Я не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался этим разговором, этими историями. Я хочу сидеть здесь, у камина, в теплом сиянии рождественской елки, в тепле и безопасности, со вкусом вина на языке, с женщиной, которая, как я думаю, могла бы быть кинцуги, в конце концов. Моим исцелением, моим золотом. Но если это то, чего она хочет, то я дам ей это. — Пойдем спать, — тихо говорю я. — Я не хочу говорить об этом здесь. Но я расскажу тебе правду. Ноэль прикусывает нижнюю губу, как будто хочет настоять на том, чтобы мы поговорили здесь, но в конце концов кивает. — Хорошо, — соглашается она и отодвигает одеяло в сторону, чтобы помочь мне подняться. Было время, когда такая зависимость от кого-то другого разозлила бы меня, когда оказаться во власти кого-то другого привело бы меня в ужас. Но я знаю, что Ноэль никогда бы не причинила мне вреда, что она только хочет помочь. Она показывала мне это снова и снова, хотя я этого не заслуживаю. Хотя я знаю, что Ноэль сказала бы, что не любит меня, в ее действиях я увидел любовь, превосходящую все, что я испытывал за многие годы. Любовь, которая может изменить даже монстра. Но это не ее работа, менять меня или исцелять меня. И я знаю в самой глубине своей разбитой души, что пришло время сказать ей правду, а затем сделать то, что я должен был сделать несколько недель назад. Я должен отпустить ее. Ноэль помогает мне лечь в постель, аккуратно подоткнув вокруг меня одеяло, ее лицо тщательно сосредоточено. Она обходит меня с другой стороны, плотнее запахивая свой нежно-голубой кардиган, садится, скрестив ноги, на кровать рядом со мной и плотно сжимает губы, когда ее нежный взгляд встречается с моим. — Рассказывая — просто говорит она. — Я слушаю. — Трудно начать, когда не знаешь с чего — признаю я. — Это были годы создания, Ноэль. Годы того, что я делал неправильно, и годы того, что другие делали со мной. Годы, когда я делал то, что считал правильным в своем разбитом разуме и душе, и, наконец, обнаружил, что никогда не знал, что правильно. — Начни с самого начала, — тихо говорит Ноэль. В ее глазах нет осуждения, только любопытство и печаль. — Расскажи мне, что случилось с Марго. Так много было дерьма. Но разумно начать с начала. — Она умерла, — просто говорю я Ноэль. — Я любил ее, и я был причиной ее смерти. Ноэль слегка вздрагивает, хмурясь. — Ты убил ее? — Нет! Конечно, нет. — Я качаю головой. — Но, если бы я не любил ее, она все еще была бы жива. — Александр... — Ноэль глубоко вздыхает. — Я не понимаю. — У нас были планы сбежать. В ночь после ее восемнадцатилетия мы встретились в сарае, где встречались ночами, моя семья жила на старой ферме за городом. Она сказала мне… — Моя грудь сжимается от горя при воспоминании об этом, к горлу подступает комок, и я не могу произнести ни слова, из-за чего мне трудно говорить. — Она сказала мне, что беременна. Глаза Ноэль широко распахиваются. — И ты был… — Счастлив, — твердо говорю я ей, слово выходит сдавленным от эмоций. — Как будто весь мой мир открылся в тот момент. Я видел все это: нашу совместную жизнь, семью, вдали от ада, в котором мы жили. Мне было все равно, богаты мы или бедны, где нам придется жить, на какой работе я буду работать, главное, чтобы Марго и наш ребенок были рядом. Я знал, что она любила меня так, как, я верил, никто другой никогда не смог бы. Я делаю паузу, делая глубокий вдох. Трудно смотреть Ноэль в глаза, рассказывая эту историю. — Даже тогда я был… не совсем здоров. Я знал, что во мне что-то изменилось. Мне нравилось, когда все делалось определенным образом, и было трудно не сердиться, если меня прерывали. Мне нравились рутина и ритуал, когда все оставалось по-прежнему. Я был чувствителен к критике и неприятию, иногда очень жестоко, хотя я никогда никому не