48 Шляпник В огороде Кости и Пола набрасывали простыни на кусты помидоров, чтобы защитить их от ночных заморозков, старые простыни, которые много лет назад дала Поле мать, с заплатками всех оттенков белого – мраморным, цвета слоновой кости, луноцвета, облака, пепла, кварца, молочно-серебристым, снежным, меловым, жемчужным, цвета березовой коры, призрачно-сероватым. Зубы осени вгрызались в землю. Работая вместе, Кости и Пола, единственные, кто остался теперь на горной ферме, топтались по посеребренным инеем комьям земли туда-сюда. Леди Леопард, Инкс, три сестры с сундуком старинных платьев, Травник с сотнями своих друзей – все вышли из дела и уехали. В пустых комнатах все еще валялись кое-какие их старомодные тряпки, побуревшие плакаты с изображением Боба Дилана, стопки книг в бумажной обложке – Бротиган, Гофман, Кейси, Вулф, Фаринья, Маклюэн – обложки загнулись от летней жары, настроения вышли из моды, идеи преданы. Плантация помидоров кремовыми шпалерами раскинулась на фоне черных деревьев, росших за опушкой. Окоченевшими руками они хватали очередную простыню и распахивали ее. Под ногами ощущалась смерзшаяся земля. Запах горящей травы пришел на смену летнему запаху травы мокрой. Казалось, что сам воздух скован холодом в твердый яшмовый монолит. – Сегодня ночью будет крепкий морозец. С такими ночами эти помидоры никогда не созреют больше, чем уже созрели, – сказал Кости. – Лучше бы снять их зелеными и разложить в сарае. – Если завтра тоже пообещают заморозки, снимем. Я сделаю четыреста литровых банок пикулей. И буду до самой весны жарить зеленые помидоры, черт возьми. «Мальчики-Джонсоны ели зеленые помидоры, они их ели всю свою жизнь», – шутливо пропела она. Ее виски́ были прочерчены серебристыми штрихами седины. Кости шлепнул ее по заду сухим стеблем ревеня. Войдя в теплую кухню, они услышали, как чревовещает пестрая неясыть, страхом пригвождая к веткам серых ворон. – Не хочешь после ужина пойти проведать старика Шляпника? Можно отнести ему зеленых помидоров. – Ему лучше отнести имбирного печенья. В прошлый раз, когда был здесь, он съел их почти целую банку. – Они называли его, старого мистера Блада, Шляпником, потому что он всегда был в шляпе – иногда в ковбойской, чаще в фермерской кепке, из просвета которой на затылке торчали седые волосы. Он приехал сюда позапрошлой весной в проржавленном грузовом пикапе, с дряхлой собакой, которая грозно скалилась, никого к нему не подпуская, арендовал пару акров залежи и установил свой горбатый фургон на ровной площадке. На арендованной им земле не росло ничего, кроме сорняков и невысокого жесткого кустарника, но через неделю, после того как Шляпник на ней осел, участок уже был огорожен забором из проволочной сетки, натянутой на непрочные столбы, – видимо, для того, чтобы собака не сбежала или чтобы провести границы собственной жизни. Он вскопал огород с помощью взятого напрокат культиватора и, как только закончил сев, нашел себе какую-то работу на лесопилке. Что-то, что старику было под силу, – может, вести учет. А может, Брикеру просто стало жалко его, как предполагал Кости. Месяц спустя уже казалось, что он жил тут всю жизнь. Он купил или где-то нашел старый грузовой пикап «Додж», загнал его в заросли сорняков и «отколупывал» от него запчасти, чтобы поддерживать на ходу машину, на которой ездил. С первой недели у Кости вошло в привычку останавливаться возле его фургона в конце рабочего дня и, прислонившись к крылу своей машины, попивая пиво в позднем свете летнего дня, смотреть, как Шляпник копается в грязных механических внутренностях и говорит, говорит, не переставая кашлять. Это напоминало пунктир: несколько слов – кашель, фраза-другая – опять кашель. Или они сидели живой пирамидой на ступеньках фургона, как будто ждали начала заведомо проигрышной игры. На