– Не знаю, имел ли я право говорить ему хоть что-то из всего этого. – Ты о чем? – Я просто… он – это я. – Сказать такое оказалось проще, чем он ожидал. – Мне не хочется смотреть на все его выкрутасы, потому что я вижу в них себя. Черт, кто я есть? Не знаю. У меня в голове все перепуталось. Как я могу говорить ему, что он не должен быть засранцем, если сам вел себя точно так же? – Это верно, ты был засранцем, – спокойно согласился Нельсон. – Это отвратительно с моей стороны, – прошептал пристыженный Уоллес. – Я был напуган, больше чем когда-либо в жизни, но это меня не оправдывает. – Он покачал головой: – Мэй что-то такое сказала в мой первый вечер здесь. О том, что я должен думать, что говорю. А я этого не делал. – Он виновато посмотрел на Нельсона. – Мне очень жаль, что я так вел себя. Я не жду, что вы простите меня, но все равно я должен был попросить прощения. Нельсон долго смотрел на него. Уоллесу очень хотелось отвести взгляд, но он не сделал этого. Наконец Нельсон произнес: – О'кей. Я принимаю твои извинения. Мэй права. Вообще-то она почти всегда права, но тут попала в самую точку. И раз ты не безнадежен, то и Алан, наверное, тоже. – Не знаю, достаточно ли этого. – Может, и достаточно. Хьюго сделает все, что в его силах. А большего нельзя и желать. И я рад, что ты здесь. И, насколько я знаю, не я один. Уоллес поднял глаза на Хьюго. Тот вручал посетителю чашку чая со все той же застывшей улыбкой на лице. Но, похоже, интересовал его только Уоллес. * * * Остаток дня прошел спокойнее, чем его начало. Алан стоял у окна, игнорируя всех вокруг. Его плечи были напряжены, и он то и дело подносил руку к животу, груди или к горлу. Уоллес гадал, а не было ли у него фантомных болей. И надеялся, что нет. Он не представлял, каково это. Когда ушел последний посетитель, Хьюго закрыл за ним дверь и перевернул табличку: теперь на ней вместо ОТКРЫТО значилось ЗАКРЫТО. Мэй прибиралась на кухне под любимую ею кошмарную музыку. – Уоллес, – позвал Хьюго. – Можно тебя на секунду? Уоллес с опаской посмотрел на Алана, по-прежнему стоявшего у окна. – Все хорошо, – сказал Нельсон. – Я справлюсь с ним, если нужно будет. Может, на вид я дряхлый старик, но вполне могу надрать задницу и укокошить, кого потребуется. И Уоллес поверил ему. Он пошел вслед за Хьюго по коридору к задней двери. Он думал, что они, как обычно по вечерам, направятся на веранду, но Хьюго остановился в конце коридора. Он прислонился к стене и стал тереть руками лицо. Его бандана – сегодня она была ярко-оранжевой – сбилась набок. Уоллесу хотелось поправить ее. Он неожиданно для себя обнаружил, что ему хочется много чего невозможного. Первым заговорил Хьюго: – Несколько следующих дней все будет немного по-другому. – Тон у него был извиняющимся. – Что ты имеешь в виду? – Алан. Я должен помочь ему. Сделать так, чтобы он заговорил. – Он вздохнул. – Значит, по вечерам мы не сможем, как обычно, нормально с тобой разговаривать, разве что после того как… – О нет-нет, – быстро отозвался Уоллес, хотя и почувствовал слабый укол ревности. – Я все понимаю. Он… Ты должен делать свое дело. Не беспокойся обо мне. Я понимаю, как это важно. Хьюго выглядел огорченным. – Ты для меня тоже важен. Не меньше, чем он. Уоллес моргнул: – Спасибо. Хьюго в сердцах кивнул, глядя на пол: – Мне не хочется, чтобы ты думал, будто это не так. Я… мне нравится разговаривать с тобой. Это одно из самых любимых моих