— Допускается. Подростки склонны экспериментировать. — Я не подросток. — Вот именно. — Давай-ка ближе к теме. — Нет ли такой опасности, что какая-нибудь дама сможет представить свидетельство того, что она и ты… скажем… находились, так сказать… во внебрачных отношениях? — Вот теперь заговорил юрист. — Ты мне не ответил. Я затянулся и, ухмыляясь, откинулся в кресле. — Дружище, со мной все в норме. Я чертовски люблю баб и говорю об этом с удовольствием. И я был бы рад, если бы они сказали то же самое обо мне. У меня есть отличные отзывы, и их немало. Лицо старика сморщилось от смеха, он поудобнее устроился в своем кресле. — Дог. ты все еще щенок. Если ты будешь изъясняться в подобном роде, тебе не видать наследства, как своих ушей. Чего тебе стоит немного приврать? — К сожалению, в этом деле я не такой мастак, как моя семейка. Меня всегда ловят на вранье. Даже когда я говорю правду, меня уличают во лжи. Никакого навару с вранья. Хочу свои десять кусков, и баста. На стене многозначительно тикали старинные заводные часы. Я смотрел на семейного адвоката, зная, что он собирается сказать мне то. что ему не хотелось бы говорить, и молча ждал. Все та же старая история. Мне хотелось только убедиться, что ровным счетом ничего не изменилось. — Никто не хочет отдать тебе даже эту сумму. — вымолвил старик. — Цена невысока за все остальные миллионы. Зачем же громыхать скелетами в семейном чулане? Ты знаком с биржевыми новостями. Дог? — Иногда читаю. Значительные колебания. Я не игрок. — Положение предприятий семьи Бэрринов ненадежное. — Неужели они обанкротятся из-за десяти тысяч? — Не совсем. Если завещание твоего деда подтверждает завещание прадеда и у тебя есть заверенная копия брачного свидетельства твоей матери, ты можешь претендовать на все как прямой наследник по мужской линии. — У меня давнишняя фотокопия. Ты. наверное знаешь, что судебный архив, где хранился оригинал, сгорел, а священник и свидетели уже умерли. — Да, я знаю. Как ты узнал? — Хотел выяснить наверняка. — Я загасил окурок и бросил его в пепельницу на столе. — Значит, десять кусков не выгорают? — К сожалению, нет, Дог. Я встал и потянулся. За окном был чудесный день, и никакой смог не помешает мне наслаждаться жизнью. — Поспорим? — предложил я Хантеру. — Только не с тобой. Из всего семейства лишь у тебя дедов рот, волосы и такой же упрямый подбородок. — А глаза чьи? — Не знаю, Дог. На материнские не похожи. — Отцовы глаза. Верно, мужик был не промах. Пойдем выпьем пивка. Ты небось лет десять не был в пивнушке? — Да считай все пятнадцать. Идем. Она сказала, что ее зовут Шарман. Когда она вышла из ванной, обернутая махровым полотенцем, я одобрительно засмеялся, глядя на ее крепкие крестьянские ноги, богатую грудь и бесхитростную, простодушную улыбку, открывающую крепкие зубы. Поставив на проигрыватель Бетховена, я вылил в стакан остаток пива. — А старик-то еще молодец, — одобрила Шарман. — Длины хватило? — Не в этом дело. Он просто искусник и удивил меня. — она отхватила сразу полбутерброда и, помолчав, спросила: — Дог, а он не… — Нез, не родственник. Неужели ты подумала, что внук угостил своего деда красоткой? — Пожалуй, нет. Говорят, наоборот бывало. — Я тоже слышал. Старшие дожидались, когда у мальчишки появятся первые волосы на причинном месте, и вели его в день рождения в бордель. Другой раз бедолага потеет, потеет, и никак. Тогда он заплатит побольше своей даме, чтобы та наврала деду, что все было в порядке, и вот ходит гоголем по дому, рассказывая всем о своем геройстве. — И с тобой так было? — Солнышко, к двадцати годам на мне уж пробы ставить было негде. — А в двенадцать лет? — И в двенадцать я был опытный любитель. Хантер был нежен с тобой? - Просто мечта. Надо подумать, может, я займусь старичками. Шарман кусанула свой бутерброд и села напротив меня, поправив распахнувшееся было полотенце. Откинувшись в кресле, она положила ноги на покрытый стеклом кофейный столик. — Ты бы скрестила ноги, что ли, — заметил я. — Ага. — Шарман дожевала бутерброд, облизав пальцы. — А ты чего? Смущаешься? — Наоборот, возбуждаюсь, а я устал. — Ты же только что Марсию указал. Тебе понравилась моя подружка? — Хорошая девочка. — Правда, немного с приветом. Баловалась наркотиками, но я ее выправила. Теперь она встречается с хорошими людьми. Она от тебя в восторге. Как ты ее ублажал? — Ей нужна любовь. Я дал ей адрес одного моего старого приятеля. Завтра она зайдет к нему, и он поможет ей устроиться на работу. — Она мне сказала. Полторы сотни в неделю за машинкой. Погубил хорошую шлюху. - Сожалею. — Не жалей. Она ведь окончила колледж. Я-то едва вытянула школу в Бруклине. Мне бы кто так помог. — Будет, Шарман, ты же вполне довольна своей жизнью. — Это потому, что я еще и нимфоманка. Я, так сказать, универсальный профессионал. Как ты меня отыскал, между прочим? — Помнишь Джо Аллена в Бельгии? — О, старина Джо. Он хотел сделать мне татуировку. Он мне тоже о тебе рассказывал. Я не поверила. — Она кивнула на закрытую дверь другой комнаты. — Марсия говорит, что Джо не врал. Слышишь, не врал. — Я старался. — Вот и Марсия так говорит. А старичка зачем с собой' привел? — Чтобы он убедился, что есть еще порох в пороховнице и он еще может за меня постоять в случае чего. — В случае десяти кусков, что ли? — Даже великие адвокаты делятся самым заветным с проститутками, верно? — А как же? Возьми Мату Хари. — Вспомни, чем она кончила. Ведь ее кокнули на полном серьезе. — Все вы. мужики, чокнутые, — заметила Шарман. — Чокнутые, — повторил я. — Чепуха, — засмеялась она. — И я то же говорю. Мы сидели в кафе, подбирая хлебом остатки яичницы с наших тарелок, и смотрели, как трудовой люд Нью- Йорка спешил на свою первую смену к семи утра. Изуродованное ухо Лейланда Хантера полыхало ярче, чем в тот день, когда его расквасили, костюм был в беспорядке, но настроение ликующее, его распирал смех.