— Ставь на наследстве крест. Дог. Доказал убедительно. — Я хотел, чтобы у тебя не осталось сомнений. Он сунул в рот последний кусочек хлеба и откинулся на стуле, счастливый и довольный. — Вот уж не думал, что старый пердун вроде меня еще на что-то годится. — Когда это у тебя было в последний раз? — Не помню. — Шарман о тебе очень высокого мнения. — Очень мило с ее стороны. Я ее никогда не забуду. Разве можно забыть эту шелковистую кожу, не изуродованную морщинами. Странно, но мне и в голову не пришло, что я не справлюсь. Теперь я уж не смогу так беззаветно отдаваться своей работе. Между прочим, за все заплатил ты, я так понимаю? Сколько с меня? — Угощаю. Меня всегда грызла совесть, что я шпионил за тобой и старухой Дубро. А чем все кончилось? — спросил я, смеясь. — Разошлись, как в море корабли. Через год она вышла замуж за садовника. В те дни купание голышом казалось настоящей оргией. — Ну, ты хоть чему-нибудь у нее научился? — К сожалению, нет. Моими учебными пособиями были порнографические улики, которые фигурировали в процессах о нарушении закона о цензуре. Да изредка ко мне приезжают экзотические друзья издалека. Вернемся к твоему делу. Я не совсем глуп, как ты догадываешься. — Мне не хотелось бы, чтобы врать пришлось тебе, дружище. — Тебе не придется драться до последнего. — Почему? — Следует признать, что ты совсем не тот Дог, которым они привыкли помыкать. Допив кофе, я попросил счет. — Думаешь, эта информация будет для них поводом устроить бал в мою честь? Лейланд Хантер перестал улыбаться, внимательно и серьезно вглядываясь в мое лицо. — Как ты относишься к советам? — Смотря чьим. Твой — приму. Открой свой кладезь мудрости. — Запомни, Дог. Я связан с семьей Бэрринов всю мою жизнь. О моем образовании позаботился твой прадед, он же помог мне открыть свое дело. И все потому, что он и мой отец были верными друзьями. Мой отец погиб, даже не увидев меня. Хочешь не хочешь, но это мой моральный долг — служить им. — Ты уже давно оплатил свой долг, адвокат. Только твоя деловая хватка спасла корпорацию Бэрринов во время кризиса; твое предвидение помогло им нажить миллионы на войне, а твой талант — источник их неизменного процветания. — Так было, пока был жив и всем заправлял твой дед. Когда старик стал сдавать, семейство мигом повернуло все по-своему. Я был последний из могикан, мое мнение выслушивалось, но не принималось во внимание. — Так чего же ты надрываешься, Могучий Охотник[2]? Ты же сам величина. Корпорация Бэрринов — игрушка по сравнению с управляемыми тобой объединениями. Правда, чертовски большая, но все же игрушка. — Я тебе сказал. Это мой моральный долг. — Хорошо, пусть так. Я жду твоего совета. Я попросил официантку принести еще кофе. Похоже, лекция предстояла длинная. — Помнишь аварию, которая приключилась с твоим двоюродным братом Альфредом на его гоночной машине? Я опустил куски сахара в кофе, и они булькнули, отдаленно напомнив мне звук ломающихся костей. — Не было никакой аварии. Мелкий пакостник наехал на меня специально. У него — гоночная машина, а у меня— старенький велосипед. Он съехал на обочину, чтобы сбить меня, и, если бы я не успел спрыгнуть в сторону, дело закончилось бы чем-нибудь похуже, чем сломанная нога. — Он сказал, что его занесло на щебенке. — Брехня. Ты и сам знаешь. — Помешав кофе, я попробовал. Так и есть — пересластил. — Чудно, но тогда я больше расстроился из-за велосипеда, чем из-за ноги. — Помнишь, что ты отмочил, когда вышел из больницы? Я чуть не прыснул со смеху. Во время фейерверка в День независимости я спер сигнальную авиационную ракету и приспособил ее под днищем его машины. Взорвавшись, она пробила сиденье, и потом, наверное, целый месяц у Альфреда не заживала задница. — А ты откуда знаешь? — спросил я. — Я же юрист, у меня пытливый ум. Навел справки, нашел свидетелей. Не составило труда связать какого-то мальчишку и пропавшую пиротехнику. — Стоило тебе сказать, и меня бы зажарили