Неожиданно мысль о нем с другой женщиной, о том, как он целует ее, прикасается к ней, заставляет слезы гореть у меня под веками. Я быстро моргаю, пытаясь не дать им пролиться. Джорджи перестает развешивать маленькие красные украшения на елке и озабоченно смотрит на меня. — Ты в порядке? — Он хмурится. — Ты выглядишь так, будто вот-вот заплачешь. — Я просто счастлива быть дома, — твердо говорю я ему, хватая коробку с подходящими золотыми украшениями, чтобы чередовать с красными, зелеными и белыми блестящими украшениями, которые уже висят на елке. — Снова с тобой. Джорджи предсказуемо закатывает глаза, но, похоже, купился на мое оправдание. Я заставляю себя не продолжать думать об Александре с кем-то другим, но пустота, тошнотворная яма в моем животе, оставшаяся от этих кадров, остается там. Он собирается провести Рождество в одиночестве. Но если бы я осталась, Джорджи был бы один, замерзший и голодный на Рождество. У меня не было выбора, как я говорила себе снова и снова, и даже если бы он был, правильный выбор был очевиден. Я должна была вернуться домой к своему брату. Так почему же я чувствую себя такой чертовски виноватой? Почему я так чертовски сильно скучаю по нему? Я рано ложусь спать, оставляя Джорджи играть в свои видеоигры на новой консоли, которую я купила ему в качестве раннего рождественского подарка. Лежа в своей постели, я остро ощущаю это одиночество, вспоминая тепло Александра рядом со мной, чувствую, как будто жажду его, даже просто прикасаюсь кончиками пальцев к его, прижимаюсь к нему, когда целую, ощущаю его твердое, горячее тело напротив своего… Останови это. Это не помогает. Я не позволяла себе фантазировать о нем, как бы сильно мне этого ни хотелось. Слишком больно вспоминать, что мы делали вместе, какие чувства испытывали. Это было бы не что иное, как контрпродуктивно, но это не мешало мне видеть его во сне каждую ночь. Это всегда одни и те же сны, его рот на моем, его тело прижато к моему, но в этих снах все заходит гораздо дальше. В моих снах он использует свои руки, крепко прижимая меня к себе, перекатывая на спину, чтобы прижать к себе и войти в меня… Но сегодня ночью мне снятся другие сны. Сегодня ночью, когда он мне снится, он снова на кухне, сидит в море битого стекла, осколки торчат из порезов на его предплечьях. Из него льется кровь, так много крови, что он не должен быть живым, но он смотрит на меня безнадежными глазами, его рот приоткрыт в беззвучном крике… … До тех пор, пока он не замолкает. Ноэль! Ноэль, помоги мне, помоги мне… Его гортанный крик превращается в низкий, умоляющий стон. Я знаю, что идти к нему опасно, но я все равно делаю шаг вперед, пробираясь через море битого стекла, чтобы подойти к нему, дотянуться до него, но как бы далеко я ни продвигалась, он все еще слишком далеко. Я чувствую, как стекло режет меня, кромсает ноги и кожу, и пока я иду, там, где за мной остается кровавый след, прорастают красные розы, но я этого почти не замечаю. Я не чувствую боли и не вижу крови. Все, о чем я могу думать, это как быстрее добраться до него, а кровь растекается по стеклу, рисуя на нем сцены нашего совместного времяпрепровождения, пульсируя и растекаясь, когда он зовет меня, его голос больной и измученный, но я не могу до него дотянуться. Он слишком далеко. Александр! Я кричу, тянусь к нему, но это бесполезно. Чем дальше я иду, тем дальше он отдаляется от меня, пока мои ноги не становятся настолько изрезанными стеклом, что я падаю на колени, розы вырастают в колючие лианы, обвивающие меня, стеклянные шипы впиваются в мою кожу, разрывая меня на ленточки. Комната вращается, яростно швыряя меня к нему, и на мгновение мне кажется, что я все-таки смогу до него дотянуться. Но как раз перед тем, как мои пальцы могут коснуться его, виноградные лозы тянут меня назад, впиваясь в кожу, как раз в тот момент, когда я