– Мне не хочется путаться под ногами. – Он понимал, до чего смешно это прозвучало, и не смог облечь в слова свои настоящие чувства – ему не хотелось, чтобы вокруг (или упаси Господи, сквозь) него кто-то ходил, словно его вообще здесь нет. Хьюго пристроил поднос рядом с раковиной. – Пока вы в лавке, это место в той же степени ваше, как и наше. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя пленником. – Но все же я чувствую себя им. – Уоллес кивком показал на трос. – Помните? Вчера вечером мне пришлось тяжело. – Помню, – отозвался Хьюго. Он посмотрел на чай в чашке и покачал головой. – Но пока вы у нас, вам можно свободно передвигаться по территории лавки. – А почему вас волнует то, что я чувствую себя пленником? Хьюго посмотрел на него: – А почему бы нет? С ним было чертовски трудно иметь дело. – Я вас не понимаю. – Вы не знаете меня. – Это была всего-навсего констатация факта и ничего более. Не успел Уоллес ничего сказать, как Хьюго поднял руку. – Я знаю, как это звучит. И не пытаюсь дерзить, заверяю вас. – Он опустил руку и снова посмотрел на поднос. Чай остыл и стал темным. – Очень легко позволить себе скатиться по наклонной и упасть. А я падал очень долго. «Переправа Харона» была не всегда. Я не всегда был перевозчиком. И успел наделать немало ошибок. – Неужели? – Уоллес сам не знал, почему он так недоверчив. Хьюго медленно моргнул. – Конечно. Вне зависимости от того, кто я есть и что делаю, я еще и просто человек. И все время совершаю ошибки. Женщина, которая была здесь, Нэнси… – Он покачал головой. – Я изо всех сил стараюсь быть хорошим перевозчиком, потому что знаю: люди рассчитывают на меня. И я должен соответствовать. Я учусь на своих ошибках, хотя продолжаю делать их. – Не знаю, поможет ли это мне. Хьюго рассмеялся: – Не могу обещать, что не накосячу, но мне необходимо быть уверенным в том, что ваше пребывание здесь будет спокойным и вы отдохнете. Вы заслуживаете этого, в конце-то концов. Уоллес отвел взгляд: – Вы меня не знаете. – Не знаю. Но именно поэтому мы делаем сейчас то, что делаем. Я постепенно узнаю вас, и мне становится ясно, как лучше помочь вам. – Я не хочу, чтобы вы мне помогали. – Я понимаю вас. Но надеюсь, вы осознаете, что не должны проходить через все это в одиночку. Можно вас спросить? – А если я скажу «нет»? – Тогда вы скажете «нет». Я не собираюсь принуждать вас к тому, к чему вы не готовы. Уоллес знал, что терять ему нечего. – Прекрасно. Задавайте свой вопрос. – У вас была хорошая жизнь? Уоллес вскинул голову: – Что? – Ваша жизнь. Она была хорошей? – Что, по-вашему, означает «хорошая жизнь»? – Вы увиливаете от ответа. Так оно и было, и Уоллесу страшно не понравилось, что Хьюго раскусил его. До такой степени не понравилось, что он почувствовал зуд в теле. Казалось, он на витрине и демонстрирует то, что, как он считал, никогда не будет готов продемонстрировать. Он не пытался напустить туману; а просто никогда не задумывался о качестве своей жизни. Он вставал утром. Шел на работу. Делал работу и делал ее хорошо. Иногда он ошибался. Но по большей части поступал правильно. Вот почему их фирма была столь успешной. Что еще такого важного есть в жизни кроме успеха? Ничего. Да, у него не было друзей. Не было семьи. Не было женщины, никто не горевал о нем, когда он лежал в дорогом гробу в нелепой церкви, но это же не единственное мерило того, хорошо или плохо прожита жизнь. Все зависит от точки зрения. Он делал важные вещи, и, в конце-то концов, никто не мог требовать от него большего. Он сказал: – Я