— В общем, дайте знать, если что-то понадобится, — бодро произнес он. — Моя жена знает хорошие магазины поблизости. Он подмигнул мне. Я постаралась не огрызнуться в ответ. Я что, выгляжу как женщина, которая любит прошвырнуться по магазинам? Или которой необходимо пройтись по магазинам? Скорее, последнее. — Вы очень любезны, спасибо. — Мам! — пришла мне на помощь Саванна. На меня нахлынула волна облегчения, наконец от соседа можно отделаться. — Это моя дочь. Мне нужно идти. Приятно было познакомиться… Черт, я уже забыла, как его зовут. — Энди. — Энди. Простите. — Ничего страшного. Холли, верно? Один-ноль в его пользу. — Да. — Еще увидимся, Холли. Он помахал мне и пересек улицу. Мой дом был явно лучше, чем у них. И я понятия не имела, как сумею это объяснить. Эван Три месяца назад Медсестра в выцветшей и заляпанной ярко-розовой форме наконец-то посмотрела на меня из-за стойки. Я чувствовал себя полным идиотом, стоя здесь в костюме почти за две тысячи баксов и держа в руке сумку из кожзама, явно купленную на распродаже. Разумеется, мои ботинки совершенно не подходили к сумке, и я гадал, заметила ли медсестра столь явное несоответствие. — Чем могу помочь? — спросила она. У меня заныло в груди. Что это, вина? Я не имел права здесь находиться. Я самозванец и мошенник. Страх? Стыд? — Холли Кендрик? — спросил я так, словно всю жизнь произношу ее имя, хотя на самом деле делал это впервые. Я старался не называть ее родственницей или подругой при тех, кого могло бы заинтересовать, зачем я здесь. Медсестра на секунду задержала на мне взгляд. Я проклинал свой костюм богатого парня. Наверное, я выглядел как директор похоронной конторы. Кто вообще приходит в отделение скорой помощи в костюме? — Вы член семьи? — спросила она. К этому я подготовился. Я открыл рот, чтобы извергнуть поток лжи, но прежде чем успел произнести хоть слово, раздался душераздирающий крик. Я решил рискнуть. — Это Холли, — заявил я с фальшивой уверенностью. Крик усилился. Началась суета. Медсестры, врачи и интерн с усталыми глазами бросили все дела и поспешили на звук. Из палаты послышались слова утешения. Крики превратились в рыдания. Она жалобно застонала. — Прошу вас, — взмолился я, немного удивившись тому, что на самом деле встревожился. Я и не думал, что когда-нибудь услышу такой крик, и на секунду испугался, что не сумею все это выдержать. Медсестра наконец-то сломалась. Может, ее убедила сумка. — Последняя койка слева. Она нажала на кнопку, и автоматические двери, ведущие в палату/отделение, открылись. Я коротко ей кивнул. Палата была почти пуста. Я прошел мимо старика, подключенного к аппарату искусственного дыхания, похоже, пациент бы уже на грани смерти. Через пару кроватей девочка с ногой в гипсе играла на телефоне. Ее родители кивнули мне, и я печально улыбнулся в ответ. Наконец, я дошел до конца ряда. Шторка вокруг кровати Холли была задернута, и на миг я растерялся. — Можете на нее взглянуть, но она сейчас спит. Мы не хотели пугать других пациентов, — сказала врач в белом халате и рывком отдернула шелестящую шторку. И вот я очутился у изножья больничной койки, на которой лежала Холли Кендрик. Из ее водительских прав я выяснил, что ей тридцать семь, но сейчас она была в таком состоянии, что с виду и не догадаешься. Из-под толстой белой повязки на голове выбился локон светлых волос. Никто не потрудился снять с ее глаз яркий макияж, и он размазался, сделав ее похожей на нечто среднее между енотом и грустным клоуном. Ее губы пересохли, а уголки были опущены, как у мертвой рыбины. Глаза были крепко зажмурены, как будто пытались сморгнуть кошмарный сон. Рассматривая ее в таком уязвимом состоянии, я чувствовал себя вуайеристом, хотя на самом деле был куда хуже. Я знал, что сделать все за один визит никак не сумею, но уйти, даже не установив контакт, тоже не мог. Отрепетированная речь была у меня уже наготове. У меня есть визитки на все случаи жизни — «судебный юрист», «агент по недвижимости», «консультант». Я — корпоративный Джейсон Борн. Но в этот раз я не знал, какая из них пригодится, и поэтому держал под рукой все. Для начала я бы пособолезновал ее утрате. Например, сказал бы: «Молюсь вместе с вами», но не мог. Я не верю в