Идиот. Дурак. Ты ее не заслуживаешь. — Я знаю! — Я громко выкрикиваю эти слова в своей пустой спальне, недоеденная тарелка стоит на моем приставном столике. — Я знаю, — снова шепчу я, опускаясь на пол, прислоняясь спиной к кровати и проводя пальцами по волосам, снова и снова, ероша их. Я оставил Ноэль одну. Она могла делать что угодно, находить что угодно, вести себя как гостья, а не питомец, как я позволял Анастасии. И посмотрите, чем это обернулось. Но я не могу этого сделать. Я не могу сидеть за столом, как будто прошлое можно было смыть за один день. Там на коленях стояла не Ноэль. Это снова была Анастасия. И вместе с этим нахлынули все воспоминания, о мучительных днях наказания, когда я заставлял ее становиться на колени, как бы сильно она этого ни ненавидела, о ее радости, когда она снова заслужила мое расположение, о моем прощении. Последующие недели… самые счастливые недели в моей жизни ... а затем вторая худшая ночь за всю ее историю. Ночь, когда я причинил ей такую боль, что ее невозможно простить. На этом столе. Я закрываю глаза от натиска изображений, прижимая к ним тыльную сторону ладоней до боли. Я вижу это снова и снова, ее страх и жуть, его изумление и Иветт, стоящую там с пистолетом, приставленным к голове Анастасии. Другой мужчина внутри нее, по моей команде, и все потому, что Иветт отравила меня. Она отравила меня ложью и шепотом и заставила меня насиловать женщину, которую я любил, телом другого мужчины. Она вытащила монстра. Нет, шепчет коварный голос в моей голове. Если бы ты послушался, если бы ты обучил Анастасию, ничего бы этого не случилось, и она бы не поняла твою слабость, все было бы иначе. — Это не слабость! — Кричу я, закрыв лицо руками, но голос не умолкает, и теперь он снова гремит у меня в голове. Это чертовски больно. Я не хочу этого. Я не хочу другую женщину, которой со временем буду только причинять боль. Я лишь хотел умереть, но, черт возьми, никто мне этого не позволит, потому что я не заслуживаю даже этого покоя. На краткий миг я подумал, что Кайто, возможно, был прав, что Ноэль могла бы стать новым началом. Но я не смог даже поесть за этим проклятым столом. Я не смог наказать ее за то, что она огрызнулась. Я даже не просто монстр, а слабый монстр. Я даже не могу решить, кто я, монстр или человек. Я стискиваю зубы и тянусь за телефоном. Я не могу этого сделать. Все, чего я хочу, это чтобы меня оставили в покое, чтобы мои демоны утащили меня вниз, и никто больше не видел. Кайто может забирать ее обратно. — Александр. — Голос Кайто мурлычет на линии после второго гудка. Некоторое время назад за долгие годы работы, а иногда и дружбы я получил его личный номер. — Ты получил свой подарок? — Да, — выдавливаю я. — И не хочу показаться неблагодарным, но что, черт возьми, происходит, Кайто? — Ты неблагодарный, — смеется он. — Но в любом случае, счастливого Рождества. Эта девушка мой подарок тебе. — Я это понял. Зачем? Я почти слышу, как он пожимает плечами на линии. — Я слышал о том, как ты исчез после всей этой мерзкой истории с балериной. На самом деле я думал, что ты мог даже умереть. Насколько это было бы ужасно? Кто бы стал покупать весь этот мусор, который я не могу найти, чтобы кто-то другой забрал? — Кайто посмеивается. — Тебе нужно было что-то, что вернуло бы тебя к жизни, мой друг. Симпатичная девственница, твой новый домашний питомец, это как раз то, что нужно. Честно говоря, мне все равно, что ты с ней делаешь. Тренируй ее, трахай, влюбляйся в нее, что угодно. Просто держись на плаву. Она была довольно дорогой. — Я не хочу женщину. — В моем голосе слышны рычащие, сердитые нотки. — Я собираюсь позволить ей уйти. — Я бы этого не делал. — Теперь в голосе Кайто появились свои нотки, острые, как лезвие. — Я могу найти ее и вернуть сюда. Она бы очень хорошо вписалась в мой гарем. Конечно, если тебе все равно, я могу послать кого-нибудь за ней. У нее действительно самые красивые губки для сосания члена. Но…Я также буду помнить, что ты отклонил мое извинение, Александр. Неожиданный укол ревности охватывает меня при мысли о том, что Кайто прикасается к ней, беспричинный, собственнический гнев. Я даже не хочу ее, резко говорю я себе, но мысль о том, что она присоединится к его разодетому в золото гарему женщин, вызывает у меня физическое отвращение. — Твои извинение? — Резко спрашиваю я, пытаясь игнорировать нарастающее чувство. — За мою роль в том, что ирландец нашел тебя, конечно. — Кайто делает паузу. — Счастливого