живьем. — А зачем? — У него в глазах искрился смех. — Честно говоря, Альфреду досталось поделом, и месть была весьма оригинальная. Думаю, он к тебе больше не приставал? — Напрямую нет. Находил другие способы. — Ты их всегда игнорировал. — С меня нечего было взять, а у Альфи имелось что терять. — И здесь мы переходим к Дэннисону. — К этому змеенышу, — ухмыльнулся я. — Ты имеешь в виду тот случай, когда городская потаскушка сказала, что ее трахнули, и деду пришлось дать ей денег на аборт? — Хантер выжидающе кивнул. — Ее никто не звал на пикник. Я до нее и не дотрагивался. Это Дэнни затащил ее в кусты, но свалил все на меня да еще заплатил этой сучонке сто баксов, чтобы она показала на меня. — Тебе здорово тогда досталось? — Дед охаживал меня палкой. Неделю я провалялся в постели, лишившись всех своих привилегий. Они даже избавились от собаки, которую я пригрел. Я засмеялся и стал пить кофе. Лейланд Хантер нахмурился, глядя на меня со странным выражением: — Что тут смешного? — Есть кое-что. А сейчас выглядит еще смешней. Я единственный знал все об этой девчонке, потому что мне одному удавалось удирать в город. В свои пятнадцать лет это уже была прожженная девка, она спала за деньги с рабочими с местного завода. Она сообразила, что можно сорвать куш, и облапошила Дэнни. Он перепугался до смерти, тем более что это был его дебют. Ее мамашей все считали Люси Лонгстрит, у которой был дешевый бордель на Третьей улице. — Где же юмор, Дог? — Да вот где. Дэнни получил лошадиную дозу триппера. Я, бывало, здорово веселился, наблюдая из засады, как он пытается пописать и скулит от боли. Его лечение держалось семейством в строгом секрете. Я развлекался тем, что прятал его лекарство. Хантер перешел с улыбки на сдавленный хохот. — А я-то думал, в чем тут дело! Шли какие-то переговоры с представителями здравоохранения, видимо, после того, как доктор послал свой отчет. Были предприняты определенные меры, чтобы все было шито-крыто. Маленькие коннектикутские городки могут поднять большой шум, если узнают, что отпрыск самого популярного семейства подцепил триппер от местной шлюшки. А про козла отпущения никто и не вспомнил, наверное? — Ошибаешься, адвокат. Именно тогда старик подарил мне новый автомобиль и предложил выбрать колледж, где я хотел бы учиться. Не думаю, что все это было от доброты сердечной. Хантер поднес чашку с кофе ко рту и пристально посмотрел на меня своими птичьими глазами. — Теперь, когда я знаю все, может, и от доброты. У твоего деда были своеобразные понятия о чести. Ты был мальчишка, мог легко проболтаться об этом паршивце и сделал бы семью посмешищем, и никто не осудил бы тебя. Но ты осмысленно промолчал. Вот тогда ты и начал ему нравиться. Очень жаль, что с того времени ты так мало видел его. Об этом еще кто-нибудь знает? — Конечно. Мать знала. История показалась ей забавной. Еще садовник, женившийся на твоей голышке Ду- бро. Самое смешное во всем то, что когда Дэнни свершал свой первый сексуальный подвиг, у меня на счету уже было около дюжины баб. Я отлично знал, что у девчонки триппер, так что о моем участии не могло быть и речи. Мне оставалось отойти в сторонку, зализывать раны и дожидаться, когда Дэнни пойдет писать и взвоет от боли. Зрелище, право, стоило того. Хантер допил кофе и отставил чашку. — Стало быть, твое возвращение не означает вендетту? — заключил он. — Я хочу получить свои десять кусков. Если мне, конечно, удастся обойти известное условие в завещании. — Как ты сам признаешь, это невозможно. — Да, но если есть условие морального порядка для меня, то должно быть такое же и для других, верно? — Тонкое замечание. Однако их жизнь была все время на виду. У них надежный, поддающийся любой проверке послужной список, так сказать. Положив пятидолларовую бумажку поверх счета, я поднялся. — Хантер, дорогой мой друг, ты годишься мне в дедушки, но ты еще многого не знаешь. У каждого есть что таить. — Даже у тебя, Дог?