании. Своё будущее. Здесь и прямо сейчас. Пульс бешено стучал в ушах, живот стянуло в узел. Кестрел присела на корточки, чтобы взять пригоршню земли, и притаилась. Он услышал её и повернулся. Она тут же бросила землю ему в лицо. Грязный трюк, как сказал бы отец. Бесчестный. Но она весьма преуспела по части грязных трюков. Кестрел зашла к нему за спину и вонзила кинжал в спину, под ребра. — Какой шифр ты используешь для общения с генералом? Говори! — Ни за что. Она погрузила кинжал еще глубже в его плоть. — Я тебя убью. Он завел ногу назад и сбил девушку с ног. Она упала. Ударилась о землю. Попыталась встать, но к её горлу уже был приставлен меч. — Моя очередь задавать вопросы. — Офицер выбил кинжал из её руки. Защебетали птицы. Утро наступало. Кестрел смутно осознавала происходящее и что её ждала привязанная лошадь, которую теперь никому будет отвязать. Она представила Арина, неспящего в этот ранний час. Он наверняка то и дело смотрит на небо и на дорогу. Она ощутила траву под его рукой, влажную от летней росы. Полуприсев-полупригнувшись, она неуверенно отпрянула от меча. Меч последовал за ней. Аксинакский меч. Она узнала его короткий клинок, предназначенный для схватки в лесу. Кестрел отшатнулась и почувствовала спиной острый камень, впившийся ей в кожу, и как ни странно, подумала о фортепиано. У неё в памяти возник весь проигрыш, который она не тренировала годами, но ей нравился его резкий переход от высоких регистров к низким. Ей нравилось следить за своей правой рукой, как та ведет звук во тьму. Ей не нужно было далеко тянуться. Хотя сама Кестрел была маленькой, но руки у неё были длинные. Расстояние вытянутой руки. То, что нужно. Кестрел завела руки за спину и нащупала острый камень, впившийся ей в спину. Она схватила его и со всей силой ударила им мужчину по руке, в которой он держал меч. Офицер издал ужасный звук. Меч упал. Его острие прорезало штаны. Клинок поразил землю. Ногу Кестрел пронзила боль. Но она сумела подняться и ударила, зажатым в кулак камнем мужчину в лицо. У девушки получилось проломить ему череп. Пальцы стали влажными и липкими. Кровь стража побежала дальше по её предплечьям. Он начал оседать. Кестрел выбросила камень. Птицы сошли с ума. Пел уже целый хор. Бедро Кестрел было горячим и липким. Кончики пальцев ощущали что-то мясистое. У неё на руке была перчатка из крови. «Я не хочу убивать», — сказала она Арину. Кестрел пролистала свою память и увидела себя, сидящую в музыкальной комнате напротив Арина. Открытые ставни окна. Тёплый осенний воздух. Карты «Клык и Жало» все лежат лицевой стороной вверх. У неё дрожали руки. Она вот-вот развалится на части. А если все-таки развалится? Её план почти пошёл прахом. Значит нужно спасать ситуацию. «Осмотри тело. Вперед. Убедись, что он мёртв». Он был мёртв. «Теперь займись собой. Осмотри себя». Кестрел отогнула на бедре разорванный кусок ткани. Кровь сочилась из раны, было больно, но она подумала, что возможно, всё не так и плохо. Одна нога вполне выдержит её вес. Кестрел вытерла свои окровавленные руки о землю. «В палатку, — велела она себе, — вперед». Кестрел, пошатываясь, подошла к палатке офицера и вошла внутрь. Соломенный тюфяк. В клетке посыльный ястреб в кожаной шапочке, спит. Табурет стоит перед столом, на котором лежат бумаги, ручка, чернильница и счеты. Бумаги. Она пошла за ними и схватила первую попавшуюся страницу, а затем бросила. У неё свело желудок. Это было письмо, написанное уже мертвецом своей матери, которая ждала возвращения сына с войны.