Цвет почвы меняется на густо-густо-синий: бегемотоподобные цистерны на тракторной тяге распыляют гербициды. Старик-фермер выносит кухонный стул прямо в поле. Раскрашенные камешки балансируют на заборных столбцах и пнях. Ряды тополей. Ветер тянет свою волынку позади фермерских построек. И у обочины пустого поля, на пустынной дороге, прямой, как натянутая проволока, с последним заиканием изношенных клапанов, пикап останавливается навсегда. Изношен, изношен вконец, полностью выработал свой ресурс. Вот и все, друзья. 55 Белый паук Открыв глаза, Лоял увидел перед ними белого паука между лепестками ромашки. На его сливочного цвета пузике налет пыльцы. Ни малейшего дуновения ветра. Ромашки плыли в траве, как тарелочки из кукольного сервиза. Он не мог вспомнить, что они ему напоминали, что-то связанное с вафлями. Или другого паука, не белого. Он плохо спал; кашель спускался все ниже. Языком он нащупал гноящуюся ранку в уголке рта, такую, какие образуются, когда клещ проникает глубоко под кожу, становясь невидимым, если наешься немытой лесной земляники, вырванной вместе с травой. Но для лесной земляники был не сезон. Он потер указательным пальцем по большому, и вдруг в воздух взметнулся и упал, как бледная точка, белый паук. Он пошел по узкой дороге, обрамленной почти смыкавшимися над головой деревьями, – если бы не колеи от шин, отпечатавшиеся в пыли, ее можно было бы принять за прогулочную аллею. На спине – скатка: кое-какая утварь, смена рваной одежды, стопка бумаги, огрызки карандашей, банка растворимого кофе, пластмассовый бритвенный станок с затупившимся лезвием. В нескольких милях позади он закопал фульгурит в секретном месте, известном только ему. Свободные от облаков кусочки неба над головой были бледными. Он понятия не имел о времени, только ощущал сухой холод. Увидев впереди сквозь деревья луг, инстинктивно направился к нему, привлеченный возможностью обозреть окрестности. По мере того как Лоял с трудом пробирался к цели между березами и тополями, становилось светлей, и воздух наполнялся благоуханием. Но когда, задыхаясь и кашляя, он добрался до луга, его ждало разочарование: луг оказался всего лишь лесной поляной, поросшей лишайником и начинавшими краснеть листьями земляничных зарослей, впрочем, он и сам не мог сказать, чего ожидал. Он обошел уже столько мест, что все они казались ему одинаковыми. Вид этой поляны, по его представлению, должен был напоминать лето в России, хилое и безлюдное. Теперь он мог видеть половину неба. Облака-жеребята, облака – чешуйки макрели, длинные ленты кристаллических облаков. Небо было высоким, несомые ветром в стратосфере перистые облака выглядели как мазки, нанесенные кистью художника и заканчивающиеся светящимися росчерками, похожими на арабские письмена. Небо распространялось на север стремительными волнами и походило на гигантский веер из перьев. Он развернулся, чтобы посмотреть на юг, там небо было покрыто перисто-кучевыми облаками с перламутровой рябью. Хорошая погода, ясная. – «Полет прощальный птица завершила и крылья утомленные сложила», – пробормотал он нараспев и поднял полусгнившую ветку, валявшуюся на краю поля. – Потанцуем, милая? «Полет прощальный птица заверши-и-ила-а-а», – заблеял он, топчась по мягкой подушке мха, придерживая ветку «за талию», покачивая ее туда-сюда, наклоняя от себя, как партнершу, у которой в этот момент волосы рассыпаются и свисают к полу, подпрыгивая и вертясь, словно в рукава ему залетели пчелы. Потом чуть не упал. – Ах ты, сука, ножку подставила. Убирайся! – рявкнул он, задыхаясь, кашляя, отшвыривая ветку и радостно наблюдая, как она ломается, разбрасывая свою красную мякоть. Его одиночество не было безвинным. Приступ кашля сотрясал его, тело вибрировало, как натянутый якорный канат, по которому ударили железом, слезы текли по бороздкам морщинистого лица; он стоял посреди тихой поляны один, даже гнилой ветки уже не было. Он подумал: вот почти и все. И увидел синий дымок, пробивавшийся через просвет между деревьями внизу. Он представил себе: мужчина и женщина сидят за столом. Скатерть с бахромой свисает до пола, их ног не видно. Женщина выбирает клубничину в форме сердечка – не дикую, а садовую – из вазы с фруктами. Ее рука и лицо видятся ему полустертыми, но ягода сверкает, как бриллиант, женщина держит ее за черенок большим и указательным пальцами, подушечка большого пальца касается пышной мякоти. Черные семена – как точки, вдавленные в красные поры. Мужчина – это он сам. 56 Лицо во мху Женщина на террасе ресторана «Серебряный лосось» в Миннеаполисе сидела, склонившись вперед. На ней было пурпурное хлопчатобумажное платье до щиколоток, с подложенными плечами. Рыжие волосы, вьющиеся, как китайская лапша, каскадами ниспадали на грудь. В волосах ее первый муж заметил кусочек зубной нити. Может, это новая мода? Он слушал, глядя на ее босые ноги с мозолистыми подушечками пальцев. Следствие тесной обуви. Снятые туфли стояли под кованым чугунным стулом. Она прикурила очередную сигарету. – Знаешь, что он мне сказал? – говорила она. – Он сказал: «Я снял на месяц маленький коттедж в чудесной дикой местности. Тихое небо и красные ели. Маленькое каноэ, гагары, холодными вечерами – огонь в камине. Мы поедем туда, дорогая. Мы будем бросать камешки в воду, милая, и смотреть, как они прыгают по поверхности. Станем жить с огорода, и это будет прекрасно». – Она произносила это ровным голосом, который летел, словно плоский камешек над волнами удовольствия, задевая лишь гребни событий, на которые ей хотелось пожаловаться. – Ну мы и поехали. Никогда, никогда, никогда не доверяй проклятому лживому ирландцу с черным сердцем! Кроме них, на террасе никого не было: стеклянные столы и чугунные стулья вокруг них, как деревья. Терраса опоясывала заднюю часть ресторана и выходила на широкую аллею. Ему пришлось сходить в бар, чтобы обратить на себя внимание официанта. Чувствовался едва уловимый запах отбросов, он догадался, что за неровным забором из штакетника находится помойка. На противоположной стороне аллеи, на задворках здания стояла погрузочная платформа. Над ней полукруг света – как слабо натянутый брезент. Ее ногти и вздутые вены на тыльной стороне ладоней отражали бесцветный свет. Она пила вино из бокала. Он – из своего стакана – похоже, теплую воду. – Ветер в камышах – все равно что ветер в степи. Как до́ма, в саскачеванских прериях, точно как там, откуда мы приехали. Те же нетронутые тошнотворные прерии, только немного изрытые, раздрызганные плугами, дорогами, посевами, техникой – точно как я была в некотором раздрызге, перед тем как связалась с тобой, а потом с этим чертовым черным ирландцем. – Ну нет, – сказал он, – меня ко всему этому не приплетай. – Пусть жалуется на ирландца сколько хочет, рассказывает об их шумных ссорах, о том, как ирландец через три дня бросил ее лежать лицом в грязи, но его пусть оставит в покое. Его вина была только в бездействии. Светящиеся окна здания напротив затянуты черными сетками; полумесяц его кольца сверкнул, как глаз из-под полуопущенного века. Его бывшая жена съехала вниз на стуле, вытянув ноги: голени – словно изящные металлические фигурные столбцы. – Ты представить себе не можешь, каково это – лежать, уткнувшись лицом в вонючий удушливый мох, прямо в эту смрадную грязь. Я думала, что умру, мне нечем было дышать. У него оказалась чудовищная сила. Он хотел меня убить. Заставить меня задохнуться в этом чертовом мху. Погрузочная платформа начала опускаться. Какой-то старый бродяга шел вдоль ее края, держась за него одной рукой, шаркая негнущимися, как будто стеклянными ногами. Скомканный клочок бумаги, приставший к его левой ступне, издавал шуршащий звук. Щелчок зажигалки – его бывшая жена прикурила очередную сигарету и выпустила двойное колечко из изящных ноздрей. Потянула из бокала. – Единственное, почему он остановился, это потому что прямо над нами пролетел патрульный пожарный самолет. От рева его мотора у меня задрожали все кости, так низко он летел. Должно быть, пилот нас заметил, потому что сделал круг и вернулся. И тогда ирландец убежал. Я слышала, как он продирался сквозь деревья, потом – как завелся мотор его джипа. А я благодарила бога, что осталась одна, пусть и в диких дебрях. Можно заказать еще вина? Он встал и пошел к освещенному бару. Когда он вернулся, споткнувшись в темноте о ножку стула и расплескав вино, она указала на