протягиваю руку, чтобы коснуться его, чувствуя исходящий от него жар, сжигающий его… Я просыпаюсь, тяжело дыша, на раннем сером рассвете, не так уж отличающемся от того утра, когда я ушла от него, задыхаясь и обливаясь потом. Я смотрю на свои руки, наполовину ожидая увидеть, как они отделяются от стекла, но там только гладкая плоть. Это был просто сон, Ноэль. Я говорю себе это снова и снова в течение дня. Это был кошмар, не более того. Не то чтобы у меня их не было раньше, но сколько бы раз я ни повторяла это, я не могу почувствовать ничего, кроме болезненного, ноющего ощущения, что я нужна Александру. Что-то нехорошее грядет для него. Мне нужно вернуться. Сегодня канун Рождества, сердито говорю я себе, готовя завтрак для нас с Джорджи, это лучшее, на что я способна. Я не могу вернуться в Париж. Я не могу оставить Джорджи на Рождество. Я сказала ему, что больше не уйду. И вот, когда я сижу и ковыряюсь в яичнице с беконом, к которой у меня больше нет аппетита, ко мне приходит ответ. Просто возьми его с собой. Это кажется достаточно простым решением, за исключением того, что я сказала себе, что не вернусь назад. Какой в этом был бы смысл? У нас с Александром нет будущего. Что, если оно есть? Что, если у меня есть несколько вариантов во всем этом? Можно оставить все как есть, он уже ответил на все мои вопросы, и я могу закрыть эту главу навсегда… Но я не могу избавиться от ощущения, что она осталась незаконченной, несмотря на это. Что, если я ему нужна? Я не верю ни во что за пределами этого мира, и никогда не верила. Я не верю ни в предчувствия, ни в астрологию, ни во всякую подобную чушь. Я всегда была ужасно практичным человеком, несмотря на мою любовь к книгам. Тем не менее, время, проведенное с Александром, пробудило во мне что-то еще. С ним, в те дни, когда я боролась за то, чтобы сохранить ему жизнь, я чувствовала, что открыла для себя ощущение волшебства, романтики, сказочной фантазии, в существование которых я никогда не верила в реальном мире. Реальность для меня всегда была борьбой, болезнями, голодом и страхом. Начало моего времени с Александром тоже было чем-то подобным. Но это превратилось во что-то совсем другое. Если я не последую инстинкту, я знаю, что буду вечно гадать, а что если? Я буду вечно гадать, что с ним, и могло ли быть что-то по-другому. Если я вернусь, по крайней мере, я буду знать. Если мне снова придется уйти, я сделаю это, зная, что у меня с ним ничего не вышло. Я нервно кусаю губу, глядя на Джорджи через стол. — Эй, я тут подумала, — говорю я так беспечно, как только могу, как будто это идея, над которой я работала некоторое время, а не спонтанное решение, вызванное кошмаром, из всех возможных. — Да? — Джорджи набивает рот яичницей, беконом и блинчиком одновременно, прожевывая их так, словно это пятизвездочный завтрак, а не моя сомнительная стряпня. — Что? — Что, если бы мы отправились в отпуск на Рождество? Мы никогда не проводили Рождество вдали от дома. Здесь много воспоминаний о дерьмовом Рождестве. Мы могли бы сделать что-то новое, только вдвоем. Джорджи хмурится. — Например, что? — Как насчет Парижа? — Я поднимаю бровь. — Я слышала, на Рождество там красиво. Они подсвечивают Эйфелеву башню и все такое. Он выглядит неубедительным. — Мы можем себе это позволить? — Я же говорила тебе, у меня еще много чего осталось. — На самом деле я знаю, поездка значительно сократит сбережения, которые я спрятала под кроватью, но моя потребность убедиться, что Александр в безопасности, гнетущее чувство, оставшееся после моего кошмара, заставляет меня поступить именно так. Такое ощущение, что это то, что я должна сделать. Джорджи пожимает плечами с типичной подростковой апатией, но я вижу, как его глаза загораются от этой идеи. — Это могло бы быть круто, — говорит он, как будто ему все равно, так или иначе, но я знаю своего брата