самом деле они просто наслаждались вечером. Прислушивались. Никто не мог вставить и слова, когда речь держал Шляпник, сидя на верхней ступеньке, кашляя и сплевывая в темноту в промежутках между собственными блуждающими фразами. Он был вонючим стариком, засаленным, грязным, разившим псиной, с тяжелым лицом под иссеченным шрамами лбом, в вечно надвинутой на глаза шляпе. Однако можно было догадаться, что когда-то он был привлекателен, так считала Пола. Из тех еще, старых крепких парней, независимо от того, как он выглядит теперь, говорил Кости. Ему самому хотелось бы побродить по свету так же, как бродил старый Шляпник. У старика был особый ритм жизни. Иногда он полол картошку в десять часов вечера. Для освещения покрытых смазкой внутренностей мотора использовал подвешенный в огороде на столбец забора аварийный фонарь, который отбрасывал на обесцвеченный дерн гигантские тени от картофельных листьев, тень от его сутулых плеч и ковбойской шляпы напоминала контуры горгулий. Пока он работал, собака наблюдала за ним, как прилежный ученик-новичок, и одновременно, клацая зубами, влажной пастью вылавливала из воздуха роившихся мошек. Однажды во время дождя они втроем собрались в передвижном домике Шляпника. Кости и Пола сидели на скамейке. Шляпник – на своей койке. Повсюду болтались подвешенные предметы: сковородки, веревки, мотки проволоки, банка из-под кофе на проволочной дужке, набитая гвоздями. Единственное свободное место оставалось на внутренней стороне двери, к которой мистер Блад приклеил грязную афишу ковбойского фильма, которую Кости очень хотелось бы иметь. Карл Лиммли Представляет Хута Гибсона в фильме «Чип с ранчо «Летучий U»[126] * * * На афише был изображен мужчина с лицом персикового цвета, голубыми глазами идиота, дыркой на месте недостающего зуба и очень-очень красными улыбающимися губами, сложенными в форме лука Купидона. В углу помещался телевизор Шляпника, с экраном, выглядевшим так, словно его постоянно лизала собака. Навесные посудные шкафчики и полки, крючки, оленьи рога, журналы. Шляпы. У него было несколько шляп, которые он никогда не носил. – Вот эта, – сказал он Кости, потрескавшимися руками не переставая вертеть, как молитвенное колесо, черную шляпу с обвислыми полями, – эта, может быть, очень ценная. Вероятно, это шляпа Пола Ревира, которая была на нем в ту ночь, когда он совершил свою знаменитую скачку[127]. Она может стоить тысячи долларов. Пола отметила, что в трейлере, словно невидимый газ, висит затхлый запах подгнивших шерсти и меха, пропитанных по́том шляпных лент. – А эту видите? – Он поднял коричневую шляпу с тульей, обмякшей настолько, что она почти распласталась на полях. – Она принадлежала Диллинджеру[128]. Жаль, что я не могу застраховать свою шляпную коллекцию. Я начал собирать ее года три назад. Первую шляпу дала мне вдова моего друга, я сам всю жизнь хожу в шляпах из-за нескольких шрамов на лбу. Хотите знать, откуда у меня эти шляпы? – Его речь постоянно перемежалась кашлем. Он взял в руки белую ковбойскую шляпу с лентой из змеиной кожи. – Вот эту я купил у какого-то человека в Калифорнии. Увидел объявление, прибитое к телефонному столбу: «Продаю хорошую ковбойскую шляпу, снималась в нескольких фильмах, мне слишком велика. $20». Я только взглянул на нее – и выложил столько, сколько он просил, даже торговаться не стал. Знаете, кто снимался в этой шляпе? Хут Гибсон – вон он там, на афише – вот кто. Он в ней снимался в 1922 году в «Смельчаке»[129]. Из Хута Гибсона сделали кого-то вроде героя, но в самом начале он был всего лишь бездельником, слонялся от одного родео к другому, проделывал всякие фортели, зарабатывал какую-то мелочишку, дуря людей. Потом попал в кино. Его взяли каскадером, после того как кто-то нанял его на один день объездить несколько необъезженных лошадей. Актером