погрузочную платформу. Старый бродяга медленно удалялся от нее, не прекращая кашлять, отхаркивая мокроту. – Наверняка он был на помойке, – сказала она. – Городу следовало бы собрать всех пьяниц и бродяг и свезти их на болота. Решить проблему бездомных раз и навсегда. Вместо того чтобы вопить насчет строительства ночлежек. – Бокал стукнулся о ее зубы. – Так вот – можешь поверить? – когда я встала, во мху остался отпечаток моего лица – мой профиль, – с такой силой он навалился на меня всей своей тяжестью. И этот отпечаток был заполнен грязной водой. – Давай пойдем внутрь. Закажем ужин. Я хочу юкатанского лаймового супа. – А я посмотрю меню. Никогда не заказываю дважды одно и то же. 57 След реактивного самолета в лобовом стекле Дело было не только в разводе, развод был лишь сопутствующим фактором хаоса, наступившего в его проклятой жизни, с ее бесконечно обрывающими телефон настырными мошенниками и коллекторами. Может, следовало бы выключить телефон. Если бы ему было куда уехать, он бы уехал. Проклятый лагерь. Его отец вложил в него все до последнего заработанного им доллара. Лучше бы вложил в акции или во что-то еще, так нет же. А теперь все вбухано сюда. Он метался по комнате взад-вперед. Ходил по дому. Швырял грязные сковородки на пол, лягал ногами дверцы шкафа под раковиной, кричал себе: никто его не купит, смирись с этим! Он совершал длинные пробежки. Он не знал, что делать. Перестав работать на Бобби, он перестал зарабатывать деньги. Нет денег – нет наркотиков. Все закончилось. Все, кроме этого проклятого лагеря. Вот к чему он пришел. И не знал, как быть дальше. Зачем он приехал сюда? Он ненавидел этот лагерь. Внизу, в трейлерном городке – нескончаемый визг мотоциклетных колес. Грузовики без глушителей. Чертова трейлерная церковь с ее «жестяной колокольней». Утром, днем и вечером перезвон колоколов по громкоговорителю. Вечный шум сводил его с ума. Сколько же разных шумов раздражало его, не сосчитать. Начать хотя бы с внутренних. Гул холодильника – как будто в кухне по пятьдесят раз на день взлетает реактивный самолет. Радио. Телевизор. Музыка с пластинок и магнитофонных записей. Видеомагнитофон. Электробритва. Ревущее бульканье спуска в туалете. Вода, льющаяся из кранов. Насос. Насос плохо работал. Морозилка. Вентилятор. Тошнотворное гудение компьютера и писк его сигнализации. Часы возле кровати: тик-так, тик-так. Переключение в энергосберегающий режим в пять часов дня. Мухи, бьющиеся в потолок. Птицы, врезающиеся в собственные отражения в оконных стеклах. Ветер. Нет, ветер – это внешний шум. Мыши или что-то там в стенах. Что-то – Чото[144] – звучит как название города на Западе, в Монтане. Ладно, что касается внутренних шумов – это все. А теперь более серьезная проблема. Наружные шумы. Трейлерный городок. Какофония хлопающих дверей. Кричащие женщины, плачущие и зовущие дети. Учебная стрельба по субботам. Смешение звуков работающих моторов грузовиков, легковых машин, мотоциклов, аэросаней, трехколесных автомобилей, квадроциклов. Полсотни, нет, сотня лающих собак. Мужчины, гогочущие над черт-те чем, что им кажется смешным. Колокольный звон. Радиоприемники. А еще ниже, на дороге под трейлерным городком – грузовичок почтальонши и Службы экспресс-доставки посылок. Лесовозы, нефтевозы, бензоцистерны, лесовозные автопоезда, молоковозы. «Федерал экспресс», шериф, толстый Бадди Ниппл, направляющийся на соревнования охотничьих собак с полным кузовом воющих участников. Дорожное движение. Бадди Ниппл склоняется к нему над прилавком, берет деньги за шестибаночную упаковку пива. – Ага! Ура! Эге! О'кей! Вот, держите! Конечно! Будьте уверены! Вы хороший человек! Пакет нужен? О'кей. Конечно! Самолеты над головой. Тысячи самолетов каждый день. Реактивные, истребители, все новые летчики, пилотирующие над ним, пассажирские рейсы, направляющиеся в Монреаль, это сто миль к северу. И вертолеты. Полиция штата выискивает посадки марихуаны. Природоохрана – браконьеров, охотящихся на оленей. Пожарные – очаги возгорания. Господи! Ну да! Конечно! И птицы. Не забудь птиц, напомнил он себе. Громкие, однообразные пронзительные крики и уханье. Чириканье, сливающееся в общий звон. Кузнечики, цикады с их