— Нет, мэм. — Нужно было предварительно позвонить. — Зачем? Она снисходительно улыбнулась: — Мистер Келли, вы же знаете, мистер Хантер… — Очень занятой человек, — прервал я ее. — Именно. — Бьюсь об заклад, что он меня примет, что ставите? Я закурил сигарету и слегка осклабился. Народ должен знать свое место. Она жеманно сняла очки и милостиво улыбнулась: — Мистер Келли… — В десять лет я сфотографировал мистера Хантера, когда он купался голышом с мисс Эртисией Дубро. В то время она была нашей нянькой. Я пыхнул своей сигаретой и выпустил дым у секретарши над головой. — Мисс Дубро тогда было лет сорок с хвостиком. У этой толстой стервы на груди росли волосы — я такого больше в жизни не встречал. У старика Хантера, видно, была слабость к волосатым дамам, потому что он позволил мне покататься на своем автомобиле в обмен на пленку. — Мистер Келли! Как вы можете… — Скажите ему, что здесь Дог, и назовите имя мисс Дубро. Будьте любезны. На нее было забавно смотреть. Пока я стоял и спокойно все это говорил, в ней боролись возмущение и любопытство. Залившись краской, она нажала пару кнопок на коммутаторе, соскочила со своего стула и упорхнула в кабинет. Услыхав из-за двери раскатистый смех, я представил ее пылающее лицо, вытаращенные глаза и выражение абсолютного изумления, которое можно увидеть только у человека, проведшего долгие годы в этом коммерческом монастыре. — Мистер Хантер вас сейчас примет, — сказала она. — Я так и чумал. — Двадцать лет, — вздохнул старик Хантер. — Тридцать, — поправил я. садясь. — Ты уже тогда был отпетый гуляка. — Жаль, ты у меня не работаешь, а то вылетел бы в два счета сию минуту. — Ни фига. — Твоя правда. Я бы тебя повысил. Ведь ты мне напомнил, что я был еще тот козел. Может, теперь хоть разнесут по конторе, что шеф был изрядный повеса, и эти молокососы будут взирать на меня с большим почтением. Рад тебя видеть, Дог. — Взаимно, старина. — А у тебя нет этой моей фотографии с Дубро? — Откуда? Ты же забрал у меня пленку прежде, чем я успел проявить. — Какая жалость! Я бы отдал эту фотографию увеличить и повесил бы ее над входом. Как приятное напоминание о молодости. — Хочешь сказать, что тебе вырезали твою прости- тутскую железу? —’ Нет, только массируют. Когда подобное делает врач, это даже не смешно. — Ну а если попробовать врача-женщину? — К кому же, ты думаешь, я хожу? — Хантер откинулся в кресле и загоготал. Я смотрел на этого сморщенного старикана с лицом бритого гнома и, казалось, немощной фигурой н понимал, почему он до сих пор может дать сто очков вперед своим молодым коллегам в зале суда. А уж если надо постоять за настоящее дело, стоит только взглянуть на его изуродованное боксерское ухо, которое так нелепо торчит с одной стороны его головы, и все становится ясно. Я бы увеличил это фото, повторил он. Не горюй, организуем другой снимок. Я знаю таких девочек… — Увы. Звучит заманчиво, да только остались одни воспоминания. Я уж слишком стар, чтобы огорчаться или клевать на лесть. Просто приятно было вспомнить. Он протянул мне ореховый, отделанный серебром ящик для сигар. — Сигару? Я отрицательно покачал головой. Вижу, что получил мое письмо. Чего мне только стоило разыскать тебя! — Да. я непоседа. Сложив руки на груди. он несколько секунд смотрел на меня. Что-то есть в тебе необычное. Дог. Постарел. Не то. — Помудрел? Это вроде со всеми происходит. Не со всеми. Хантер лукаво усмехнулся, в глазах сверкнули огоньки. — Зря старик не любил тебя. — За что ему было любить? Ему требовался законный наследник, а мамашу соблазнил заезжий буфетчик. Вот и решили всю жизнь продержать меня под стойкой, чтобы не оскорблять фамильную гордость. — А ты знал, что твои мать с отцом поженились? — Конечно. У меня и сейчас есть брачное свидетельство. Мать хотела, чтобы я знал. — Почему же она не сказала семье? — Может, у нее тоже была своя гордость. Лейланд Хантер распрямил руки и облокотился на стол. — Все было бы по-другому, если бы старик знал. Я вынул из пачки сигарету и закурил. — Теперь это уже не важно. Мне нужны мои десять кусков, вот и все. С тех пор как в доме жили слуги и служанки, система была отработана — откупиться, вышвырнуть виновника на улицу и забыть о грязном деле. — Продолжай-ка свои рассуждения. — Почему бы и нет? Если соблазнителем был кто- нибудь из наследников, то эго сходило как юношеская шалость. А если соблазненная была членом семьи, 1 о имя ее оставалось навеки покрытым позором. — Тебе следовало бы стать адвокатом. — Будем считать, что я философ. — А тебе не обидно? — Отчего? Ну, они владеют всеми предприятиями семьи Бэрринов. Твои двоюродные братья, Альфред и Дэннисом. Один — президент, а другой — председатель правления. Большинство акций принадлежит Веде, Пэм и Люселле. Твои тетки и дядьки командуют парадом из своих шикарных особняков на Мондо Бич и Гранд Сай га, устраивают балы и заключают браки, о которых трезвонят все газеты. — Ну и чего тут веселого? — Теперь ты вернулся. — Обещаю не портить им жизнь. Отдайте только мне мои десять кусков. — Завещание довольно специфическое. Если в твоем прошлом есть хоть намек на безнравственность… — Я убивал людей, ты же знаешь. — Это была война. У тебя за это награды. - Я с девушками на сене "баловался.