– Но вы этого не сделали. Вместо этого вы оказались на грани того, чтобы запытать человека из-за его гребаного мертвого брата. Вы нашли рану, воткнули в нее нож и начали развлекаться. Его здесь не судят за убийство, он старался быть любезным, как мог. Но, как вы думаете, будет ли он любезен сейчас? – Сара, я просто пытался… – Заткнись. Я надеюсь, ты чувствуешь себя великим. На самом деле, как насчет того, чтобы ты проявил немного своей надутой самоуверенности крутого парня и пошел делать свою гребаную работу и выяснить наконец, что произошло на самом деле? Я поворачиваюсь на каблуках и иду по коридору; Мэтью всего в нескольких шагах позади меня. Шериф Стивенс что-то говорит, но я так тщательно игнорирую его, что даже не слышу его слова. В вестибюле, в кресле, сидит и плачет Энн. Боб ходит туда-сюда. Оба они смотрят на меня, когда открывается дверь, и я на мгновение подумываю о том, чтобы предложить им подвезти меня домой, но не доверяю ни одному из них. Шериф Стивенс ни в чем не разобрался, и благодаря его линии допроса я понятия не имею, замешан Боб в этом или нет. И Энн всё еще в моем списке дерьма. – Все вы должны зарегистрироваться в реестре, если официально уезжаете! – кричит Мардж через серебристые прорези для рта, вставленные в ее стеклянную пуленепробиваемую разделительную стену. – Отвали, Мардж, – отвечаю я через плечо. Бросаю взгляд на Боба и Энн, а затем отвожу глаза. Прямо сейчас я не могу смотреть ни на одного из них. Выйдя на холодный ночной воздух, мы с Мэтью молча направляемся к моей машине. И продолжаем молчать всю дорогу домой. 51 Сара Морган После двух двойных порций водки «Тито», которые я выпила менее чем за тридцать минут, просматривая документы по делу, жжение в щеке начинает терять силу. Эта сука свекровь действительно дала мне пощечину, и яркие драгоценности, украшающие ее пальцы, тоже сыграли роль. Она реально задела меня своими словами о моей матери – особенно потому, что не ошиблась. Я не знала материнской любви – по крайней мере, с тех пор, как умер папа. Он был тем клеем, который держал нас всех вместе, тем, кто вдохновлял меня в жизни и приносил радость моей матери. Он был хозяином дома в самом традиционном смысле этого слова, словно сошел с картины Нормана Рокуэлла[40]. Мой отец был единственным кормильцем; именно он поддерживал плавное вращение нашего маленького семейного ядра. Но однажды эта жизнь внезапно закончилась. Мы потеряли всё. Отец, муж, кормилец, защитник, единственный человек, который подталкивал меня к большему и поддерживал во мне интерес к жизни, который удерживал мою мать от того, чтобы нырнуть с плато счастья в море депрессии… Когда он умер, у нас не было ничего: ни денег, ни дохода, ни искры жизни. Моя мать не смогла удержаться на работе, поскольку была настолько подавлена, что спала весь день, она редко ела и почти не разговаривала. В моих глазах мама видела отражение той женщины, которой была раньше. Там, где я когда-то была общей радостью для нее и моего отца, я стала всего лишь символом боли и потери. Я злилась на нее за это. Но не только за это. Она бросила меня эмоционально, когда я нуждалась в ней больше всего; она проявила слабость таким образом, что я больше не могла испытывать к ней сочувствия – только гнев и смущение. Всякий раз, когда моя мать заговаривала, это перерастало в ссору. – …Просто убирайся из моего дома! Я не могу смотреть на тебя. – Твой дом? Твой дом?! Это не твой дом, а папин. Ты ни дня в своей жизни не работала. Ты полностью зависела от него, а теперь у тебя ничего нет, и ты ничего не умеешь делать. Ты слабая и жалкая и даже не можешь держать себя в руках ради нас двоих. Предполагается, что ты здесь взрослая, а не я! – Как ты, черт возьми, смеешь?! Ты понятия не имеешь, что это такое… …Сцены, подобные этой, разыгрывались снова и снова, но всё реже и реже, поскольку моя мать спала всё дольше и дольше, почти не появляясь за пределами своей пещеры печали. Холодильник опустел, а по почте начали приходить просроченные счета. Как и большинство наркоманов, поначалу мать очень хорошо скрывала свое пристрастие. Но в конце концов деньги по страхованию жизни отца закончились, а социальное пособие не покрывало ее потребности. Затем из дома стали пропадать вещи. По вечерам ее провожали домой случайные знакомые, мужчины, чьи лица я никогда не видела, но хорошо знала их по тону голоса и первобытным звукам экстаза. К тому времени, когда мне исполнилось пятнадцать, мы потеряли дом и метались между женскими приютами и номерами в мотелях. Я работала официанткой – утром перед школой, а также по вечерам и выходным, чтобы позволить себе такие вещи первой необходимости, как еда, одежда и кров, в то время как моя мать занималась проституцией, обеспечивая себе очередные дозы. В школе я была незаметной, избегая неприятностей и удерживая высокий средний балл. Я предпочитала заботиться о себе сама, а не жить в какой-нибудь приемной семье. В свой шестнадцатый день рождения я нашла тело матери в кишащем тараканами номере мотеля, в котором мы остановились. Передозировка героина – ее подарок мне на день рождения. Больше не нужно было заботиться о ней, работать по сорок часов в неделю, чтобы прокормить нас обеих; не