Часть 7 из 51 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– У него, ну, кто слово давал, клеймо, – Рони дернул правой рукой, показывая, – по ту сторону запястья.
Так показал, будто и не спрашивает – сам все знает. Лишь бы не поняли, что стыдоба, а не память у их старшого. Лея прищурилась и воскликнула:
– Перебежчик, значит. – Ее нос тут же поморщился, как учуяв выгребную яму. – Хуже повешенного. Залетный?
Она мотнула головой в сторону порта. Такие славные у него в стае – усади в клетку, а все равно подскажут лучше компаса, где что водится в Гэтшире.
– Божился, что местный, – Рони дернул плечами, почуяв легкость. Теперь-то все на места встало. – С городом знаком. В кобуре – квинс под шесть зарядов. Виктором назвался.
– Брешет, псина, – Лея перешла на шепот, хоть в полуметре от нее стоял охранник. – Всех старых воробьев Жанет знает. Особенно таких шустрых. Может, он тебя еле-еле догнал, так? В загоне под ружья попался?
В печени что-то ухнуло, когда Лея с надеждой посмотрела на него. И ведь не скажешь, что коршун землей накормил, что гонял поперек города ради того, чтобы для дела проверить. Будто коня на ярмарке выбирал.
– Вроде того, – затылок страшно зачесался, и Рони потеребил волосы пальцами.
Они помолчали. Серж снова засопел: глубоко, безмятежно.
Значит, Виктор не пальцем деланный, потому что сам в воробьях числился. Рони не вспомнил про оттиск клейма лишь оттого, что такого еще не встречал. Десятки их, этих оттисков: с якорем у невольников с моря, с кругом нахлебники ходят, а остальных – как бы упомнить, да различить. Выходит, черно-белый то хуже, чем коршун. Бывший воробей.
Перед внутренним взором замелькали картинки, в ушах – обрывки фраз. Если воробей, значит со стаей ходил. Какой, сколь давно? Поймали его – или сам пришел? Рони дернул головой: кто же сам приходит?
Может, Виктора так же прижали… Только и здесь неувязка! Так от чего не сбежал, коли оснастку дали да квинс под шесть патронов? Надоела подпольная жизнь, убийцей быть краше? Золота мало собрал за свои годы? И Рони теперь ждет та же участь?
А время все бежит, никого не щадя: часов нигде в подвалах не держат. Как приспичит Хендрику, так и погонят прочь.
– Лея, что же мне делать? – Рони поник, собрал пальцы в замок. Сел напротив, как чистильщик обуви на переулке – даже пнуть жалко.
– Пф, тоже мне, старшой. У меня совета ищешь?
– Ты всегда с головой дружила, – оправдался Рони. Не скажешь ведь, что охотнее бы обратился к своднице. – Мастерица, любую дверь откроешь.
– Дверь и оконце с грядущим не путай. Не гадалка я тебе.
«А лучше бы в гадалки пошла, родная», – чуть не взмолился Рони, почуяв только сейчас вес этой ночи. Прутья, грязь под ногтями у Леи, тяжелый замок, в тарелке – остывшая жижа…
– Сам чего думаешь? – она украдкой показала жест, чтобы лишнего при ушах чужака не сболтнул. И он сменил тему.
– Меня еще кое-что гложет. Я не видел Ильяза и остальных. Божились мне, что целы, – Рони не успел довершить свою мысль, как Лея выдохнула спокойно.
– Живы были с час назад, но целы не все. Ильязу крепко досталось, – она отвела глаза, будто извиняясь за чужую оплошность, – полез, куда не стоило. Рванул под конвоем, чтобы я уйти смогла.
Рони проглотил загустевшую слюну, всем взглядом выпрашивая продолжения.
– По ногам стреляли. Похоже, и правда в последний раз летал, – сказала и смолкла. В понурых плечах – вина, как у матери, что обязалась неразумное дитя сберечь.
– Лея, это не твоя вина. – Что верно, то верно – он один повинен. – Я проведаю их после вас, но… ты сперва скажи, что думаешь… Не дело это – с коршунами дела вести?
– Дурак ты, Рони, какой твой выбор? А вроде из Рьяных, – вдруг разозлилась она. – Лучших воробьев в коршуны вербуют за крутые деньжата. Такой слух не вчера родился. Здесь ни обмана, ни тайны нет.
Рони с сомнением поглядел на нее, пытаясь прикинуть, сколько ему предложили. Выкуп, цена за свободу – это по какому тарифу нынче? Полсотни? Помножить на стаю, если тех пустят… Больше двух десятков вылазок, если не считать еды, ночлега.
Может, и правда неплохая сделка. Одна беда – воробью коршун не товарищ.
– Ты там нос вороти как хошь, а я бы в дело пошла. И гадалки не нужны, – вздохнула она с чувством. – Жаль, что не меня позвали.
Жаль? Так вот, как емко и по делу можно описать весь денек и вылазку, если они живыми выберутся. Четыре буквы. И еще пять добавить бы для достоверности: очень жаль.
– Успеешь еще. Позовут. Сто лет под небом, Лея. Обещаю. Слышишь? – обещание вышло наружу придушенным, как глухой удар обуха.
