Ну вообще-то нет. Но Уоллес никогда в жизни не признался бы, что ему не понравилось, что Дездемона флиртует с Хьюго. Это прозвучало бы странно, даже если в этом было зерно истины. Тут ничего нельзя было поделать, и Уоллес не собирался говорить ничего такого, что дало бы повод подозревать, что он вроде как влюбился. Одна мысль об этом заставила его смутиться, к лицу прилила кровь. Это было действительно глупо. Из этого ничего не получится. Он мертв. А Хьюго – нет. И он сказал первое, что пришло ему в голову. – Мэй, – произнес он и, к собственному изумлению, понял, что говорит правду. – Почему? Уоллес вздохнул: – Я… Она была огорчена. И мне не нравилось, как Дездемона затыкала ей рот. Словно Мэй ниже ее. Никто не заслуживает такого отношения. – И поскольку он все еще был Уоллесом, добавил: – Да, Мэй хотела совершить тяжкое преступление, но все равно она неплохой человек. – Какая лестная характеристика. – Вы знаете, что я имею в виду. И удивился, услышав: – Думаю, да. Вы увидели, что с кем-то, кого вы считаете своим другом, происходит что-то плохое, и сочли необходимым вмешаться. – Я бы не стал называть ее другом… – Уоллес. Он застонал: – Ладно. Как скажете. Мы друзья. – Произнести это оказалось легче, чем он ожидал. И Уоллес задал себе вопрос: а не усложнял ли он всегда свою жизнь? – Почему вы позволили этому случиться? Хьюго, казалось, был озадачен. – Она пришла сюда не в первый раз. Дездемона, – сказал Уоллес. – Да, – медленно проговорил Хьюго. – Не в первый. – И вы знали, что Мэй не любит ее. Из-за Нэнси и не только. – Да. – Так почему вы не положили этому конец? – Он очень старался, чтобы в его голосе не прозвучало осуждения. Он не сердился – только не на Хьюго, – но действительно не понимал, почему тот так себя повел. Он ожидал большего. Уоллес сам не знал, когда это началось, но так уж получилось. – Мэй и ваш друг. Разве вы не видели, как она была огорчена? – Я не придал этому особого значения, – сказал Хьюго, вглядываясь в темноту окружающего леса. – Вам известна история Мэй. – Уоллес сам не знал, зачем продолжает гнуть свое, но чувствовал, что это важно. – Известно, что с ней случилось. Прежде. – Она рассказала вам об этом. – Да. И я такого никому не пожелаю. Даже представить не могу, каково это, когда никто не слушает тебя, особенно если ты… – Он замолчал, вспоминая, как лежал на полу своего кабинета и звал на помощь. Как пытался докричаться хоть до кого-нибудь. Тогда он чувствовал себя невидимкой. – Это неправильно. – Да, – кивнул Хьюго. – Полагаю, это так. – Он стиснул зубы. – И я извинился перед ней. Я не должен был допустить, чтобы дело зашло так далеко. – Он покачал головой. – Думаю, какая-то часть меня хотела посмотреть, что будете делать вы, даже если я запретил вам что-либо делать. – Почему? – Чтобы увидеть, на что вы способны, – тихо сказал Хьюго. – Вы не живой человек, Уоллес. Но тем не менее вы существуете. Не думаю, что вы осознавали это до сегодняшнего дня. Он верил тому, что говорил Хьюго. – И все же не надо было так с ней поступать. И позволять Дездемоне так вести себя с Нэнси. – Да, теперь я это понимаю. Я неидеален. И никогда на это не претендовал. Я, как и все, совершаю ошибки, хотя стараюсь, чтобы их было как можно меньше. Я перевозчик, но это не освобождает меня от того, что я человек. Наоборот, мне приходится труднее. Из-за моих ошибок могут пострадать люди. Все, что я могу сделать, так это пообещать стать лучше и не допускать подобного тому, что произошло сегодня. – Он печально улыбнулся: – Хотя не думаю, что Дездемона придет опять. А если и придет, то очень не скоро. Вы позаботились об этом. – Чертовски верно, – выпятил грудь Уоллес. – Я показал им, где раки зимуют. – Вам действительно не стоит так тесно общаться с дедушкой. – Э. Он ничего. Только не говорите ему, что я сказал это. Его тогда будет не заткнуть. – Уоллес хотел было коснуться руки Хьюго, но вспомнил, что не может сделать этого. И быстро отдернул руку. Хьюго никак на его порыв не отреагировал. И Уоллес был благодарен ему за это, хотя и помнил, как чувствовал себя, когда его крепко обнимала Мэй. С некоторых пор он стал отчаянно стремиться к физическому контакту. Уоллес старался придумать что-то, способное отвлечь их обоих. – Я