причинял вреда. Но я злился и набрасывался. Мой отец ненавидел меня за это, за мою чувствительность, книги и поэзию, которые я любил, и за то, как сильно я ненавидел природу. Я ненавидел грязь, пот и вонь фермы. Он думал, что я не мужчина. Но Марго... — Я качаю головой, чувствуя, как мои глаза горят от непролитых слез. — Она была единственной, кто мог успокоить меня, кто мог заставить меня чувствовать себя нормально. Я бы никогда не причинил ей вреда, даже за миллион лет. Она была единственной, кто мог приручить монстра, который уже был внутри меня. — И ты никому не говорил, что влюблен, я полагаю? — Конечно, нет. — Я качаю головой. — Наши родители были бы в ужасе, хотя, как ты сказала, мы не росли вместе и не были родственниками. Мы с Марго оба чувствовали, что мы похожи на любых других подростков, которые встретились друг с другом. Мы не понимали, почему так важно, что мы живем в одном доме, разве мы не жили бы в одном доме как взрослые люди в отношениях? Или почему все должно было быть по-другому, потому что наши родители поженились. Для нас это ничего не значило. — Так что же с ней случилось? Причина в ребенке? — Нет, и в некотором смысле, да. — Я тяжело сглатываю, борясь с воспоминаниями о той ночи. — Некоторое время мой отец вел себя с ней… странно. Она заметила это, и это беспокоило ее. Она пыталась избегать его. Он находил причины прикасаться к ней, загонять в угол, отпускал комментарии, совершенно неуместные для мужчины его возраста. Она хотела уйти. Но она также хотела закончить школу, поэтому мы ждали. — Я слабо улыбаюсь. — Марго любила те же стихи и книги, что и я. Мы часами прятались в сарае, читая вместе, прежде чем мы… — Моя челюсть сжимается, и я замолкаю. Воспоминания о том, что мы с Ноэль делали вместе, были слишком близки. Я не хочу причинять ей боль, рассказывая о моей близости с другой женщиной. — Все в порядке, — мягко говорит Ноэль. — Я думаю, есть вещи, которые ты собираешься мне рассказать, которые будет труднее услышать, чем это. И, кроме того, мы не… — Она делает глубокий вдох, отводя взгляд. — Продолжай. Я закрываю глаза, воспоминания о той последней ночи возвращаются, горе переполняет меня. С тех пор прошло много лет, но оно все еще кажется близким. Боль не утихла, как говорили другие. — Мы планировали уехать той ночью, когда она сказала мне. Мой отец случайно услышал… Я качаю головой, стискивая зубы от боли при воспоминании. — Он пришел в сарай в приступе ревности. Он назвал Марго шлюхой и потаскухой, а также обзывал меня ужасными оскорблениями. Он кричал на меня, что если бы я был сыном, на которого он надеялся, если бы я был мужчиной, мне не пришлось бы трахать свою сводную сестру, чтобы заполучить женщину. Он сказал ей, что вырвет мерзость из ее живота, а затем... Пока я говорю, я чувствую, как кончики пальцев Ноэль нежно касаются моих. Она молчит, и мои глаза закрыты от натиска воспоминаний, но все равно это помогает. — Я бросился на него, — тихо бормочу я. — Я пытался отбиться от него. Но он был крупным мужчиной, коренастым и мускулистым, а я был никем. Тощий мальчик. Он швырнул меня на сельскохозяйственное оборудование и оглушил, а потом он… — Я вздрагиваю, слова застревают у меня в горле. — Он набросился на нее. — И он убил ее? — Голос Ноэль мягкий, полный боли, как будто ей больно за меня. Я не могу не вспомнить, что однажды уже рассказывал эту историю Анастасии, и она чувствовала то же самое. Ей было больно за меня, она нежно прикасалась ко мне и пыталась сказать, что это не моя вина. И все же я все равно причинил ей боль. Я знаю, что Ноэль будет сочувствовать мне сейчас, на этом этапе истории. Но позже… — Он сказал ей, что не допустит, чтобы эта грязь оставалась в ней. Он… — Я с трудом сглатываю подступающую к горлу желчь. — Он позвал