Рождества, Александр. Наслаждайся своей Ноэль. Телефон отключается. С воплем разочарования я швыряю его через всю комнату, хватаясь за бедра и качаясь вперед. Я не могу этого сделать. Я собираюсь причинить ей боль. Сколько бы я ни говорил себе, что не хочу ее, это ложь. Мысли о том, что она у Кайто, было достаточно, чтобы доказать мне это. Я хотел ее с того момента, как увидел связанной на пороге своего дома, и я ненавижу себя за это. Я ненавижу себя за свою слабость, за свою неверность. За то, что захотел другую женщину, когда пообещал себе, что буду любить только Анастасию, единственную женщину, которая когда-либо хотела меня с тех пор, как ушла Марго. Я сказал себе, что не прикоснусь к Ноэль, что буду обучать ее и защищать. Но я даже этого не могу сделать. Я никчемный. Ничто. И я сломаюсь, если она останется здесь. Но я не могу отправить ее обратно к Кайто. Я не могу выгнать ее только для того, чтобы она снова попала в его руки. Пока нет. Если я задержу ее у себя достаточно долго, он, скорее всего, забудет о ней, и обо мне, когда его заинтересует что-то другое. У меня болит все тело. Холод снаружи как будто прокрался внутрь, оседая в моих костях, заставляя старые огнестрельные ранения в коленях и левом плече, а также незаживающую рану в правом плече болеть и пульсировать, пока все во мне не перестает казаться колющей, скрежещущей болью. Я должен спуститься вниз и убедиться, что Ноэль убралась на кухне. Я должен поставить ее на колени и напоить чаем, чтобы она не бродила по ночам и не смотрела на то, на что смотреть не следует, гарантируя, что она останется в постели до утра. Но я не могу заставить себя выйти из комнаты. Мой ночной ритуал всегда одинаков. Я чувствую, как мой член поднимается в предвкушении этого, хотя к настоящему моменту мое тело знает, что я не позволю ему освободиться. Тем не менее, похоть пульсирует во мне, переплетаясь с болью в суставах и костях, пока я не превращаюсь в сплошную мешанину возбуждения и боли. Я поднимаюсь на ноги, возясь с пуговицей брюк, и тянусь к ящику с фотографией Анастасии. — Ты нужна мне… — слова срываются с моих губ, когда я сжимаю член в кулаке, наклоняясь над кроватью и сжимая фотографию в другой руке. Но даже когда я говорю это, мой рот кривится от физической и эмоциональной боли, лицо Ноэль вспыхивает в моем сознании. Мой член пульсирует, желая ее. Желая ее красные губы, ее сладкое стройное тело. Я в диком ужасе, что сломаю ее. Разрушу ее. Я не смогу остановить себя, продолжая скатываться все дальше в безумие, старые навязчивые идеи и потребности обвиваются вокруг моего разума липкими, колючими усиками. Я пытаюсь переориентироваться, уставившись на фотографию Анастасии, но когда я смотрю на нее, все, что я могу видеть, это ее распростертую на обеденном столе, выкрикивающую имя Лиама, когда он заставляет ее встать перед собой. — Merde!(фр. Дерьмо) — Выкрикиваю я это слово, моя рука до боли сжимается вокруг члена, и я швыряю фотографию на кровать. Я опускаюсь на матрас, сворачиваясь калачиком на боку, прижимая сжатые в кулаки руки к животу и стискивая зубы от боли в костях, паху, голове, везде. Все это причиняет боль, внутри и снаружи, и я стону, когда мой член сокращается, желая разрядки, которую я отказываюсь давать, особенно когда я не могу на нее не смотреть. Думай о Ноэль, шепчет этот коварный голос. Думай о ней, вся в красном и зеленом, связанная для тебя. Твой подарок, с которым ты можешь делать все, что захочешь. Представь, как ее красивые красные губы обхватывают твою ноющую головку члена. Это больно, не так ли? Ее теплый язычок был бы таким приятным. Такой мягкий, такой влажный, слизывающий всю твою боль. Ты мог бы сказать ей, чтобы она проглотила все это, и ей пришлось бы подчиниться. Она твоя ... твоя ... твоя… — Нет…нет! — Кричу я, впиваясь ногтями в ладони, раскачиваясь взад-вперед, пытаясь убежать от голоса, но фантазия слишком реальна. Я вижу эту картину, которую рисует мое сознании, и я стону, долго, низко и беспомощно, когда мой нетронутый член начинает сокращаться, моя сперма выплескивается на одеяло, когда мое тело содрогается от непроизвольного облегчения при мысли о языке Ноэль на моем члене. — Нет, — снова шепчу я, но уже слишком поздно. Я вижу, как это скапливается под моим дрожащим стволом, еще одна неудача. От меня откололся еще один кусочек. Еще один шаг к тому, чтобы стать монстром, за которого меня все принимают. Неважно, как сильно я этого не хочу. 10 