нужно было отбиваться от мужчин, которые думали, что я стану для них развлечением после того, как она теряла сознание. Больше часа я смотрела на ее бледное худое тело – пустую, безжизненную оболочку. В ее руку были воткнуты четыре иглы. Я собрала наши вещи и подошла к телефону-автомату, чтобы позвонить в 911. Это был последний раз, когда я видела свою мать. Тогда я поклялась никогда не быть такой, как она. Тем не менее моя мать сделала для меня больше, чем Элеонора для Адама. Она сделала меня мудрой и независимой, заставила меня научиться бороться за себя. Элеонора сделала Адама слабым. Ее любовь заглушила его способность существовать самостоятельно. Моя мать и моя свекровь не так уж сильно различаются, как и большинство наркоманов. Разница лишь в том, что Элеонора всё еще подпитывает свою зависимость, в то время как моя мать окончила жизнь давным-давно. 52 Адам Морган Вскоре после того, как Скотт Саммерс выбежал из допросной, я замечаю, что дверь слегка приоткрыта. Встаю и расхаживаю по комнате, внимательно прислушиваясь, нет ли кого в коридоре. Постукиваю по большому зеркалу, проверяя, наблюдает ли кто-нибудь за мной. Через несколько минут я набираюсь смелости, хотя потом наверняка пожалею об этом. Медленно открывая дверь, выглядываю в коридор, и меня встречает тишина. Крадусь к передней части здания, ни с кем не пересекаясь. Прежде чем войти в вестибюль, замечаю Мардж за стойкой регистрации, бормочущей что-то себе под нос. Она перекладывает бумаги. Затем берет кофейную чашку и исчезает в боковой комнате. Сейчас или никогда. Я двигаюсь быстро, но бесшумно, оглядываясь только один раз, когда перепрыгиваю барьер, пересекаю вестибюль и выхожу через парадные двери. Машина Сары все еще на стоянке. Я поворачиваю направо и иду вниз по улице. Я не знаю, куда иду и что делаю, но я не могу оставаться здесь. Я должен найти Ребекку. Она – единственная, кто может мне сейчас помочь. 53 Сара Морган Я не потрудилась завести будильник после вчерашнего допроса. Вместо этого просто позволила себе поспать, пока не проснулась сама. Это был первый хороший ночной отдых, который я получила с тех пор, как взялась за это дело. После приятного долгого душа, чашки свежезаваренного кофе и плотного вкусного завтрака я чувствую, что снова могу со всем справиться. Мой список дел возглавляют Боб и Энн. Но есть еще вопрос с Адамом и его нелепой вспышкой гнева. Затем – третий набор ДНК. И мне всё еще нужно уладить дела с окружным прокурором Питерсом до суда. Господи, у меня даже нет гребаной стратегии защиты, она еще не разработана!.. Но если кто-то и может это сделать, то это только я. Это должна быть я. Еду в офис. Я даже не уверена, появятся ли сегодня Боб и Энн, но, насколько я их знаю, шансы на это довольно высоки. Энн проведет весь день, пресмыкаясь у моих ног, пока я не прощу ее. А Боб ни в коем случае не захочет показаться сломленным или побежденным перед своими подчиненными. Я уверена, что в какой-то момент Кент сделает мне выговор. К счастью для меня, его вчера не было в офисе, но новости до него дойдут быстро. Не прошло и тридцати секунд после моего прибытия в офис, как я слышу слабый стук в дверь. В кабинет заглядывает Энн. Нижняя половина ее туловища всё еще вне поля зрения – на случай если понадобится быстро уйти, чтобы избежать моего гнева. – Могу я войти, Сара? – застенчиво спрашивает она. Это гиена, приближающаяся к поверженной антилопе гну, в то время как лев всё еще ест. Может быть, он поделится – а может, решит перекусить сегодня утром дважды… – Да, Энн, – говорю я невозмутимым и бесстрастным тоном, чтобы выразить свое сдержанное суждение о ней как о личности. – Слушай, я просто хотела еще раз извиниться… Мне жаль, что я не рассказала тебе об Адаме и Келли. Мне жаль, что я обманула твое доверие. Мне просто жаль, и я пойму, если ты захочешь, чтобы я ушла. Я могу освободить свой стол к концу дня. Я ничего не говорю, позволяя ей попотеть. Энн склоняет голову и начинает пятиться из моего кабинета, полностью побежденная. – Энн, остановись. Она поднимает голову; в ее глазах я вижу надежду. Я должна отпустить ее. Я должна позволить ей уволиться самой. Это сэкономит фирме деньги. Это избавит меня от головной боли. Но я знаю, что она хотела как лучше. Знаю, что, в конце концов, она преданна мне. И нравится мне это или нет, она всё еще нужна мне. У меня нет времени искать другого помощника. – Боб в офисе? – Да, он здесь. Хочешь, чтобы я позвала его? – Нет. Еще нет. Пожалуйста, назначь встречу с окружным прокурором сегодня днем. Энн улыбается мне, кивает и поворачивается, чтобы выйти за дверь. – И, Энн… – добавляю я. – Да, Сара? – спрашивает она с волнением щенка, ожидающего команды. – С этого момента, пока я не буду готова к чему-то другому, ты просто мой ассистент. – Я позволяю этим словам повиснуть тяжелым грузом. – Да, миссис Морган, – бормочет Энн, выходя из моего кабинета. Мой телефон жужжит, и я беру трубку. Сообщение от Элеоноры. Нам все еще нужно работать вместе ради моего сына, но я не горю желанием видеть тебя в ближайшее время. Твои слова были мерзкими, и я прошу прощения за то, что позволила им взять надо мной верх. Я бросаю телефон на стол и не отвечаю. 54 Адам Морган