Хьюго поставил поднос на столик, Нэнси смотрела в окно. Она будто не заметила, что он налил ей чай в чашку и сел напротив, положив, как обычно, руки на стол. Алан наблюдал за ними и ждал. Но больше ничего не происходило, и он спросил: – Что он делает? – Просто сидит с ней, – ответил Уоллес, мечтая о том, чтобы Алан отстал от всех них. – Ждет, когда она будет готова поговорить. Иногда лучший способ помочь кому-либо – это молчать вместе с ним. – Чушь собачья, – пробормотал Алан. Он скрестил руки на груди и посмотрел на Хьюго. – Он как-то напортачил? Он излучает чувство вины. Что он натворил? – Если он захочет поведать тебе об этом, то поведает. Это не твое дело. И, чудо из чудес, Алан, казалось, прислушался к нему. Он поднял руки вверх, а потом направился на противоположную сторону лавки к столику, за которым сидело несколько женщин. Уоллес с облегчением вздохнул и оглянулся на Мэй. Она кивнула ему и закатила глаза. – Да уж, – сказал он. – Ну и молодежь пошла. Она кашлянула в ладонь, но он успел заметить, что она улыбается. Этим и должно было все кончиться. Нэнси сидела и молчала. Хьюго ждал и не подталкивал ее к разговору. Чашка перед ней оставалась нетронутой. Спустя час (а может, и два) она встанет, так что стул с шумом пройдется по полу, и Хьюго скажет ей, что обязательно будет здесь, когда она окажется готова поговорить. А потом она уйдет. И, возможно, придет сюда завтра или послезавтра, а может, пропустит день-два. Нэнси сидела за столиком. Хьюго сидел напротив нее. Спустя час она встала. Хьюго сказал: – Я буду здесь. Всегда. Когда бы вы ни оказались готовы. Я буду здесь. Она направилась к двери. Конец. Вот только Алан внезапно крикнул: – Нэнси! Лампочки в светильниках вспыхнули. Нэнси остановилась, ее рука лежала на дверной ручке. – Нэнси! – снова крикнул Алан, и Уоллес замер на месте. Нэнси, нахмурившись, повернулась на звук голоса Алана. Алан прыгал вверх-вниз посреди чайной лавки, бешено размахивая руками, и снова и снова выкрикивал ее имя. Столики по обе стороны от него пришли в движение, словно кто-то налетел на них, чай выплеснулся из чашек, маффины полетели на пол. – Какого черта? – спросил мужчина, глядя на свой столик. – Ты чувствуешь? – Да, – ответила его спутница, молодая женщина с цвета розовой жвачки блеском на губах. – Потряхивает, верно? Почти как… Столик снова подпрыгнул, когда Алан шагнул к Нэнси. Пальцы Нэнси вцепились в ручку двери, так что побелели костяшки. – Кто здесь? – спросила она, и все обернулись на звук ее голоса. – Да, – пыхтел Алан. – Да. Здесь я. О боже, я здесь. Послушайте меня, вам нужно… Уоллес действовал, не раздумывая. Только что он был неподвижным чайным кустом. А в следующее мгновение опять стоял перед Аланом и зажимал ему рот ладонью, так что зубы последнего скребли его ладонь. – Прекрати, – прошипел он. Алан боролся с ним, старался отпихнуть. Но Уоллес был крупнее, и хотя был худ как щепка, крепко держал его. Глаза Алана яростно сверкали поверх руки Уоллеса. – С вами все хорошо? – спросила у Нэнси какая-то женщина, поворачиваясь на стуле и глядя на нее. Нэнси не удостоила ее взглядом. Она продолжала смотреть в направлении Уоллеса и Алана, но по ней не было понятно, видит она их или нет. Она открыла было рот, словно собиралась что-то сказать, но потом покачала головой, прошла в дверь, и та захлопнулась за ней. Алан продолжал вопить в затыкающую ему рот ладонь, а потом что было сил оттолкнул Уоллеса. Уоллес попятился и задел