он был никаким. В те времена кинозвезды были мельче калибром. А вот головы у них были крупнее. Это мое хобби – ковбои из старых фильмов. Два года назад я пересмотрел все их по телевизору. Пришлось сделать хорошую электропроводку и купить телевизор. – Он указал в угол. – До того я кино вообще не интересовался. А теперь запросто мог бы победить в какой-нибудь телевикторине. Дж. Уоррен Керриган в «Крытом фургоне», Антонио Морено в «Тропинке одинокой сосны» и «Пограничном легионе»… Господи, я столько про них знаю! Про Тома Микса во всех его ролях, например. Знаете, кто перенял у этих парней свою напыщенную позу? Муссолини. А знаете, что еще забавно? – Пришлось переждать приступ кашля, потом – пока у него восстановится дыхание, потом – пока он вытрет увлажнившиеся глаза. – То, где у них расположена талия. Она у них у всех вот здесь, вот до сих пор, до самой груди они натягивают штаны, от этого фигура кажется короче. Все, о чем я говорю, это немые фильмы. Их в кинотеатрах теперь не увидишь. «Смельчака» я пересматриваю каждый раз, когда предоставляется возможность. Для этого изучаю телепрограммы. Иногда их показывают на фестивалях, поэтому я читаю газеты. Вот эту самую шляпу, которую я сейчас держу в руке, я видел в фильме на голове Хута Гибсона. Занятное ощущение возникает, когда видишь принадлежащую тебе шляпу на телеэкране. Как будто актер мертв, а шляпа все еще жива. А почему я не могу застраховать свою коллекцию, так это потому, что не сижу на месте. Несколько месяцев – и опять в путь. Я должен все время двигаться. У меня только дом на колесах, мой пикап и моя собака, я нигде не могу найти хорошую работу, но я не слишком гордый. То вожу мусоровоз. То плотничаю. Могу построить вам стену, или собачью конуру, или обсерваторию. В любом случае я не вписываюсь в систему страхования. Никогда ни пенни в нее не внес, и никогда ни пенни от нее не получил. Иду своей дорогой и в радости, и в горе. Пола почти дремала, прислонившись к стене. На ее коленях блестела рыбья чешуя. – Я эти шляпы не на помойке нахожу, расспрашиваю людей: «Нет ли у вас каких-нибудь старых шляп, с которыми вы хотели бы расстаться?» А вот как ко мне попала эта лыжная шапочка: как-то в Дог-Бойле, в Манитобе[130], где я однажды работал на уборке пшеницы, по улице шел муж какой-то женщины. Он направлялся в скобяную лавку купить оконный утеплитель. С подоконника комнаты в гостинице, где жил геолог, занимавшийся разведкой нефти, свалилась жеода[131] и ударила этого мужа по голове. Так вот, эта шапочка спасла ему жизнь. Глядя на меня, не подумаешь, что я могу построить обсерваторию, правда? Но Кости и Пола уже устали. Они весь день кололи дрова, и теперь сон обволакивал их волшебным оцепенением. Субботним вечером они снова явились к нему с пирогом, начиненным зелеными помидорами. По вкусу он немного напоминал яблочный, но это из-за одинаковых специй, сказала Пола, корицы и гвоздики. Собственного вкуса у зеленых помидоров нет. Шляпник вскипятил воду для кофе, Пола достала термос с домашним чаем: душистая ромашка и сушеные клубничные листья. Здоровый напиток. – Главная трудность при строительстве обсерватории, – сказал старик Блад, – состоит в том, чтобы найти место, где ее поставить. Есть вещи, о которых вы бы даже не подумали. Ее нельзя строить близко к большому городу или даже торговому молу из-за мутного воздуха и светового загрязнения от фонарей и уличной рекламы. Найдите место, где по ночам бывает по-настоящему темно. Вот как здесь. На земле осталось не так много мест, где бывает чистая темнота. Мне доводилось спать в степи под открытым небом, видели бы вы, какие там звезды! Дорожные фонари, уличные фонари, фонари во дворах – все они посылают свет вверх, на пуза самолетов. И размывают небо. – Он закашлялся. – Здесь – очень подходящее для