и уже вижу, как у него крутятся колесики. — Тогда давай сделаем это. — Я отложила вилку. — Мы поедем на поезде, я знаю, ты никогда раньше не ездил на поезде. Мы снимем отель и проведем Рождество где-нибудь в новом и особенном месте. Приняв решение, Джорджи идет собирать вещи, пока я мою посуду и складываю кое-какие вещи в сумку для себя. Мое сердце трепещет в груди, как пойманная птица, при мысли о том, что я снова увижу Александра, и я знаю, что этого не должно быть. Это поездка, чтобы проведать его, не более того, твердо говорю я себе, но мне трудно убедить себя в этом простом факте. От волнения, которое я испытываю, увидев его снова, от выражения его лица, когда я вхожу в его квартиру, у меня почти кружится голова. На этот раз я буду там по собственной воле. Что, если это означает, что все может быть по-другому? Новый старт для нас обоих… Не будь идиоткой. Этот человек лишь некоторое время был твоим знакомым. Ты не можешь начать с ним отношения. Однако моему быстро бьющемуся сердцу все равно. Волнение Джорджи, неплохое развлечение, пока мы отправляемся в путь. Все, от поездки на такси до прибытия на вокзал и покупки в последнюю минуту чрезмерно дорогих билетов в толпе отдыхающих, внушает ему благоговейный трепет. Я сосредотачиваюсь на этом, вместо того чтобы снова думать об Александре. Джорджи такой же неискушенный в путешествиях, как и я, и мне нравится видеть, как он взволнован. Даже если это путешествие не такое простое, как я описала, я все равно рада поделиться этой частью опыта со своим младшим братом. Он настоял, чтобы мы купили конфеты в поезде, как в фильме Гарри Поттера, и с энтузиазмом рассказывает о местах, которые мы могли бы посетить в Париже, о которых он узнал в школе: о Лувре, соборах и других местах. Я рада слышать, что ему понравились уроки истории, и мы еще разговариваем об этом, пока поезд движется к Парижу… и Александру. Оказавшись там, мое желание увидеть его кажется почти непреодолимым, но я заставляю себя ждать. Моя первоочередная задача, убедиться, что Джорджи в безопасности, счастлив и не чувствует себя брошенным. Я заселяю нас в один из лучших отелей в нескольких милях от апартаментов Александра, с видом на Эйфелеву башню, и заказываю французское обслуживание в номер, блинчики и шампанское. — Ты можешь немного выпить, — твердо говорю я ему. — И посмотреть фильм, если хочешь. Мне нужно зайти проведать друга. Джорджи прищуривается, глядя на меня. — Мы поэтому здесь? Я думал, это из-за отпуска. — Так и есть, — настаиваю я. — И я скоро вернусь сюда, и мы вместе проведем Рождество и исследуем Париж. Но у меня заболел друг, и мне нужно проведать его. Джорджи хмурится. — У тебя нет друзей. — Ну, теперь есть. — Я взъерошиваю его волосы, целую в макушку. — Лучше бы тут осталось шампанское, когда я вернусь. Мое сердце снова трепещет в груди, когда я направляюсь к квартире Александра. Я могла бы взять такси, но предпочитаю пройтись пешком, позволяя холодному воздуху остудить мои раскрасневшиеся щеки и давая себе время подумать. Я говорю себе снова и снова, что я просто собираюсь проверить, как он, но то, как бьется мой пульс, говорит об обратном. У меня такое чувство, будто я собираюсь увидеть любимого, который тоже в нетерпении, предвкушает момент, когда он снова увидит меня. Кажется, что прогулка не занимает много времени, как будто я парю над снегом. Мне не терпится увидеть, насколько лучше он себя чувствует, и вообще сможет ли он меня обнять… Я стучу в его дверь, мое сердце колотится где-то в горле, я хмурюсь, когда никто не отвечает. Он спит? Я достаю ключ, который остался у меня с тех пор, как я уходила за едой, пока он все еще болел, открываю дверь и быстро иду по коридору, мое сердцебиение учащается с каждым шагом. И затем, когда я заворачиваю за угол в гостиную, я останавливаюсь как вкопанная, не в силах до конца