— И в день смерти капитана Кэткарта ваше знание мира наверняка пригодилось семье? — Они не захотели извлечь пользы из моего опыта, — ответил, внезапно взрываясь, Петтигрю-Робинсон. — Не обращали на меня никакого внимания. Вот если бы тогда они воспользовались моим советом… — Спасибо, спасибо, — поспешно поблагодарил свидетеля юрист, предвосхищая возмущенную реплику поднявшегося председателя суда, и продолжил: — Если бы капитан Кэткарт имел какой-нибудь секрет или неприятность в жизни, поделился бы он с вами своими проблемами? — Всякий разумный молодой человек так бы и поступил, — не сдержался Петтигрю-Робинсон. — Но капитан Кэткарт был неприятно скрытен. Единственный раз, когда я поинтересовался его делами, он ответил очень грубо. Назвал меня… — Довольно, — поспешно вмешался сэр Уигмор. Ответ на вопрос был совершенно иным, чем он ожидал. — Как назвал вас покойный, не имеет значения. Мистер Петтигрю-Робинсон удалился, оставив о себе впечатление человека злопамятного, чем очень развеселил Глайбери и Браунригга-Фортескью, которые не переставали хихикать во время допроса двух последующих свидетелей. Миссис Петтигрю-Робинсон мало что добавила к расследованию. Далее на трибуну вызвали сестру погибшего. Сэр Импи спросил мисс Кэткарт о родословной капитана Кэткарта. Она с глубоким неодобрением в голосе объяснила, что ее брат, повидавший виды мужчина средних лет, позволил девятнадцатилетней итальянской певичке его окрутить, и та женила его на себе. Жизнь они вели беспорядочную, и сын полностью находился на попечении матери. Свидетельница сказала, что Дэниса раздражала ее опека, он общался с людьми, которых она не одобряла, а затем уехал в Париж строить дипломатическую карьеру, и с тех пор мисс Кэткарт его почти не видела. Во время перекрестного допроса инспектора Крейкса была затронута интересная тема. Ему продемонстрировали перочинный нож, и он узнал его как тот, что был найден на трупе Кэткарта. Вопрос от мистера Глайбери: — Вы замечаете на лезвии какие-нибудь следы? — Да, возле ручки имеется небольшая зазубринка. — Могла ли такая образоваться от того, что ножом пытались отодвинуть оконную щеколду? Инспектор согласился, что могла, но усомнился, что для такого дела решили воспользоваться настолько маленьким ножом. Продемонстрировали револьвер, и был поднят вопрос о его владельце. — Милорды, — вмешался сэр Импи, — мы не обсуждаем принадлежность револьвера герцогу. Члены суда удивленно подняли глаза. После показания егеря Хардро, что он слышал выстрел незадолго до полуночи, заслушали свидетельство врача. — Мог ли покойный сам себя ранить? — спросил сэр Импи. — Конечно, мог. — Могла ли эта рана стать причиной немедленной смерти? — Судя по количеству крови на дорожке, нет. — Как по-вашему, свидетельствуют ли обнаруженные следы о том, что раненый полз в направлении дома? — Вполне. У него могло для этого остаться достаточно сил. — Подобная рана способна вызвать лихорадку? — Не исключено. Раненый мог время от времени терять сознание и, лежа на мокром, получить озноб. — Можно ли по внешнему виду трупа предположить, что покойный после ранения прожил еще несколько часов? — С большими основаниями. Сэр Уигмор, со своей стороны, подытожил, что характер ранения и вид местности согласуются с версией, что в Кэткарта с близкого расстояния стрелял другой человек, а затем раненого тащили к дому, пока он не скончался. — Куда, по вашему опыту, обычно стреляет человек, намеренный совершить самоубийство: в грудь или в голову? — Скорее в голову. — Этого достаточно, чтобы предположить, что имело место убийство? — Я бы так далеко не заходил. — Но при прочих условиях вы заявляете, что для самоубийства более характерно стрелять в голову, а не в тело? — Да. — Но разве невозможно убить себя выстрелом в сердце? — спросил сэр Импи Биггс. — Господи, конечно, возможно! — Такие случаи бывали? — Сколько угодно. — Как вы полагаете, можно ли с медицинской точки зрения исключить самоубийство? — Ни в коем случае. Это закрыло дело для