Юноша пригубил напиток из сервиза – вовсе не из вежливости. Тут же помрачнел и оставил полную чашку на подносе. Не оценил. – Вы уверены, что… – тут помощник осекся и отвел взгляд к цветкам камелии на стене. – Что все сработает, как должно? С одной стороны, не стоило Корвину так дерзить. С другой – Йельс ценил людей умных, а не лебезящих. У него и без того хватало подхалимов, которые готовы целовать персты по первому намеку. А тех, кто был умен и прятал свой ум за лестью, Йельс откровенно страшился. Юноша кривить душой не умел, разве что – едва сглаживать углы. – Посмотри во двор, Корвин. Ну, смелее. Помощник дернул уголком рта, но послушался. В витраже отразились его беспокойные глаза. А за стеклом, склоняясь под порывами ветра, красовались груши, яблони, декоративная хвоя. Если смотреть на деревья с балкона на втором, в кронах угадывался семейный герб. Йельс с гордостью заговорил: – Эту аллею я высадил пятнадцать лет назад. Неплохо вышло, а? – Видел я места и покраше, – Корвин осторожно повернул голову к графу, – да только не в Гэтшире. Йельс одобрительно посмеялся. Юнец говорил чистую правду. – Всему нужно время для роста, как видно. Я очень терпеливый хозяин. Шутка ли – мой род один из последних, что уцелели вопреки реформе. – Если бы только люди от ухода цвели и пахли, как яблони, – Корвин позволил себе пошутить, выразив сомнения. – О, поверь мне, Корвин. Есть и среди людей те, кого выгодно поливать. «И ты – тому в подтверждение». Йельс улыбнулся, постучал серебряной ложечкой по краю фарфоровой чашки. Мелкая чаинка – упущение слуги! – затонула. – Я прожил долгую жизнь и научился различать хворые саженцы, плодовитые сорта… Есть в моем арсенале один человек, который доведет дело до конца. Хочет он того или нет. «Один друг в стане врага так же полезен, как десяток союзников под рукой». Корвин жалостливо приподнял брови, либо не поспевая за мыслью, либо учтиво делая вид, что не поспевает. Йельс потягивал чай, пока тот не закончился. Он проглотил чаинку, едва поморщив нос, и добавил: – Из вишни не вырастет клен, мой дорогой Корвин, чем ее не поливай. Запомни и верь в меня. Помощник только сдержанно кивнул. Веры в том не прибавилось ни на грамм. Йельс слукавил: вера слишком слабое подспорье, в отличие от страха. Графу хватало и того, что Корвин знает, чем поплатится в случае ошибки. И потому юноша поспешил: – Тогда позвольте мне приступить к сборам? Граф кивнул и расположился на софе, подняв ноги на подлокотник. За спиной едва слышно притворили дверь. – Жарковато, пожалуй, – вздохнул Йельс, чуть распахнув халат. Поместье перетопили. Наверняка из прошлого испуга черни, когда он подмерз наутро в собственной постели. Тогда граф выбросил за порог молодого слугу, пожалевшего угля. Через сутки нашли паренька околевшим. – Что лично я нахожу странным. На улице было чуть теплее, чем в моем поместье, – с обидой заметил Йельс, надкусив печеную грушу в меду. И, причмокивая от удовольствия, стал созерцать ростовое окно. За цветным стеклом все еще находился Гэтшир, как его ни украшай. Вечно мрачный, что погост в худшие дни, и склизко-промозглый до боли в суставах. Ночной кошмар, видение – будто делирий портовой куртизанки. Нарыв, гнилая помойка на отшибе цивилизации, прибежище воров и всякой мрази. Компост для его чудесного сада.