Так сколько стоит его жизнь? Очень сложное уравнение. Нам с мамой много не нужно. Но определенно понадобится помощь. Потому что мама не в состоянии заплатить по больничным счетам. И это стоит гораздо больше, чем я способна заработать в торговом центре. Конечно, мы ничего не получим, если полиция уже нашла камеру. Скорее всего, так и есть, они ведь детективы, и их обязанность — собирать улики. Но если не нашли, то почему бы мне ее не забрать? Она ведь моя, папа подарил ее мне. Кто-то может сказать, это неправильно, но другой скажет, что я в своем праве. Когда мы подъехали к месту аварии, там стояло несколько полицейских машин, и вдвое больше людей охраняли место преступления. Мы припарковались напротив нашего дома, и внезапно я поняла, что не могу пошевелиться. Я посмотрела на то место, где отец испустил последний вдох. На эти дома, деревья и небо, которые он увидел в последний раз. Как я могла приехать сюда, не прокручивая в голове одну и ту же мысль: «Здесь умер мой папа, здесь умер мой папа, здесь умер мой папа?» Паника набросилась на меня с сотней ножей, и мое зрение затуманилось. Я уже хотела выкрикнуть: «Нет, я не смогу, поехали отсюда!», но тут услышала смех. Кто здесь смеется? Что за хрень? Я посмотрела в окно и увидела двух копов, прислонившихся к своей машине, они улыбались и перешучивались, как в самый обычный день. Им было плевать на моего папу. Его смерть для них — просто работа. И тут я поняла, что если хочу получить за жизнь отца столько, сколько она стоила, мне придется добиться этого самой. Келлог открыл мне дверь. — Готова? Я уняла свою ярость и вылезла из машины. Если там есть улики, я хочу их найти. Если можно заключить сделку, я сама хочу диктовать ее условия. Жаркое полуденное солнце раскалило асфальт под ногами. Я пошла к «Чероки». Когда Келлог поднял желтую ленту, чтобы я подлезла под нее, я увидела темные пятна на полиэстере у него под мышками. — Все нормально, — сказал он кому-то. — Она — член семьи. Я прикрыла глаза рукой, чтобы не видеть ничего позади «Чероки», — разбитого стекла, покореженной двер и маленьких оранжевых конусов, обозначающих те места, где могли остаться улики, и сосредоточилась лишь на машине. Смотри только на машину, Саванна, только на машину. Дверцы со стороны водительского сиденья не было, и я хорошо видела все внутри салона. Я посмотрела на зеркало заднего вида, куда папа прицепил камеру размером с мячик для гольфа. Ее там не было. У меня защемило в груди. Теперь мы с мамой оказались в руках системы правосудия, которая облапошит нас, как всегда облапошивала таких людей. Я не знала, сколько глаз на меня смотрят, но явно много. Будет выглядеть подозрительно, если я ничего не возьму, после того как Келлог привез меня сюда. Я посмотрела на коврик у сиденья. Рядом с педалью тормоза лежал мамин брелок от ключей — маленький тролль с неоново-зелеными волосами. Глупо было брать его, но сойдет за памятную безделушку. Я нагнулась, чтобы подобрать фигурку. И когда пальцы сомкнулись на пухлом пластиковом тельце, мой взгляд привлекло что-то под сиденьем. Внутри было темно, и я почти ничего не могла разглядеть. Салон джипа был чернильно-черным, как и видеорегистратор, который свалился с зеркала и ждал, пока его заберут. Засунув в рукав маленький черный шарик, от которого зависела наша жизнь, я подумала о маме. Она ни за что не согласилась бы на непристойное предложение того человека, но сейчас лежала без сознания, так что решать мне. Скрыться с места аварии — это преступление, и мама захочет правосудия, скажет, что папа его заслужил. Однако правосудие не вернет папу. А если какой-то богатей отправится в тюрьму, это не решит наших проблем. Их решат только деньги. Уходя с места аварии вместе с будущим, спрятанным в рукаве, я снова задумалась: сколько стоит жизнь человека? Похоже, мы скоро это узнаем. Маме не понравится то, что я собиралась сделать, но я ее единственная дочь, и она меня простит. Мне никогда не приходило в голову, что она может не простить себя. Глава 28 Я должна была уделять ей больше внимания. Я была слишком взбудоражена тем, что у меня появился парень, и совершенно забыла о маме. Забыла, что при каждом шаге у нее болит колено. Забыла, что у нее жестоко отняли лучшего друга и постоянного спутника. Забыла, что она одна целыми днями. Я старалась не зарыдать всю дорогу к больнице, но так и не смогла. Либби не произнесла слово «самоубийство». Но в этом и не было необходимости. Когда мы с Логаном подъехали к дому, по ее опухшему лицу я сразу поняла, что она плакала. И она снова расплакалась, когда рассказывала, как помогла Эвану затащить маму в машину. Либби пыталась приободрить меня, заверив, что все будет хорошо, но от этого мне только стало хуже. Потому что, если все и правда будет хорошо, нет нужды об этом говорить. А если б она в это на самом деле верила, то так не рыдала бы. Либби предложила довезти меня до больницы, но Логан настоял, что сделает это сам. Я совершенно расклеилась, но он ничего не сказал. Даже не посмотрел на меня. В какой-то момент он попытался взять меня за руку, но я не ответила на пожатие, и он отпустил мою ладонь. Я думала, что смерть папы — это худшее, что может случиться в жизни. Но папа умер случайно. А если умрет мама, виновата буду я. Это я убью ее своим эгоизмом. Я знаю, дети иногда винят себя в том, что