НОЭЛЬ Следующие несколько дней одни из самых странных в моей жизни. На следующее утро после того первого ужина Александр приходит в мою комнату, резко будит меня и велит принять ванну и одеться. Он, как и раньше, приносит мне еду, на этот раз более подходящую для завтрака, яйца и сосиски настолько вкусные, что я чуть не плачу несмотря на то, что мне приходится есть их, стоя на коленях, как раньше. Он дает мне инструкции сначала постирать, а потом почистить все остальное, что в этом нуждается, и исчезает. Вечером он снова появляется в тишине, чтобы приготовить ужин, оставляет тарелку на полу для меня, а затем снова поднимается наверх со своей собственной. Конечно, как только я убеждаюсь, что он ушел, я сажусь за стол. Каждый последующий день в течение первой недели один и тот же. Александр появляется только для того, чтобы подать мне еду на полу, как собаке, а затем уходит. Я жду, когда он уйдет, послушно опускаясь на колени, а затем беру свою тарелку и ем, как обычный человек. Иногда позже в тот же день на кухне появляется еда, давая мне знать, что он вышел за покупками, но в остальное время я его просто не вижу. Мне не требуется много времени, чтобы понять некоторое подобие того, что происходит, что он много спит и что ему явно нездоровится ... хотя и не так, как я опасалась. Когда я впервые увидела его слегка запавшие глаза, тонкие руки и усталое лицо, я испугалась, что у него рак, как у моего отца, или какая-то другая изнуряющая болезнь. Я не была уверена, что смогу это вынести, даже видеть, как кто-то, кто мне не нравится, проходит через это так близко после моего отца. Но нигде нет никаких признаков этого. Никаких таблеток, никаких врачей, никаких звонков на дом для пополнения запасов лекарств. В течение этой первой недели я осознаю простую правду. Александр в депрессии. И это ужасно. Это складывается, когда я думаю об этом. Запущенный дом, его странный график сна, его очевидная незаинтересованность во всем, что напоминает хобби или деятельность, его странные вспышки гнева. Похоже, у него, возможно, есть и какое-то другое психическое заболевание, я улавливаю намеки на странные навязчивые идеи, тики и рутинные действия, которые он, похоже, перенял. Тем не менее, ничто из этого не вызывает такого беспокойства, как то, насколько глубоко, мучительно он подавлен ... и чувство вины, которое я часто вижу в выражении его лица, особенно когда он смотрит на меня. Это в сочетании с явными доказательствами того, что женщина или женщины жили здесь раньше, судя по одежде, косметике и туалетными принадлежностями, которые я нахожу в своей комнате и ванной на нижнем этаже, приводит в ужас. В этом доме произошло что-то ужасное, я уверена в этом. Кажется, что он напуган, застыл во времени. Снаружи продолжается Рождество, Париж озарен огнями и праздничным настроением, но в квартире Александра нет ничего даже отдаленно радостного или похожего на праздник. Если уж на то пошло, я попала в ловушку Хэллоуина. Но проходят дни, и чем дольше я здесь, тем труднее мне не думать о нем, сколько бы я ни убеждала себя, что не должна. Большую часть времени я даже не уверена, что он хочет, чтобы я была здесь, не говоря уже о том, чтобы хотеть меня каким-либо другим образом. Он разговаривает со мной только для того, чтобы дать мне инструкции, редко появляется внизу, и когда он смотрит на меня, он не смотрит с вожделением. Он не прикасался ко мне с той первой ночи, когда положил руку мне на щеку. И, как ни странно, я начинаю испытывать к нему больше жалости, чем к кому-либо другому. Я не знаю, из-за чего он чувствует себя таким виноватым, но мне все труднее и труднее верить, что он причинил кому-то здесь боль. Он не кажется опасным, просто… больным. У меня начинает складываться отчетливое впечатление, что Кайто одарил Александра чем-то, чего тот не хотел и к чему был плохо подготовлен, когда отправил меня к порогу Александра. Быть "питомцем" Александра, по сути, не что иное, как быть его горничной, а не сексуальным рабом, как я боялась. И, несмотря на “тренировку”, о которой он говорил в то первое утро, похоже, ничего из этого на самом деле не материализуется. На самом деле, несмотря на все, что произошло в тот первый день, он, кажется, с каждым днем все больше и больше отдаляется от меня. Я точно не знаю, что я чувствую по этому поводу. С одной стороны, я не хочу, чтобы он уделял мне слишком много внимания. Даже если мне его немного жаль, я также напугана. Я ничего не знаю