– Вот и подружились, – удовлетворенно сказал торговец, хлопнув коня по шее. Отъезжая, он сказал: – Увидимся за ужином, Олтер. – Спасибо, Буддал! – крикнул я ему в спину. Не оборачиваясь и не прекращая движения, купец поднял руку и помахал мне. Как только он удалился на достаточное расстояние, Барат прокомментировал: – Ну и уродец! Надо этого ублюдка утопить, пока не поздно. У пайгалов… Щенок тявкнул. Точнее, попытался тявкнуть. Вышел какой-то сип. «Сообразительный собакен», – подумал я, прижимая Кайхура к груди. – Нет, Барат. Это подарок. А подарки не топят. Щенок завозился в моих объятиях на груди, мило зевнул во всю пасть и задремал. Мы тронулись. Я тоже пригрелся и вздремнул. Тем временем мы преодолели широкий, но мелкий брод. В окружающем мире, казалось, ничего не изменилось – шумели все те же деревья, щебетали все те же птицы, все та же дорога расстилалась под колесами. И все это было так, но было верно и другое: мы ехали по иной земле, здесь звучал иной язык и действовали иные законы. Не было ни постов, ни таможен, ни трактира, ни пограничного столба или межи – никакого знака, но все, включая малолетнего Олтера, знали, что, преодолев брод на Джуре, мы въехали на территорию Империи. Остах – Приветствую тебя, Голос Империи в землях Дорчариан! – на безупречном имперском произнес Остах, подъезжая к едущему поодаль от остальных Алиасу Фугу. Скрываться под личиной горца не имело смысла. Уже не раз и не два имперец давал понять: он не верит в то, что Остах горец. Что ж, Остах был согласен с тем, что эту партию он проиграл, но игра-то продолжалась… Теперь он делал свой первый ход в новой партии. Быть может, Гимтар с интересом продолжил бы прежнюю игру как ни в чем не бывало – его-то как раз не смущали условности, недомолвки, долгоиграющие интриги. Но Остах был не таков. И потому он выждал момент, когда имперец ехал на своем скакуне один, и обратился к нему. Алиас посмотрел на него долгим взглядом – лошади перешли на шаг, двигаясь рядом – и коротко усмехнулся. – Надоело притворяться, Остах? – спросил он. – Так ты знаешь меня? – прозвучало вопросом на вопрос. – Любишь прямые вопросы… – задумчиво, словно рассуждая сам с собой, произнес имперец, – и предполагаешь, что получишь прямые ответы… «Да, Отец Глубин и все его рачьи дети тебе в задницу! Да! Прямые вопросы и прямые ответы». Однако годы, проведенные с Эндиром, а потом – с Гимтаром, даром не прошли. Он промолчал. – Давай попробуем, – не дождавшись ответа, кивнул Алиас. – Я видел тебя дважды… «Вот это память! Сукин сын, столько лет прошло!..» – Дважды? Один раз я помню. Это было в столичном борделе, где мы столкнулись нос к носу. И это был самый дорогой бордель в самом дорогом городе Империи! Помню, я подумал тогда: откуда у курьера такие деньги? – Я уже не был курьером, – без труда парировал Алиас. Вел он беседу легко и непринужденно, казалось, наслаждаясь общением. – И был там по делам главного. А вот на какие деньги забавлялись вы с Эндиром? В те годы он ведь жил на пансион, что выплачивала ему Империя, или я что-то путаю? «Мы жили на деньги, которые могли вытащить из Империи любыми способами. Любыми!» – Ты сказал, что мы встречались дважды, – ушел от ответа Остах. – И первый мы вспомнили. Какой же второй? – Ты путаешь, – поправил его Алиас. – Мы вспомнили именно второй случай. А впервые мы встретились, когда ночью вы ввалились пьяными в виллу Векса и переполошили всех слуг. Выкинули в окно управляющего, который пытался вас утихомирить. Бедняга разодрал морду о розовый куст и сломал руку. – Да быть того не может! – искренне воскликнул Остах. Такие подробности об увечьях управляющего, косоглазого Эта, мир его праху, он узнал впервые. – А утром, – продолжал Алиас, – главный послал меня к Эндиру, дабы тот к полудню явился к нему. Перегар в комнате был такой, что я чуть не захмелел, – хмыкнул Алиас. «Да, уж. Молодое вино – оно такое…» – Остах прекрасно помнил то утро, когда этот лопоухий бледный парень с испачканными чернилами ладонями зашел в их комнату… Вилла Векса Кнея Много лет назад – А-а-а! Кто прилетел к нам! Муха! – захохотал Эндир. – И что ты принес нам на