с родителями случилось что-то плохое, но в данном случае это чистая правда. Когда она не появилась на соревнованиях, мне следовало понять — что-то не так. Она всегда приходила на соревнования. Она не из тех мам, которые во время гонки пробиваются в первые ряды зрителей и кричат: «Ну давай, давай!» Но она всегда была там, на трибуне, и молча болела за меня. Однако сегодня она впервые не пришла. А я впервые даже не обратила на это внимания. Может, меня изменили деньги. Когда-то я была вполне приличным человеком, заботливой и почтительной дочерью. А теперь — просто дрянь. Говорят, деньги развращают. И я живое тому доказательство. Я вспомнила прежнюю жизнь, когда мы были бедными. Мы не могли позволить себе дизайнерскую одежду или суши в ресторанах, но почему-то жизнь все равно казалась наполненной. Я предпочла бы покупать не чьи-то «когда-то любимые» джинсы и свитера в секонд-хенде, но они были не так уж плохи. Мама превращала это в игру: кто поймает лучший улов за пятьдесят баксов? Я всегда выигрывала. Приза не было, не считая удовлетворения, когда я в очередной раз говорила папе, как переиграла маму в шопинге. Нам многого не хватало, но при этом у нас было куда больше, чем сейчас. Больше времени вместе, больше смеха, больше возможности побыть собой. Я вдруг поняла, что счастье не купишь за деньги. Однако они легко могут его отнять. Я думала, что Логан просто подвезет меня к больнице, но он припарковал машину и пошел вместе со мной. Маму уже поместили в отдельную палату и разрешили нам к ней зайти. Мы вошли туда молча. Я слишком ненавидела себя, чтобы говорить. А что сказать девочке, которая довела мать до попытки самоубийства? Я нравилась Логану, но если он узнает, какое я чудовище, то выкинет меня, как скисшее молоко. Дверь в палату была открыта. Мама спала. Она была очень бледная, из носа у нее торчала трубка. Мне одновременно хотелось броситься к ней и убежать, поэтому я просто застыла на месте как дура. Со слов Либби я поняла, что ее нашел Эван, поэтому не удивилась, что он сидит у ее кровати. Он как будто охранял ее сон. Я не могла решить, мило это или пугающе. Да и кто я такая, чтобы судить? Увидев меня, он встал. — Саванна, — сказал он. — Мне так жаль… Я заплакала. Потому что это я должна была извиняться. Он как будто хотел обнять меня, и я не знала, как к этому относиться. Он спас мамину ногу, а теперь и жизнь. До сих пор я хотела видеть в нем врага, но что, если на самом деле это совсем не так? — Привет, я Логан, — произнес Логан. — Парень Саванны. На секунду между ними повисла напряженная тишина. Или я это лишь вообразила, потому что знала — я не заслуживала бойфренда, и может, Эван тоже это понимал. — Эван, — представился он. — Друг семьи. Эван отступил, чтобы я могла занять место у маминой кровати. — Мы оставим тебя наедине с ней, — мягко сказал он и посмотрел на Логана. — Ты хочешь остаться с ней наедине, малыш? — спросил Логан, и я кивнула, хотя и не была уверена. Когда мама была в больнице в прошлый раз, я пробиралась к ней в постель и всю ночь лежала рядом, оберегая ее, как она когда-то оберегала меня. Но я ее подвела. Я не заслуживаю ни ее общества, ни утешения. Я наклонилась. — Прости, мамочка, — прошептала я ей в щеку, но мама не пошевелилась. Я схватила ее за руку. — Теперь я с тобой. Я была так близко к ней, что почти слышала ее сердцебиение. Я зажмурилась и стала молча молиться. «Пожалуйста, Господи, я все отдам, только пусть она поправится», — молилась я, не словами, а сердцем. Я положила голову рядом с ней и стала ждать, ответит ли Господь на мои молитвы. Либби Три месяца назад — Я могу взять какой угодно топпинг? — спросила Марго, глядя на контейнеры с разноцветными конфетами в кафе-мороженом с автоматами самообслуживания. Мне было не слишком приятно тратить на сладости сумму, на которую мы вполне могли все вместе поехать в «Диснейленд», но девочек уже давно пора было чем-то порадовать, и я решила, что мороженое как раз подойдет. Им нравилось смотреть, как из автомата вытекает похожая на взбитые сливки масса, и самим нажимать на рычаг. Нас поражало разнообразие необычных вкусов: немецкий шоколадный пирог, лимонный бисквит, чизкейк «красный бархат». Обязательно нужно было попробовать все. — Конечно, — ответила я. Ассортимент топпингов был просто ошеломительный: мармеладные червячки, печенье «Орео», клубника, киви, шоколадная помадка. Самый страшный кошмар дантиста. — Бери что хочешь. — Даже если это будет стоить дороже? Я услышала в голосе дочери тревогу, и у меня сжалось сердце. Мои родители никогда не беспокоились о деньгах. Мы жили в прекрасном доме, где было достаточно места для семьи из пяти человек. Мы с сестрами никогда не боролись за ванную, потому что у каждой была своя. У мамы имелись кабинет для чтения, музыкальная комната для игры на фортепиано и гардеробная с таким количеством обуви, что до некоторых пар приходилось добираться по лестнице. Когда вещи старели — машина, телевизор, мебель в гостиной — мы их заменяли. Родители иногда обсуждали детали (Какого цвета? Размера? Кожа или бархат?), но цену — никогда. Мы всегда принимали решения, исходя из того, что нам нравится. Арендуем лыжный домик в Аспене или в Стоу? Поедем на Барбадос или в Грецию? Купим «Мерседес» или «БМВ»? Мы никогда не задавали вопрос, что дешевле. Лишь «Что ты предпочитаешь?»