– Ты еще и в Распорядители добровольцем пошел…
Она отвечала уже беззлобно, даже улыбалась. Улыбка подходила ее лицу больше всего. Казалось, что Лея никогда на него и не злилась до того. А зря. Прощались они скомканно, под едкие замечания охранника да Сержев храп. И уходил Рони понурый, будто все еще связан по ногам и нормально шага ступить не может. Но это все еще лучше, чем у Ильяза.
А заслужил он – худшее.
Из-за него их всех прижучили. Вот и расплата за легкое крыло, звериную чуйку и известность среди воробьев. Вся нога Ильяза была перемотана, как у калеки с войны. А сам он – бледнее Виктора.
Оказавшись запертым в крохотном чулане без окна, Рони еще долго вытирал слезы и злился на то, что под небом равных ему – раз-два, да обчелся.
III Гэтшир, мишени
Рони спал паршиво: в их-то ночлежке тараканов не было. Так ему полдня и казалось, что ползают щетинистые лапки то по плечу, то под майкой, единожды и в паху зачесалось. Но на этот раз проснулся он не от насекомых. На первом этаже загудели голоса, и один показался до отвращения знакомым.
– … каков план?
– Храпят уже час как…
На улице уж наверняка разгулялись сумерки. А это значит…
Услышали, узнали Рьяные? Того и гляди – подмогу соберут, обдурят коршунов, вытащат на свободу. Жанет ведь не бросает своих?
Рони поискал источник звука, бесшумно поерзав на кровати. Сполз с нее. Ухом приложился к половицам, подслушивая без стыда. Кто-то перестал топтаться в комнате под ним, и пробились громкие, хорошо дошедшие до слуха фразы:
– Да говорю тебе, знает он все укрытия в Гэтшире, висельник хренов.
– Так и че? Ежели знает, чего жандармов не собрать?
Бормотание. Снова шаги. Забренчало стекло – пьют. Казалось, весь дом шатается и вот-вот накренится вбок, издав прощальный треск в основании.
Рони приложил ладонь к ушной раковине – слишком неразборчиво забормотал кабан.
– … воду мутит. Будь его воля, Джеки бы гнил вторую неделю.
Разумная мысль прибилась не сразу. Рони аж затаил дыхание, туго соображая после сна. Говорили, вестимо, не о нем. И даже не о других воробьях.
– Конрад… – голос кабана сместился, источник звука пополз к выходу на первом этаже, – … все по местам расставит, вот увидишь.
– Седьмой год этого жду, – буркнул неизвестный собеседник. А потом заблеял совсем приглушенно, слово-то разберешь одно через пять. Из жадности Рони дополз до самой двери, но остался с носом. Еще и подмерз.
Коршуны ушли, оставив за собой лишь то же, что и всегда: недовольного воробья.
Так же не потревожив ни одной ветхой доски, Рони укутался в одеяло. Постель приняла его с почти материнским теплом. С той разницей, что от родной матери тепла ему почти не досталось.
Поворочавшись еще треть часа, Рони все придумывал, что бы насоветовала Жанет. Так бы и мучился без сна, если бы не вспомнил их разговор в канун весны.
«И на крыше спешить опасно, не то что в быту. Примерься, ступай вперед по надежным опорам», – кому еще лучше всех знать о том, как решать сложнейшие из вопросов? Доверившись своднице, Рони взялся за посильную задачу. Уснул.
***
Из приятной неги, где крыши дышали свободой, а топливо в оснастке не кончалось, его вытащили грубым стуком. Поднялся он, как в тумане: ощупью натянул еще влажные сапоги, а ремень затянуть не успел. На пороге объявился кабан.
– Ну и паршивенький у тебя видок! – хрюкнул он и швырнул полотенце в лицо.
– В зеркало поглядись, – запоздало просипел Рони. На удивление, полотенце ничем не смердело и даже имело относительно белый цвет. Чистое, свежее. В отличие от пропахшей потом рубахи, в которую он с неохотой продел руки. – Авось прозреешь, что не для тебя раздетым спал.
– Коль Виктор прикажет, и днем с голым задом пройдешься. Давай, на выход.
Рони хотел сочинить что-то горькое, острое, над чем бы точно посмеялась Жанет или Лея. Но силы оставили его еще вчера, и он только толкнул кабана плечом, выбираясь наружу.
Хорошо хоть умыться дали, отхожее место показав. Половиной работающего ума Рони искал пути отступления, так и не свыкшись с тем, что намертво пригвоздило его к логову врага. Самые близкие. Якорь, потянувший на дно.
– Да не топись раньше времени, – забарабанил кабан в дверь. Явно назло – от этого Рони не мог расслабиться еще с минуту, стоя как дурак над унитазом.
– Чтоб ты сдох, – шепотом попросил Рони у потолка. Сполоснул руки. Крепко толкнул дверь, надеясь задеть наглеца, но тот предугадал замысел. Стоял, ощерившись, у стены: в полнейшей безопасности.
В том же настроении они и спустились на этаж ниже – в залу с низким потолком и рядом несущих столбов. Половицы скрипели на манер крыш в Сан-Дениже, доживая свое. Те же столы, те же стулья: зашкурить бы их, обдать лаком из сострадания.
Но у коршунов нет сердец.
– Утреца, Хорас. Как ты, вчера под небо-то смог залезть? – заговорил горластый низкий коршун. Даже не встал со скамьи.