мою мачеху, и вместе они…они прервали беременность там, в сарае, на моих глазах. Как будто Марго была каким-то сельскохозяйственным животным. — Мои зубы скрипят, когда я говорю, каждое слово выдавливается с трудом. — Она потеряла сознание, истекая кровью. Они отвели ее обратно в дом. Три дня она была больна. Я держался подальше от нее, разрываемый на части. Мне было больно, как будто со мной сделали то же самое, я надумывал ужасные вещи, но больше всего винил себя. А потом, на третью ночь… Я задерживаю дыхание, чувствуя, что из меня уходят все силы, чтобы рассказать это снова, и это только начало. — Она пришла и нашла меня. Я прятался в сарае, не ел, не спал. Она все еще хотела убежать. Чтобы быть со мной. Мы поссорились, и мой отец снова нашел нас. Он пошел по кровавому следу, который она оставила, к сараю… и потерял рассудок. Он накричал на нее, назвал неблагодарной и сказал, что пытался искупить грех, который она совершила. Что он покажет ей, что значит чувствовать мужчину внутри себя, если она уж так сильно этого хочет. Он насиловал ее снова и снова, несмотря на ее состояние, и бил ее так же, как и меня всегда. Когда он закончил… — Из моего горла вырывается низкий всхлип, и я наклоняюсь вперед, испытывая боль от слишком долгих воспоминаний. — Она была мертва. Он убил ее. Я пытался подойти к ней, крича и плача, но он схватил меня и избил. Он оставил меня там, рядом с ее телом. Когда я открываю глаза, Ноэль смотрит на меня с таким выражением ужаса на лице, что это поражает даже меня. — О боже, Александр... — Ее глаза наполняются слезами. — Это ужасно. Он был монстром. Это была не твоя вина. — Она яростно качает головой. — Ни в чем из этого не было твоей вины! Вы были всего лишь детьми, а он был нелюдем. Даже подумать о таком страшно, совершить такой ужасный поступок… ты не виноват! Это вина твоего отца, а не твоя... — Если бы я не прикасался к ней, если бы я похоронил свои желания, если бы я нашел женщину, которая не была под запретом, она была бы жива. — Я с трудом сглатываю. — Это простая истина. — Александр, нет… — И даже если ты права, и это была не моя вина, — продолжаю я, резко обрывая Ноэль. — Это еще не все. — Я делаю глубокий, прерывистый вдох. — Я могу остановиться сейчас, если ты не хочешь больше ничего слышать. Если этого достаточно. — Нет. — Ноэль переплетает кончики своих пальцев с моими. — Расскажи мне все, Александр. — Той ночью я впервые подумал о самоубийстве. — Я плотно сжимаю губы. — Я сидел там, держа ее изуродованное тело, плакал и читал ей стихи, которые мы любили, как будто она могла меня слышать. Я сказал себе, что останусь в живых, чтобы похоронить ее. Но даже после этого я… я не смог этого сделать. — Я качаю головой. — Я был трусом. — Желание жить – это не трусость, — мягко говорит Ноэль. — Даже если кто-то, кого ты любишь, ушел… Марго не хотела бы твоей смерти. — Она качает головой. — Даже если ты веришь в загробную жизнь, это не одно и то же. Никто из тех, кто тебя любит, не хотел бы, чтобы ты присоединился к ним раньше времени. Я с трудом сглатываю сквозь стиснутые зубы. В этой истории есть еще кое-что, часть, которую я даже не рассказал Анастасии, испугавшись, что она не останется. Что она отвернется от меня, если узнает. Но Ноэль уже решила уйти. Я ничего не могу сказать ей сейчас, кроме абсолютной правды, как я рассказал ее той долгой ночью, когда священник сидел рядом со мной. Другого рода исповедь последней женщине, которая когда-либо проявляла ко мне доброту. — Когда я похоронил Марго, я вернулся в дом, весь в ее крови. Я подтолкнул к дверям все тяжелое, что смог найти, и я… — Я отвожу взгляд, вспоминая ужас той ночи, запах меди в воздухе, ярость и горе, которые я испытывал. Мне было все равно, что будет дальше. — Я поджог дом. — О