жил. – Да. – Хьюго все еще смотрел на чашку. – Это не ответ на мой вопрос. Уоллес ощетинился: – Вы не мой психотерапевт. – Вы это уже говорили. – Он взял чашку и вылил чай в раковину. Казалось, ему больно делать это. Темная жидкость растеклась по раковине, Хьюго включил воду и смыл осадок. – Вы так… вы так ведете себя и с другими? Хьюго завернул кран и осторожно поставил чашку в раковину. – Все люди разные, Уоллес. И потому нет каких-то единых правил, которые можно было бы применить ко всем, кто входит в мою дверь. Это бессмысленно. Вы не похожи на кого-то еще, а они не вы. – Он посмотрел в окошко над раковиной. – Я все еще не знаю, кто вы или что. Но я учусь. Я понимаю, что вы напуганы и имеете на это полное право. – Еще бы. Как тут не напугаться? Хьюго спокойно улыбнулся и повернулся к Уоллесу: – Это, наверное, самая честная вещь из всех, что вы сказали с того момента, как оказались здесь. Вы делаете успехи. Это прекрасно. И Уоллесу вдруг стало тепло от его слов. Они показались ему незаслуженными, особенно потому, что он не ждал их. – Мэй сказала, до нее у вас был другой Жнец. Улыбка Хьюго погасла, выражение лица стало жестким. – Да, но это не обсуждается. К вам это не имеет никакого отношения. Уоллес сделал шаг назад, и впервые на его памяти ему захотелось извиниться. Это было странно, а еще хуже оказалось то, что ему было очень тяжело выдавить из себя извинения. Он нахмурился и проговорил: – Прошу… прощения. Напряжение отпустило Хьюго, он положил руки на стойку перед раковиной. – Я задаю вам вопросы, и вы тоже имеете право делать это. Но есть вещи, о которых я не хочу говорить, по крайней мере пока. – Тогда вы должны понимать, что это справедливо и по отношению ко мне. Хьюго посмотрел на него с удивлением и снова улыбнулся: – Я… ага. О'кей. Я понял. Это действительно справедливо. И с этими словами он развернулся и вышел из кухни, Уоллес смотрел ему вслед. Глава 9 Почти весь день в «Перевозках Харона» было много народу. Временное затишье наступило в полдень, но потом опять набежали люди – словно голубое небо начало наступление на тьму. Уоллес все это время оставался на кухне, смотрел, как посетители входят и выходят, и чувствовал себя вуайеристом. Он дивился (что бы там ни говорила Мэй), что никто не пытается включить компьютер или уткнуться в телефон. Даже те, кто пришел один, казалось, были счастливы просто сидеть за столиками и впитывать в себя шумную атмосферу чайной лавки. Он был немного удивлен (и более, чем немного, напуган) тем, что, как оказалось, он понятия не имеет, какой сейчас день недели. И стал считать дни. Умер он в воскресенье. Похороны состоялись в среду. Значит, сегодня четверг, хотя у него создалось впечатление, будто со дня его смерти прошло несколько недель. Если бы он был все еще жив, то сидел бы сейчас в своем кабинете и до конца рабочего дня оставалось бы еще несколько часов. Он всегда работал до изнеможения, так что, когда приходил домой, чувствовал упадок сил и замертво падал ничком на кровать и лежал так до тех пор, пока рано утром не трезвонил будильник, и тогда все начиналось сначала. Для него была новой такая вот мысль: вся его работа, жизнь, которую он выстроил, – значило ли это что-нибудь? Какой во всем этом был смысл? Он не мог ответить на подобные вопросы. И ему было больно думать об этом. С такими грохочущими в голове мыслями он продолжал играть роль вуайериста, поскольку ему больше совершенно нечего было делать. Мэй то выходила из кухни, то входила в нее, предпочитая находиться в дальнем ее конце.