своих крылышках, Муха? – Сиятельнейший Векс Кней велит тебе, Эндир, не позднее полудня явиться к нему, – уставившись в стену напротив, ломающимся баском строго произнес паренек. – Сиятельнейший Векс велит мне? – продолжал веселиться Эндир. – Или старик сказал: «Пусть этот балбес придет к полудню, как проспится»? Паренек покраснел. И оттопыренные уши покраснели тоже. Остах понял, что примерно так дело и обстояло. Последнее слово тем не менее лопоухий постарался оставить за собой: – Не позднее полудня! Запомни, Эндир. Посыльный развернулся и двинулся прочь. – Куда, Муха?! Принеси кувшин воды. Алиас, не дай погибнуть товарищу! Воды! – Вопли остались без ответа. – Муха, смотрю, ненадолго засидится в писарях. Старик уже и мелкие поручения ему дает, – задумчиво констатировал Эндир. – А почему Муха? – спросил Остах, растирая помятое со сна лицо. – Моя вина, – дурашливо поклонился Эндир. – Когда я впервые прибыл в столь хорошо знакомый нам город Атриан и был столь юн, что даже не ведал, по какому назначению можно использовать некоторые члены своего тела… Остах фыркнул и заржал. Эндир хочет пошутить. Ну-ну… – …то первым, кого я увидел, едва миновал дворцовую ограду, был милый лопоухий мальчонка, что встречал меня у ворот. Когда сопровождающие меня взрослые, обрадованные окончанием длинной дороги и долгожданным прибытием, занялись животными и поклажей, сей юный отрок, подойдя ко мне, отозвал в сторону. Влекомый любопытством, я оказался в дивном саду. И там, под старой яблоней, усыпанной тяжелыми плодами, этот ребенок, этот первый имперский ребенок, кого я видел столь близко, спросил меня своим тоненьким голоском, доверительно склоняясь к моему уху… Во время всего рассказа Эндир бегал по комнате, то изображая себя самого, вертящего по сторонам головой от изумления, то имперского мальчика, сложившего руки перед грудью. Сейчас же Эндир маленькими шажками приблизился к Остаху, лежащему на кровати, нагнулся прямо к нему и пропищал писклявым голоском: – А правда, что все горцы задницу пальцем вытирают? Остах заржал и смеялся так, что заныли мышцы живота. Эндир сидел рядом и тоже хохотал. – Что, взаправду?.. Не врешь?.. – между приступами смеха просипел Остах. – Правда, – закивал Эндир, – не вру. – И замотал головой, не в силах больше говорить. – И что ты? – отсмеявшись и вытирая слезы, спросил Остах. – А что я? Я тогда по-имперски мало разговаривал. Учитель у меня хороший был, но говорить-то не с кем. Так он мне этот вопрос два раза повторил, прежде чем до меня дошло. – А когда дошло? – Крикнул: «Прихлопну, как муху!», в гневе так коверкая имперские слова, что вся местная шантрапа, что в кустах пряталась, от смеха чуть не лопнула. – Неужто только крикнул, и все? – не поверил Остах. – Нет, конечно. По уху ему врезал. Шантрапа, обрадованная, из кустов сразу ко мне кинулась: мол, что, не успел приехать, а уже маленьких обижаешь?.. – А ты сразу в зубы, – кивнул Остах, хорошо знающий нрав своего друга. – А я в зубы, – согласился приятель. – Они меня повалили и месить начали. Я нож достал, одному в ногу воткнул, второму чуть ухо не отрезал. Они ж и думать не думали, что у мальчишки нож может быть… Потом разняли нас. – А дальше? – Дальше? – переспросил Эндир. – Тот, которому я чуть ухо не отсек, оказался сыном наместника, Тьором. Сдружились мы с ним. Ну да ты его знаешь… А Муху все передразнивали моей коверканной фразой. Так и приклеилось – Муха. Да он и не обижался. Безобидный парень. Эндир громко хлопнул в ладоши и поднялся с кровати. Обычно хлопком он подводил черту разговору, а за этим, как правило, следовало решение. Привычка эта осталась у него до конца дней. – Хорошо посмеялись, – подытожил он. – И голова теперь не болит. Меня Старик опекает, так что пожурит и отпустит. А тебе наши подвиги просто так с рук не сойдут. Старик тебя накажет, чтобы мне урок преподать. – Накажет? И пусть, – пожал плечами Остах. – Не впервой мне с поротой спиной ходить. – А на кресте вниз головой висеть не приходилось? Или с зашитым ртом у столба сидеть на перекрестке? Остах замотал головой. – Так что слушай меня, Остах. Ты помнишь тот дом, где вчера гуляли?