тоже наделал ошибок. Прежде. – Он помолчал. – Нет, это не совсем так. Я продолжаю делать их до сих пор. – Почему? – спросил Хьюго. А правда, почему? – Думаю, человеку свойственно ошибаться. Хотя я не вы. Я не позволял ошибкам негативно сказываться на мне. Должен был, но просто… не знаю. Я всегда винил других и говорил себе, что мне нужно учиться на их ошибках, необязательно на своих собственных. – И как вы думаете, что это означает? Посмотреть в лицо правде было нелегко, и Уоллес не был уверен, что готов к этому. – Не знаю, был ли я хорошим человеком. – Он позволил этим словам повисеть в воздухе, хотя они были горькими. – Что делает человека хорошим? – размышлял Хьюго. – Поступки? Мотивация? Бескорыстие? – Наверное, все вместе, – сказал Уоллес. – А может, и ничего из этого. Вы говорили, что не знаете, что находится по другую сторону двери, хотя и видели лица совершающих переход. Так откуда вам знать, что небес или ада нет? Что если я пройду через ту дверь, меня будут судить и все, сделанное мной неправильно, перевесит остальное? Заслужил ли я оказаться в том же месте, что и кто-то, посвятивший свою жизнь… Ну, не знаю… Например, монахиня. – Монахиня, – повторил Хьюго, давясь от смеха. – Вы сравниваете себя с монахиней. – Заткнитесь, – прорычал Уоллес. – Вы понимаете, что я хочу сказать. – Да. Но все равно отдал бы что угодно, чтобы увидеть вас в одеянии монахини. Уоллес вздохнул: – Да, похоже, я сказал что-то кощунственное. Хьюго фыркнул, но сразу же посерьезнел. Похоже, в голове у него вертелась какая-то мысль. Уоллес ждал, не желая торопить его. Наконец Хьюго произнес: – Можно что-то сказать вам? – Да. Конечно. Все что хотите. – Я не всегда так уверен в себе. Я мог бы сказать, что я тверд в своих убеждениях, но это будет не совсем правда. Это… подобно чайной лавке. Прочное здание с хорошим фундаментом, но я думаю, его не так уж трудно уничтожить. Подземные толчки. Землетрясение. Стены будут рушиться, пол будет трещать, и останутся лишь развалины и пыль. – Вы пережили землетрясение, – сказал Уоллес. – Да. Два. Он не хотел этого знать. Хотел сменить тему и поговорить о чем-нибудь еще, чтобы Хьюго не выглядел таким печальным. Да так ничего и не сказал. И не знал, который из этих двух вариантов является большей трусостью. Хьюго сказал: – Камерон был… взбудоражен, когда пришел ко мне. Я понял это в тот самый момент, как он вошел, сопровождаемый Жнецом. – Не Мэй. Он покачал головой: – Нет. Это было до Мэй. – Он помрачнел. – Тот Жнец был… не похож на нее. Мы с ним работали вместе, хотя и много конфликтовали. Но я думал, он знает, что делает. Он был Жнецом дольше, чем я работал перевозчиком, и я говорил себе, что ему известно куда больше моего, ведь я новичок в своем деле. Я не хотел, чтобы из-за меня возникали какие-то проблемы, и думал, если буду держать себя в руках, то все у нас получится. Он привел Камерона. Тот не хотел находиться здесь. Отказывался верить, что мертв. Он был зол, так зол, что я почти чувствовал его злость на вкус. Этого, разумеется, и следовало ожидать. Трудно принять новую реальность, когда единственная известная тебе жизнь навсегда уходит в небытие. Он не желал слушать, что я ему говорю. Сказал, что это место – не что иное, как тюрьма, что он здесь узник, а я тюремщик. Уоллес пытался игнорировать чувство вины. Но оно вцепилось когтями ему в грудь. – Я не… – Знаю. Это не… вы не похожи на него. И никогда не были. Нужно лишь дать вам время, и вы все поймете. Поймете, даже если не согласитесь со мной, даже если вам это не понравится. Вряд ли вы уже достигли такого понимания, но обязательно достигнете. – Почему? Откуда вам это известно? – Мятный чай, – сказал Хьюго. – Он был очень крепким, я никогда ни для кого не заваривал такой крепкий чай. Вы не разозлились. Вы испугались и делали вид, что злитесь. А это большая разница. Уоллес подумал о матери на кухне, о леденцах в духовке. – Что произошло с Камероном? – Он ушел. И ничто из того, что я говорил и делал, не остановило его. – Голос Хьюго зазвучал жестче: – Жнец сказал, чтобы я отпустил его. Что Камерон получит урок и прибежит обратно, как только увидит, что его кожа начала шелушиться. И поскольку я не понимал, что мне делать, то прислушался к Жнецу.