боже, — шепчет Ноэль. — Так они… — Я не знаю. — Я качаю головой. — Я убежал той ночью и никогда не пытался выяснить. Я действительно не хотел знать. Мой разум был достаточно сломлен, и если бы они выжили… — Я делаю вдох, пытаясь унять бушующие эмоции. — Я поехал в Париж. Я нашел способ начать все сначала, но я был сломлен внутри. Какие бы странные монстры ни были в моей голове раньше, они вырвались на свободу. Я был неправ во многих отношениях и зациклился на коллекционировании, чтобы успокоить бурю внутри. Марго любила красивые вещи: книги и произведения искусства, и мы часто говорили о том, если бы мы были богаты, какие места мы бы увидели, какими вещами мы бы наполнили дом. Я сказал себе, что делаю это ради нее. Я сколотил свое состояние на антиквариате, путешествовал, находил редкие вещи, обменивал, перепродавал и собирал для нее все это, но я не мог заставить себя хотеть чего-то цельного. Я не мог спасти ее, но я мог спасти другие вещи. Я хотел получить все, что когда-то было красивым и редким, а теперь повреждено. Со временем мое безумие перекинулось и на женщин. Я видел Марго в каждой из них, но ни к одной из них я не прикасался. — Я смотрю на Ноэль, отчаянно желая, чтобы она поняла это, прежде всего. — Я уничтожил Марго, любя ее, желая ее. Поэтому я старался уберечь их. Я никогда не прикасался ни к одной. В течение многих лет после Марго я получал удовольствие только с женщинами, которым за это платили, или которые были на вечеринках Кайто. Я отказывался снова любить или желать кого-либо из женщин, которых приводил в свой дом. — Что с ними случалось потом? — Мягко спрашивает Ноэль, ее тон внезапно становится настороженным. — Если ты не прикасался к ним и не любил их, почему они исчезали? — Они мне не доверяли, — бормочу я. — Я пытался обезопасить их. Были правила, рутина, вещи, которые нужно было соблюдать, чтобы обезопасить их… — Ты пытался сделать их домашними питомцами. Как и меня. — Тон Ноэль слегка ожесточается. — Александр, это неправильно… — Я знаю! — Слова вырываются из меня, комом стоя в горле. — Я знаю. И теперь их всех нет. Они убегали или отказывались есть, и их рвало неделями. Двое из них нашли способы свести счеты с жизнью. — Слезы вины и стыда выступили у меня на глазах, горячие и обжигающие. — Я каждый раз терпел неудачу. Я почти планировал сдаться, пока не встретил ее. — Кого? — Спрашивает Ноэль, ее голос немного смягчается. — Еще одну женщину, которую я искренне полюбил, — тихо говорю я. — Ее звали Анастасия. Я нашел ее на вечеринке, о которой Кайто дал мне информацию. Она была в плохом физическом и психическом состоянии из-за другого мужчины, который причинил ей боль до того, как русский, устраивавший вечеринку, добрался до нее. Он использовал ее как центральное украшение, подвешенное посреди вечеринки, как балерину в музыкальной шкатулке. Когда я увидел ее... Я закрываю глаза, вспоминая, как увидел Анастасию. Она была такой красивой, такой сломленной, как все, что я когда-либо стремился сохранить в один прекрасный момент. Я думал, что на этот раз у меня все получится. Я бы сделал ее цельной. — Я должен был заполучить ее. Я предложил Алексею Егорову безумную цену за нее, чтобы заставить его продать ее… — Я видела, — тихо говорит Ноэль. — В твоем кабинете. Сто миллионов долларов. — Да. Цена была настолько возмутительной, что он не смог отказать, хотя, я думаю, ему нравилась идея продать ее кому-то, кто мог причинить ей боль. Я только… я только хотел помочь. Ноэль на мгновение замолкает. — Ты помог? — Сначала я так и думал. Я был нежен с ней. Я не обращался с ней как с питомцем. Вместо этого я пытался вылечить ее. К тому времени мой разум был сильно разбит, и я думал, что понимаю ее. У нее тоже были голоса в голове. Злые, грустные, царапающие голоса, которые