ужасным визжанием. Ночные крики цапель. В марте – надрывные вопли котов. Гоготанье журавлей весной и осенью, когда они пролетают здесь по своему воздушному коридору. Звук шелестящей под ветром листвы, хруст падающих листьев, от которого у него перехватывает дыхание, – словно твердые пальцы ветра оглушительно стучат по столу… И это еще не все. О господи! Помимо этих сводящих с ума шумов, которые не давали ему сосредоточиться ни на чем, совсем ни на чем, был ветер. Ветер за стенами не прекращался никогда, он сотрясал дом. И дождь, дождь, молотящий в окна и по крыше. Метель, снег, гром. По ночам завывание котов и койотов. Все пошло прахом. И он хорошо это понимал. Конечно! Мерзость засасывала его. Да! Он пошел по размытой дороге, которая никуда не вела, ощутил запах гниения и набрел на разлагающуюся свиную тушу. Вороны выклевали ей глаза. Шкура была исклевана, как решето. Клоки отставших рыжеватых волос валялись на земле. Вороны толпились вокруг дренажной трубы. Внутри нее он увидел грудную клетку, плотно застрявшую в ребристом металле. У него чуть внутренности не вывернулись наружу. Скорей обратно, на дорогу! Читать стикеры на автомобильных бамперах. А-а-а! Пронзительный крик ястреба. Открыв банку пива, он уселся перед телевизором. Экран засветился голубым светом. Потом заполнился молодыми мужчинами с фиолетовой кожей, сидевшими в креслах. У всех на шеях – золотые кресты. Перед ними на деревянном троне восседал мужчина, безумный, но себе на уме. На нем была кожаная куртка, и он читал вслух статью о муравьях. Каждые несколько минут он опускал журнал, цокал языком и говорил, что муравьи – точь-в-точь как некоторые церковнослужители, которых он знал, всегда выедают листья. Вот так! Кевин открыл все банки с пивом и выстроил их в ряд перед собой. Сколько он уже тут? Шесть недель? Шесть лет? Он совершенно раздавлен. Да-да-да! Он переключился на порноканал и стал наблюдать за имитацией полового акта: шлюха-блондинка с большим высунутым синим языком, как у вола, прыгнула на мужчину. Или на что-то, похожее на мужчину. Он снова поехал в магазин за пивом. Бадди наклонился к нему через прилавок, чтобы взять деньги. Раздутая рука скользнула под прилавок. Предплечье размером с ляжку. Крайняя плоть – как банановая кожура. Черные зубы. – Ага! Ура! Эге! О'кей! Вот, держите! Конечно! Будьте уверены! Вы хороший человек! Пакет нужен? О'кей. Конечно! На обратном пути он свернул не туда, пришлось трястись по ухабам через трейлерный городок. Он нырял и подпрыгивал на рытвинах, не в состоянии найти выезд. Вертелся вокруг выгоревших трейлеров, рулонов проволоки, какого-то мужчины в пропитавшихся мочой штанах, который шел, качаясь. Деревья были – как трубы. Небо – как рентгеновские лучи. Пластмассовая фиолетовая лошадка в зарослях кипреи. Игла. Кристалл. Красная вода. Трейлеры теснились все ближе и ближе друг к другу. Над головой взревел самолет. Желтоглазые собаки на цепях. В дверных проемах – женщины с пивными банками в руках, или сигаретами, или детьми. Наблюдают за ним. Он едет быстрее, машина буксует в ямах, заполненных жирной грязью. Выезд замаячил неожиданно, как будто чьи-то руки воздвигли его перед ним прямо из земли. Мужчины, нависающие над капотами своих машин, расщелины между ягодицами угадываются под промасленными штанами. От рева реактивного самолета пивные банки дрожат у них в руках. Он едет вверх по склону. След реактивного самолета заслоняет все лобовое стекло. Рев мотора невыносим. Добравшись до лагеря, он вбегает в дом за винтовкой. Серебряная капсула в начальной точке тошнотворного следа. Он жмет на курок. И еще. И еще. Конечно! Будьте уверены! 58 Что я вижу Лоял, завернувшись во что-то, видит сквозь опущенные веки. Коченеющие легкие замирают, сердце тонет. Открытая индейская записная книжка выпадает из рук. Он с удивлением понимает, что ее страницы – это обширное покатое поле. На верхнем его краю – черные каракули деревьев, стена. И сквозь наплывающие волны темноты он видит, как ветер стекает по откосу, рулоном сворачивая траву, красные ости гребнем расчесывают солнечный свет, подсвечивающий игольчатые стебли, которые крепко сшивают землю, корни, камни. Выражение признательности