обсерватории место. Пола посмотрела на черное окно, чуть запотевшее изнутри. – Но темнота – это только первое условие. Оно любому дураку понятно. – Он придвинул свой стул поближе, заглянул в их лица, чтобы удостовериться, хорошо ли они его понимают, и начал считать, разгибая пальцы. – Нельзя выбирать пасмурное место. Условие номер два: бо́льшую часть ночей небо должно быть чистым. Здесь темнота чистая, это правда, но по ночам бывает много облаков. Но даже если погода большей частью бывает ясная, нужно, чтобы атмосфера была устойчивой. Воздух, он ведь как река, как тысячи рек, текущих одна над другой, и то, какие течения у этих воздушных рек, медленные или бурные, зависит от рельефа земли под ними. – В его голове звучал голос Бена, словно они снова сидели с ним ночью в горах. – Понимаете, это как камень в реке. Холмы, каньоны, долины и горы взбаламучивают воздух над собой так же, как камень на дне реки заставляет бурлить воду. Чем больше камней, тем неспокойней река. Идете вы в свою обсерваторию, построенную в горах, таких, скажем, как здешние, чтобы посмотреть на звезды, а они мерцают и расплываются так, что ни черта рассмотреть невозможно. Лучше всего строить обсерваторию на вершине одиночной горы. А еще лучше, если гора эта стоит на острове или на берегу моря. Пролетая над водой, воздух разглаживается. О, тут надо много всего учитывать, – сказал он, глядя Кости прямо в глаза. – Это я еще и не начал рассказывать. Ладно, продолжим как-нибудь в другой раз. Мне еще надо поменять повязку собаке на спине. Пола заговорила печальным голосом, какой был у нее предназначен для плачущих младенцев и разговоров со своими сестрами, когда те являлись с плохими новостями, – слова, казалось, состояли из одних скорбно изливавшихся гласных: – Ах, бедная старушка, что с ней случилось? – Думаю, она подралась с тем, что раньше составляло мой зимний доход. Я не рассказывал? – Снаружи, из-под колеблющегося мерцания звезд, донеслись последовательные короткие крики стаи койотов, похожие на крики кур, сбегающихся на салатные листья. Пола прижалась к Кости. Теперь с холма за дорогой донеслась высокая протяжная утонченная нота. – В былые дни это была моя заначка на черный день, – сказал Шляпник. – О, цены на мех тогда были высокими. Может, когда-нибудь снова станут. Может, даже в этом сезоне. Я бы мог тогда попробовать здесь, в окрестностях. Зимой поохотился бы с капканами – и заработал бы достаточно, чтобы двинуться дальше. Охота с капканами когда-то приносила хорошие деньги. Вам это, наверное, кажется грубым. Да, жизнь груба. Выражение лица Полы было холодным. Она думала о невинных зверьках, жестоко зажатых в ловушке, об их пересохших от страха пастях, представляла, как этот старик с тяжелым взглядом голубых глаз подкрадывается к ним, без умолку бормоча что-то успокаивающим голосом, но держа наготове окровавленную острую палку. А сам он тем временем уже перешел к другой, старательской истории, в которой он в темноте наступил босой ногой на гремучую змею, подпрыгнул и приземлился… снова на змею. Она не хотела слушать его истории про диких уток с животами, проткнутыми проволокой, на которую они нанизаны, – концы проволоки связаны, и утки дергаются, сталкиваясь друг с другом, между тем как проволока врезается все глубже в их живую плоть – или про древесных крыс, живьем брошенных в костер. * * * Кости и Пола, растянувшись на своем футоне[132], в желтом свете керосиновой лампы играли в паучков. «Ползу-ползу-ползу», – шептал Кости, перебирая пальцами и думая о том, что Пола пахнет зрелым подкопченным сыром и скунсом, но как только она схватила его за пестик, его нос отключился. – Надеюсь, ты не станешь таким же болтуном, когда состаришься? – шепнула она ему в ухо. – В моем роду мужчины умирают молодыми. Ты никогда не узнаешь историй, которые я мог бы придумать. Про охоту на гигантского лося! Про аварии в шахтах! – Они рассмеялись, но мысль о помутненной болтливой старости Шляпника заставила их в панике броситься в объятия друг друга, целуясь и толкаясь пружинистыми движениями тазовых костей. 