Бога. И не молюсь. Мне не за кого молиться. Первый ребенок моего брата умер от СВДС — синдрома внезапной детской смерти. Он нашел холодную и окоченевшую девочку в колыбели. Врачи не знали, чем это объяснить. Очевидно, так просто случается, и все тут. Брат был безутешен. Он спрашивал Бога: «Почему я? Что я такого сделал? Пожалуйста, я буду лучшим отцом, лучшим мужем, только отправь меня обратно в прошлое». Бог не соизволил отправить его в прошлое. И все же брат не утратил веру. Наоборот, трагедия только укрепила ее. Он пытался понять, что произошло. Его дочь наверняка умерла по какой-то причине. Может, не для того, чтобы его наказать. А чтобы преподнести урок. Да, наверняка так и есть, Бог убил его ребенка, чтобы чему-то научить моего брата. По моему мнению, брат должен был извлечь из этого единственный урок — никакого Бога не существует. Но по его глазам я видел, что ему меня жаль. Так что сказать женщине, на глазах у которой внедорожник раздробил ее мужу ноги и впечатал его череп в асфальт с такой силой, будто кто-то рассек плоть и кости топором? Соболезную вашей потере? Зачем вообще люди так говорят? Потеря — это самая меньшая из проблем. Сочувствовать надо боли, которая следует за потерей. Потеря — это точка на линии времени, всего лишь короткий миг. А вот горе беспощадно — это тлеющий огонек, разгорающийся даже от шепота. Оно прожигает себе путь в самые глубины души, а потом прорывается наверх как желчь, наполняя легкие, пока не станет трудно дышать. Моя мать умерла через полгода после того, как я окончил юридический факультет. Я не мог дышать целый год. Я поставил сумку в ногах у Холли, потому что больше ее приткнуть было некуда, и задумался над следующим шагом. Я понимал, что прийти в реанимацию, — наглость, но не мог рисковать, выжидая еще несколько часов. Я подумывал ее разбудить. В больнице пациентов постоянно будят — принять таблетки, снять показания, взять кровь. Обычное дело. Но я не знал, какие лекарства ей дали и будет ли она соображать. — Вам помочь? — раздался суровый женский голос. Я обернулся, ожидая увидеть медсестру в розовой форме кого-нибудь из местных волонтеров. Но, к моему удивлению, хотя я и был к этому готов, это оказался кое-кто поважнее. — Ты, наверное, Саванна, — сказал я так, чтобы это не прозвучало как вопрос. Я узнал ее по выпускной фотографии из восьмого класса, которую нашел в интернете по пути в больницу. — Кто вы и что вам надо? Ее тон был враждебным. Подростки — как дикие животные, повинующиеся инстинктам, способны учуять хищника. Она явно почувствовала, что от меня исходит угроза. И конечно, она права. Я ответил без колебаний: — Меня зовут Эван, и я хочу вам помочь. Ее губы изогнулись в злой гримасе, и на мгновение я подумал, что она меня ударит. — Вы адвокат? Я решил не отвечать прямо. Конечно, я адвокат, но, пожалуй, не стоит об этом сообщать. И потому я ответил вопросом на вопрос: — А что, вам нужен адвокат? Но моя воинственная юная противница ничего не выдала. — Думаю, вам лучше уйти. Я посмотрел на нее, на тесные джинсы и массивные ботинки, на зубы, нуждавшиеся в брекетах, которые ее мать не могла оплатить. «Гугл» сообщал, что Саванне пятнадцать и она почти окончила десятый класс. Десять школьных лет в неблагополучном квартале наверняка научили ее выживать на улицах, но она понятия не имела, как устроен мир. По крайней мере, я так решил. — У меня есть важная информация для твоей мамы, — сказал я. И это была почти правда. У меня действительно была информация для Холли. Но куда больше мне нужно было получить информацию от нее. Что она видела? Что помнит? И что собирается с этим делать? Девочка с упрямым вызовом скрестила руки на груди. — Она захочет это услышать, — настаивал я. Мне нужно было поговорить с Холли. И я не собирался уходить из-за какой-то воинственной девчонки. — Мы знаем все, что нам нужно. — Она помахала своим айфоном. Наверное, я выглядел озадаченным, потому что она разъяснила: — В маминой машине есть видеорегистратор. Он все записал. Ее слова выбили почву у меня из-под ног. Я застыл с разинутым ртом, слишком ошеломленный, чтобы говорить. Если Саванна сказала правду, мне понадобится еще одно чудо. Я вдруг пожалел о том, что не умею молиться.