стороны обвинения. Глава 15 Барометр падает По материалам новостных агентств Рейтер, Пресс Ассошиэйшн, Эксчейндж Телеграф и Сентрал Ньюз. Когда на второй день судебного заседания сэр Импи Биггс выступал с речью от имени защиты, он казался встревоженным, что обычно ему не свойственно. Его реплики были очень кратки, но даже немногими словами он взволновал зал. — Милорды, открывая сессию защиты, я оказался в необычно сложном положении, но не потому, что сомневаюсь в вердикте ваших светлостей. Наверное, никогда не было легче доказать невиновность подсудимого, чем в случае с моим клиентом. Но скажу сразу: буду вынужден просить отсрочки заседания, поскольку сейчас отсутствует важный свидетель и решающая улика. У меня в руке каблограмма[79] от этого свидетеля, милорды. Я назову его имя — лорд Питер Уимзи, брат обвиняемого. Он послал ее вчера из Нью-Йорка. Я прочитаю текст. Вот он: «Доказательства имеются. Вечером вылетаю с пилотом Грантом. Письменные показания под присягой и копия на случай катастрофы последуют пароходом «Лукарния». Надеюсь прибыть в четверг». Милорды, этот архиважный свидетель сейчас бороздит воздух над просторами Атлантики. В жуткую зимнюю погоду перед таким испытанием дрогнуло бы сердце любого, но только не лорда Уимзи и всемирно известного авиатора, чьей помощью он воспользовался, чтобы не терять ни мгновения в деле освобождения своего благородного брата, которому предъявлено такое ужасное обвинение. Милорды, барометр падает. Наступила тишина, словно на скамьи упало неподвижное безмолвие бесснежной стужи. Лорды в красном с горностаем, пэры в дорогих мехах, суд в париках и топорщащихся мантиях, председатель на высоком кресле, судебные приставы и герольды — все замерли на своих местах. Только обвиняемый взволнованно посмотрел на своего адвоката и перевел взгляд на председателя суда в некотором недоумении, а репортеры бешено строчили экстренные сообщения, сочиняли броские заголовки и яркие эпитеты и приводили тревожные прогнозы погоды, надеясь привлечь внимание вечно куда-то спешащих лондонцев. «Сын пэра летит над Атлантикой», «Братская привязанность», «Успеет ли вовремя Уимзи?», «Риддлсдейлское убийство — неожиданный поворот». Такова была новость дня. В кабинетах и клубах ее выстукивали тысячи пишущих машинок, где клерки и посыльные чесали языки и заключали пари. Огромные типографские станки переплавляли новость в свинец, формировали в отлитые строки, переваривали в утробе и превращали в текст на бумаге. И косматый ветеран с сизым носом, который некогда помогал под Кодри откопать из воронки майора Уимзи, раскладывая на уличном лотке у дерева газеты и поправляя рекламу, чтобы лучше видели, бормотал: «Храни его Бог. Хороший парень». После краткого отступления, которое сэр Импи сделал не только для того, чтобы доказать невиновность благородного клиента, но и дабы (в качестве дополнения к своим прямым обязанностям) продемонстрировать трагические детали дела, он немедленно приступил к вызову свидетелей. Среди первых отвечал Гойлс, который показал, что в три утра обнаружил уже мертвого Кэткарта, лежащего головой близ поилки для скота, которая находилась неподалеку от колодца. Эллен, горничная, подтвердила показания Джеймса Флеминга по поводу почтового мешка и пояснила, что каждый день меняла в кабинете промокательную бумагу. Показания инспектора уголовной полиции Паркера пробудили больше интереса и даже волнений. Его рассказ о находке зеленоглазого кота слушали весьма внимательно. Инспектор подробно описал следы ног, волочения тела и особенно — отпечаток ладони на клумбе. Продемонстрировали обрывок промокательной бумаги и среди пэров пустили ее фотографии. Оба эти вопроса вызвали долгую дискуссию. Сэр Импи Биггс хотел доказать, что следы на клумбе были таковы, какие могли остаться, если бы на это место оперся пытавшийся подняться с земли человек. Сэр Уигмор сделал все возможное, чтобы защитить предположение, что Кэткарт таким образом пытался воспрепятствовать тому, чтобы его