поверить в то, что вижу. Квартира разрушена. Я ахаю, моя рука прикрывает рот, когда я осознаю масштабы побоища, картины разорваны на куски, все на полках сброшено на пол, рождественская елка перевернута, украшения разбиты вдребезги. Похоже, что кто-то громил это место, и мое сердце начинает учащенно биться по другой причине, когда я бегу по нижнему этажу, одновременно ища Александра и пытаясь определить степень ущерба. Его ограбили? Все комнаты разрушены, и, к моему ужасу, когда я добираюсь до других комнат, я вижу, что дело не только в этом. Кровь по всем поверхностям, по разрушенным произведениям искусства, по всему. Каждая комната разрушена, даже старая комната Анастасии, но я не вижу никаких признаков Александра. Я стою тут, с ужасом глядя на кровавую бойню, и тут замечаю то, чего не заметила раньше… не уничтожены лишь книги. Он сделал это. Ужасающая уверенность овладевает мной, когда я разворачиваюсь на каблуках и мчусь к лестнице, выкрикивая его имя. — Александр! Ответа нет, но я и не ожидала, что он будет. Я не утруждаю себя заглядыванием в его комнату, зная, что найду там тоже самое. Вместо этого я спешу в библиотеку, распахиваю дверь и резко останавливаюсь посреди моря разбросанных книг. На полках не осталось ни одной книги, но они не уничтожены, просто разбросаны повсюду, вся мебель перевернута, и рядом с одним из шезлонгов я наконец вижу его, без сознания, лежащего на полу. — О боже, — выдыхаю я, подбегая к нему и падая достаточно сильно, чтобы ушибить колени об пол рядом с ним. Его руки все еще забинтованы, и меня переполняет чувство облегчения, когда я вижу, что, по крайней мере, он не перерезал себе запястья снова, пока я не вижу, что они густо покрыты засохшей кровью. Его неистовство явно вновь открыло их, намеренно или нет. Когда я прижимаю пальцы к его горлу, чтобы проверить пульс, яростный жар, горящий под его кожей, почти заставляет меня отдернуть пальцы. — Нет, — шепчу я, глядя на его бледное лицо и скрюченное тело. — Нет, нет, нет… Я опускаюсь на пол рядом с ним, слезы наполняют мои глаза. Что мне делать? Однажды он едва пережил это. Я не больше способна отвезти его в больницу, чем раньше, все те же проблемы никуда не делись, не говоря уже о том факте, что теперь Джорджи со мной в городе, а то, что Александр попадет в больницу, означает, что Кайто легко узнает, что он там. Неприятности могут быть не только у меня, со стороны полиции, которая не поверит, что я не имею никакого отношения к травмам Александра и не грабила его дом, не нападала и не воровала ни у него, ни у Кайто. И снова мне придется справляться с этим самой, и я очень боюсь, что не смогу выполнить это дважды. — Хорошо, — шепчу я, наклоняясь вперед и осторожно прикладывая ладонь к его лицу. — По крайней мере, ты все еще жив. Так что мы поднимем тебя и устроим поудобнее, хорошо? С трудом сглатывая, я оцениваю ситуацию. Я не собираюсь тащить его вниз, ни в коем случае, и я даже не уверена, что хочу рисковать, пытаясь затащить его в спальню. Вместо этого я встаю и направляюсь к окну, поправляю перед ним перевернутый шезлонг, а затем шаг за шагом тащу Александра по полу через море разбросанных книг. Как только он оказывается в бархатном шезлонге, безвольный, как тряпичная кукла, я сосредотачиваюсь на чем-то одном, чтобы успокоить свое бешено колотящееся сердце и дико неконтролируемую тревогу. Он умрет, он умрет, думаю я снова и снова, и каждый раз мне приходится выбрасывать эту мысль из головы, делая все возможное, чтобы сосредоточиться на том, что я могу контролировать сейчас, а не на том, что может произойти. Он умрет, и я никогда на самом деле не скажу ему, что люблю его. Мысль поражает своей остротой, ясностью. Мое сердце бешено колотится в груди, и я снова заставляю себя не думать об этом. Сейчас я ничего не могу сделать, кроме как попытаться сохранить ему жизнь.