49 Что я вижу Он точно не знает, где он. Столько дорог выглядят одинаково: повторяющиеся дорожные знаки, желтая линия горизонта. Одинаковые легковые машины и грузовики, снова и снова. Но ранним утром, еще не зажатый потоком движения, он находит окольные пути, где видит американские клены, деревья сумаха, из почек которых проклюнулись зеленые коготки. Иногда ему встречаются вехи, не изменившиеся с тех пор, как он ездил этой дорогой давным-давно. Между розовыми скалами и малорослыми дубами с ревом несется ветер, журавли пронзительно кричат на болоте. В утреннем свете небо оживает множеством птиц. Он вспоминает запах изрытых пещерами скал. По спутанной траве крадется лиса. Он сворачивает на дорогу, бегущую вдоль подножия холмов. Старая борозда тянется параллельно дороге. Маслянистые камни под колесами пробуравлены крохотными ямками диаметром с кончик тонкой веточки. Путешественники высекли на скалах свои имена заглавными буквами высотой в фут, с цветистыми амперсандами[133]. Даты проплывают мимо: 4 июля, 1838, 1862, 1932, 1876, 1901, 1869, 1937. Утесы становятся более темными. Слова ярко выделяются на их фоне яркими красками: «Явление Святого Духа «67», «Бобби любит Ниту», «Христос грядет», «Федора». Надо бы написать «Беллерофонт»[134]. Фазаны пролетают над машиной, волоча за собой сложенные длинные хвосты. По краям полей – развалившиеся фермы, неряшливые дома, одряхлевшие, готовые окончательно рухнуть. Земля расстилается впереди гигантскими волнами, то поднимаясь, то опускаясь. Заборы забиты перекати-полем, ОЗЕРО ФЕДО́РА. ГУСЕНИЧНЫЕ ТРАКТОРЫ «МАСТЕР». «СПОКОЙНЫЙ ОТДЫХ И НОЧНОЙ СОН. МОТЕЛЬ «РЕПЕЙНИК». «ПОСЫЛАЕТЕ $60 – ПОЛУЧАЕТЕ ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ». А вот лошади, чертовски красивые верховые лошади, на каких он никогда не ездил. Индейское пение из резервации «Розбад», пение, похожее на завывание ветра. Голос женщины-диктора с придыханием, в быстром ритме: «…для Джонни Белого Глаза, умершего в тысяча девятьсот восьмидесятом году, сегодня ему исполнилось бы тридцать два года, его мать и все остальные просят спеть «Горжусь тем, что я американец». Когда он останавливается и выходит из машины, тишина взрывается ревом хора. Он решает ехать на восток, но не пересекает реку Миссури. Вместо этого по какому-то беспокойному старческому наитию сворачивает на запад-северо-запад. Какая, собственно, разница? Доезжает до Марселито, в Калифорнии, останавливается в баре «Звезды и луна», рассказывает тамошним посетителям о своих урановых похождениях, о Пуле Вулффе, который едва ли вписался бы в нынешние времена, пока в темноте кто-то не отцепляет его старый горбатый фургон и не угоняет его. С ним исчезают капканы, записная книжка индейца, коллекция шляп, сковородка, оловянные тарелки и вечно улыбающееся лицо Хута Гибсона. Но у него еще есть пикап с проступающей из-под краски ржавчиной. Разоренный, сломленный, он дрейфует по садам и полям в общем Потоке. Поток рабочих-мигрантов течет на север и запад, обратно на юг, потом снова на запад, расщепляется и возвращается по собственным следам в склепанных на скорую руку автобусах и тарахтящих «Кадиллаках» к плантациям авокадо, апельсинов, персиков, салата фризе, бобов, похожих на пальцы инопланетянина, картофеля, сахарной свеклы, кормовой свеклы, яблок, слив, нектаринов, винограда, брокколи, киви, танжеринов, грецких орехов, миндаля, крыжовника, ежемалины, клубники. Усеянная «песчинками» клубника, кислая и шероховатая во рту, но красная, как свежая кровь. Войти в этот Поток легче, чем выйти из него. 50