тащили. — Разве положение направленных к дому пальцев не противоречит допущению о волочении тела? — спросил сэр Импи. Но сэр Уигмор заметил свидетелю, что раненого могли тянуть головой вперед. — Если сейчас, — добавил он, — я протащу вас за ворот пальто, милорды поймут, о чем речь. — Похоже, этот вопрос нужно решать solvitur ambulando[80], — заметил председатель суда, вызвав смех в зале. — Предлагаю в обеденный перерыв провести эксперимент — пусть желающие выберут для этого похожего на покойного по росту и весу коллегу. Благородные лорды огляделись, подыскивая, кто из коллег может превратиться в несчастную жертву. Затем Паркер упомянул следы проникновения на окне кабинета. — Как по-вашему, мог ли следы на щеколде оставить найденный на теле покойного нож? — Мог. Я проводил опыт с ножом именно такого типа. После этого стали обсуждать надпись на промокательной бумаге, читая отпечатки взад и вперед и интерпретируя всевозможным образом. Сторона защиты настаивала, что язык французский и слова: «Je suis fou de douleur». Обвинение выдвинуло притянутое за уши предположение, что на промокашке отпечатались английские слова: «is found» или «his foul». Пригласили почерковеда, который сравнил почерк с настоящим письмом Кэткарта, после чего его взяла в оборот сторона обвинения. Эти запутанные вопросы оставили на усмотрение благородных лордов. А затем сторона защиты заслушала утомительную цепочку свидетелей: управляющего отделением «Кокса»; мсье Туржо из банка «Лионский кредит», который подробно рассказал о финансовых операциях Кэткарта; консьержа и мадам Леблан с улицы Сент-Оноре. Благородные лорды начали зевать, кроме немногих, которые вдруг принялись делать подсчеты в своих блокнотах и переглядываться, будто разбирались в финансах. Затем появились мсье Брике, ювелир с улицы Де-ла-Пэ, и девушка-продавщица из его магазина, которая, пробудив публику, рассказала о высокой симпатичной иностранке и покупке зеленоглазого кота. Сэр Импи, напомнив залу, что этот случай произошел в феврале, когда невеста Кэткарта была в Париже, предложил помощнице ювелира посмотреть в зал и сказать, не видит ли она ту иностранную даму. Эксперимент оказался долгим, но ответ в итоге получился отрицательным. — Не хочу, чтобы оставались какие-то сомнения, — сказал сэр Импи. — Поэтому с разрешения уважаемого генерального прокурора устрою очную ставку свидетельницы и леди Мэри Уимзи. Мэри предстала перед девушкой, и та не колеблясь, уверенно ответила: — Нет, не она. Эту женщину я никогда не видела. Есть некоторое сходство: в росте, цвете волос и прическе, — но не более. Совершенно иной тип. Мадемуазель — очаровательная английская леди, и повезет тому мужчине, который на ней женится. А та, другая, что называется «belle à se suicider». Из-за таких совершают убийства, убивают ее и себя, или шлют все к черту. И поверьте мне, джентльмены, — девушка улыбнулась благородному собранию, — в нашем деле мы с такими встречаемся. Ее слова произвели впечатление. Сэр Импи сделал пометку и послал записку Мерблсу. В ней было всего одно слово: «Замечательно!» Мерблс ответил: «Все сама. Можете представить: не подсказал ни единого слова». И вытянувшись в кресле, улыбнулся, отчего стал похож на маленькую готическую кариатиду. Следующим пригласили профессора Геберта, признанного знатока международного права, который охарактеризовал Кэткарта в предвоенный парижский период как подающего большие надежды молодого дипломата. За ним говорили офицеры, подтвердившие заслуги покойного на фронте. Свидетель с аристократическим именем Дюбуа-Гоби Гудин вспомнил неприятный спор с капитаном Кэткартом за карточной игрой и упомянул историю с выдающимся английским инженером мсье Фриборном. Свидетеля своими стараниями раскопал Паркер, и теперь с нескрываемой ухмылкой смотрел, как досадил Уигмору. Время шло, и председатель суда поинтересовался у лордов, не согласятся ли они любезно отложить заседание до 10.30 утра следующего дня. Те дружным хором ответили «да», и суд был отложен.