заставляли ее чувствовать, что не осталось причин жить, не для чего жить. Которые настаивали на том, что боль была слишком сильной, что она должна сдаться. — Я делаю глубокий вдох, желая, чтобы Ноэль поняла, хотя бы немного. — Она рассказала мне о них, когда больше не боялась меня, когда начала влюбляться в меня. Она рассказала мне о своих врачах в Нью-Йорке, о том, как они диагностировали у нее депрессию, посттравматическое стрессовое расстройство и тревогу. Предполагалось, что она будет принимать таблетки и ходить к психотерапевтам, чтобы восстановить свой разум и тело, но она зашла слишком далеко, чтобы делать что-либо из этого. Вместо этого она предпочла спрятаться в своей квартире, отказываясь от помощи, от любых попыток своих друзей сделать ее лучше, до тех пор, пока у нее больше не осталось выбора. Пока ее не увезли в безопасный дом, чтобы спрятаться от опасного человека, который все равно забрал ее и сделал все намного хуже. — Мужчина, у которого ты ее купил? — Тихо спрашивает Ноэль. Я киваю. — Я думал, что понимаю все, что она рассказала, потому что я тоже все это чувствовал. Я тоже ходил к врачам, которые использовали все те же слова и давали мне таблетки для приема и советы о том, как вылечиться. Кое-что из этого сработало, позволив мне пережить горе и травму от насильственной смерти Марго или, по крайней мере, найти другие способы справиться с этим. Некоторые из этих способов, я знаю, были нездоровыми. Врачи предупредили меня, что может случиться, если я перестану принимать таблетки. Но как я мог этого не сделать? — Я смотрю на Ноэль, пытаясь прочесть что-то на ее лице, но выражение ее лица тщательно скрывается. Я не вижу ненависти или осуждения, которых боялся, но я не уверен, о чем она думает. Все, что я знаю, это то, что внезапно, больше всего на свете, я хочу, чтобы она поняла. — С таблетками, — тихо говорю я, мой голос начинает хрипеть от напряжения говорить так много, — я не чувствовал горя. Я не слышал голосов. Я не чувствовал необходимости в ежедневных и ночных ритуалах или в навязчивом поиске и сборе сломанных вещей, поврежденных вещей, даже женщин, и предоставлении им безопасного места. Я не боролся со своими низменными желаниями, потому что я их не чувствовал. Я ничего не чувствовал. Внутри меня образовалась пустота. Не было ни горя, ни нужды, ни принуждения, ни похоти, но также не было радости, или удовольствия, или красоты. Мне не нужны были секс, или еда, или развлечения. Все, чего я хотел, это спать. — У тебя была депрессия, — тихо говорит Ноэль. — Как тогда, когда я пришла сюда. — Таблетки должны были это исправить, — говорю я с горечью. — Все это, все, что было со мной не так. Но этого не произошло. Поэтому я нашел другие способы справиться. Я обнаружил, что с деньгами для меня открыты многие вещи. Я смог собрать все, что хотел, все те красивые, поврежденные вещи и женщин, которыми я почувствовал побуждение наполнить свою квартиру. Я обнаружил, что если бы я был красив, хорошо одет и богат, я мог бы найти партнеров, которые подсказали бы мне способы выразить свою похоть по обоюдному согласию. Я мог найти женщин, готовых позволить мне делать низменные вещи, которых я жаждал, и они наслаждались этим. Но этого никогда не было достаточно. Я все еще чувствовал себя опустошенным. Я хотел быть любимым. Сексуальное удовольствие с платными женщинами, женщинами на вечеринках, устраиваемых мужчинами вроде Кайто Накамуры, было не таким, как то, что я чувствовал с Марго. — Я закрываю глаза, чувствуя, как горе снова захлестывает меня. — Это было пустое удовольствие, без тех сладких слов и прикосновений, без ощущения ее тела, нетерпеливо прижимающегося ко мне, потому что она нуждалась во мне, любила меня так же яростно, как я нуждался в ней и любил ее.