стул. Ножки стула прошлись по полу, и сидящий на нем мужчина дико огляделся по сторонам. – Она услышала меня, – прорычал Алан. – Она услышала меня. Она может… – Не закончив фразы, он поспешил к двери. Хьюго сказал: – Если вы выйдете за дверь, то потеряете себя. И я не смогу вернуть вас в прежнее состояние. Алан остановился, его грудь вздымалась. Тишина заполнила все уголки и закоулки «Переправы Харона». Все медленно обернулись и уставились на Хьюго. Нельсон застонал, спрятав лицо в ладонях, Аполлон рычал на Алана. – Верно! – радостно сказала Мэй. – Потому что если ты не допьешь чай, то остаток дня проведешь, переживая из-за своей потери. И мы не знаем, как можно будет исправить это, потому что нет ничего хуже остывшего и подогретого чая. Правильно я говорю, Хьюго? Хьюго не ответил. Он не мигая смотрел на Алана. – Ради всего святого, услышь его, – раздраженно проговорил Нельсон. – Я понимаю, со здравым смыслом ты не в ладу, но не будь идиотом. Тебе объяснили, что с тобой станется, если ты уйдешь. Тебе оно надо? Прекрасно. Иди. Но не жди, что кто-нибудь из нас примчится тебе на помощь. Плечи Алана были выпрямлены и напряжены. Горло двигалось, словно он усиленно сглатывал, глаза были влажными и потерянными. – Она слышала меня, – прошептал он. – Послушайте! – громко возвестила Мэй. – Я вспомнила вдруг, что сегодня Национальный день бесплатного чая и булочек. И нам нужно отпраздновать его. Если кто хочет чашку чая или булочку за просто так, пусть подойдет ко мне, и я это устрою. Тут почти все двинулись к стойке, и стулья заскрипели по полу. Что лучше: продолжать таращиться на странного владельца «Переправы Харона» или получить что-то задаром? Выбор был очевиден. Наконец Алан сдался, хотя Уоллес по-прежнему чувствовал его гнев и отчаяние. Он развернулся, пошел в дальний угол лавки и встал там, прижав лоб к стене и дрожа. – Оставьте его, – тихо сказал Нельсон. – Думаю, он скоро поймет, что все это значит. Дайте ему время. Он придет в себя. Я просто знаю это. Нельсон оказался не прав. * * * Остаток дня прошел словно в тумане. Алан так и стоял в углу. Он молчал. Нельсон оставил его в покое. Мэй стояла за кассой, ее руки были сложены на груди, она наблюдала за происходящим, не прекращая этого занятия, когда кто-то подходил к стойке и что-то заказывал. Она улыбалась, но ее улыбка была принужденной и слабой. Нельсон сидел в своем кресле с тростью на коленях, закрыв глаза и запрокинув голову. Хьюго исчез на кухне, Аполлон потрусил следом, тихонько поскуливая. Уоллесу хотелось пойти за ними, но он не смог стронуться с места, его мозг лихорадочно работал. Она услышала меня. Она услышала меня. Так сказал Алан. И он был прав. Уоллес мог убедиться в этом своими собственными глазами. Он не понимал, что ему делать с этим знанием, если вообще с ним надо было что-то делать. Значило ли это что-нибудь? Ему была ненавистна собственная зацикленность на этих вопросах и то, что это обстоятельство почти что вселяло в него надежду. Мэй говорила ему, что Нэнси в чем-то похожа на нее, хотя и не слишком. И он не знал, имеет ли это отношение к смерти ее дочери – ее горе могло вызвать к жизни экстраординарные способности, – или же она всегда была такой. А темная сторона его натуры гадала, можно ли как-то воспользоваться этим для того, чтобы его увидели, и услышали, и… Он, ужаснувшись, оборвал свои мысли. Нет. Он не был… он никогда не сделает ничего подобного. Он не такой, как Алан. По крайней мере теперь.