занятий. – О. – Кровь прилила к лицу Уоллеса. Он прочистил горло. – Я, э. Я тоже люблю общаться с тобой. – Правда? – Да. – Это хорошо. – Хорошо, – согласился Уоллес. Он не знал, что еще сказать. Хьюго закусил нижнюю губу: – Я веду себя так, будто знаю, что делаю. И мне нравится думать, что у меня это хорошо получается, даже если дело мне не по зубам. Каждый человек неповторим. Со смертью трудно смириться, но она будет всегда. Иногда у нас появляются люди вроде тебя, а иногда… – Вы получаете Алана. – Да, – с явным облегчением произнес Хьюго. – И мне приходится работать больше, но мои усилия не напрасны, если мне удается достучаться до оказавшихся здесь. Я не хочу, чтобы кто-либо из них повторил ошибку Камерона. Не хочу, чтобы они думали, будто им не на что надеяться. Что им ничего больше не остается. – Он… – Уоллес не был уверен, что понимает Хьюго. Все это казалось очень сложным. Но он все-таки продрался к правде: – Он покончил с собой. Хьюго моргнул: – Что? Как ты узнал? У них не было времени на разговор о том, что произошло в чайном саду. О том, что Уоллес увидел. Что почувствовал. О том, что Камерон показал ему. – Я увидел это, когда Камерон дотронулся до меня. Это было похоже на звезды. Частицы его. Вспышки. Воспоминания. Я переживал его счастье, и его горе, и все промежуточные состояния. И какая-то его часть понимала, что я вижу все это. Хьюго привалился к стене, будто ноги у него подкосились. – О боже. Это не… Руководитель сказал… – Он повесил голову. – Он что… лгал мне? – Не знаю, – быстро ответил Уоллес. – Не знаю, почему он так тебе говорил, но… – Он старался подобрать нужные слова: – Но что, если они не такие безвозвратно пропавшие, как ты считаешь? Что, если какая-то их часть все еще остается здесь? – Тогда это означает… Я не знаю, что это означает. – Хьюго поднял голову, глаза у него были печальны, уголки губ опущены. – Я так старался достучаться до него, дать ему понять, что его смерть не определяет его дальнейшую судьбу. Что ему невозможно больше причинить боль. – Он потерял одного человека, – прошептал Уоллес. – Солнечного мужчину. – Знаю. И что бы я ему ни говорил, я не смог убедить его в том, что они снова обретут друг друга. – Он посмотрел на дверь в сад. – Кто-нибудь когда-либо возвращался из состояния скорлупки? Хьюго покачал головой: – Я о таком не слышал. Если подобное и бывает, то очень редко. По крайней мере, так говорил мне Руководитель. – О'кей, – произнес Уоллес. – Но если это правда, то почему их не сотни? Не тысячи? Камерон не может быть первым. Почему я не видел никого из них в городе после того, как умер? – Не знаю. Руководитель сказал, что… теперь не имеет никакого значения, что он сказал. Если только… Уоллес. Знаешь, что это значит? – Он отделился от стены. – Э. Нет. – Мне надо подумать. Я не могу… у меня голова пухнет. Но спасибо тебе. – За что? – За то, что ты такой. – Это не такое уж большое достоинство. – Уоллесу внезапно стало неловко. – Начать с того, что, как ты знаешь, я не был таким при жизни. Хьюго, казалось, хотел возразить ему. Но вместо этого позвал Мэй. Музыка на то время, что она проходила в дверь и торопливо шла по коридору, стала громче. – Что? Что такое? На нас напали? Кому надрать задницу? Не глядя на Уоллеса, Хьюго сказал: – Я хочу попросить тебя об одолжении. Мэй с удивлением переводила взгляд с одного из них на другого. – О'кей. Каком? – Мне нужно, чтобы ты обняла Уоллеса за меня.