о нем или о том, что он может натворить в неподходящем настроении, и его угрозы наказания не были забыты. Но если он не обращает на меня внимания, как я могу угодить ему настолько, чтобы заслужить желаемую награду… повидаться с братом и привести в действие свой план побега? Пока он не позволит мне уйти, у меня нет никакого выхода. Я надеюсь, что он обратит внимание на то, как хорошо я выполняю задания, которые он мне поручил, и поэтому я с головой бросаюсь в уборку квартиры, несмотря на то, как мало меня когда-либо заботила работа по дому. Он не сказал мне держаться подальше от того, что кажется его кабинетом, поэтому, когда я убираюсь там, мне требуется некоторое время, чтобы осмотреться. Не потребуется много времени, чтобы понять, что он, на самом деле, умопомрачительно богат. Я нахожу финансовые отчеты, которые указывают на это, а также счета на продажу различных вещей, которые я видела в доме. Он, похоже, своего рода коллекционер: книг, антиквариата, произведений искусства и так далее, но все, что он покупает, так или иначе повреждено, что указано в купчих. Ничто из того, что он покупает, никогда не бывает первозданным. Мне еще больше, чем когда-либо, интересно, что с ним на самом деле происходит, почему он накопил такое большое количество дорогих вещей только для того, чтобы позволить им плесневеть в темной квартире. Когда я убираюсь, я открываю шторы и впускаю свет. Иногда, когда я возвращаюсь через комнату, они снова закрыты, как будто в какой-то момент вошел Александр и погрузил дом во тьму. Это как жить с призраком. Если бы он не прикасался ко мне, иногда я думаю, что задалась бы вопросом, не нахожусь ли я все еще где-то под воздействием наркотиков, в каком-то фантастическом сне с привидениями. Библиотека очаровывает меня больше всего, и, к моему бесконечному удовольствию, у меня есть масса времени, чтобы провести в ней время. После того, как квартира вымыта сверху донизу и каждый грязный предмет одежды и постельного белья в доме выстиран, сложен и убран, процесс, который занимает большую часть моих первых трех дней здесь, поддерживать порядок не займет много времени. Мои ежедневные дела по дому занимают всего несколько часов утром и вечером, а остальное время я прячусь в библиотеке. Сначала я держала под рукой чистящие средства, чтобы при необходимости придумать отговорку, но к концу первой недели я поняла, что Александр не собирается меня искать. Во всяком случае, он старается держаться от меня как можно дальше. Как только я поняла это, я почувствовала себя в библиотеке как дома. Из всех мест в квартире это единственное, где я действительно не чувствую себя некомфортно. Несмотря на мое давнее чувство вины за то, что мне здесь вообще что-то нравится, я начинаю с нетерпением ждать той части дня, когда смогу подняться наверх и проскользнуть в библиотеку, разжечь огонь в каменном камине и взять любую книгу, которую я читала. Я отдергиваю тяжелые бархатные шторы, сворачиваюсь калачиком у окна и смотрю, как над Парижем падает снег, а на заднем плане потрескивает камин. В такие моменты, очень похожие на тот первый ужин в одиночестве, я почти забываю, зачем я здесь, и растворяюсь в этом волшебстве. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного в своей жизни и никогда не думала, что столкнусь. Но в конце концов мне всегда приходится выходить наружу. Однажды вечером, примерно через неделю после моего приезда, Александр даже не спустился к ужину. Каждый предыдущий вечер он готовил его, никогда не прося меня что-нибудь приготовить. Я не знаю, потому ли это, что ему действительно нравится готовить, или потому, что спрашивать меня, умею ли я, потребовало бы от него сказать мне слишком много слов. Тем не менее, каждый день с тех пор, как я приехала, Александр готовит завтрак и ужин, оставляя меня добывать остатки на обед в перерывах между домашними делами, и я никогда не видела, чтобы он ел. Когда он не появляется к ужину, я заканчиваю тем, что слоняюсь по кухне, гадая, что, черт возьми, мне теперь делать. Я боюсь подниматься и искать его, но в то же время я в равной степени боюсь того, что может случиться, если я исчезну в другой комнате и ему придется искать меня. Как бы сильно я ни ненавидела все его разговоры о правилах и тренировках в первый день, я почти начала желать этого. Это кажется менее неизвестным, чем постоянная неуверенность в том, для чего, черт возьми, я на самом деле здесь. Наконец, когда уже давно стемнело, а его все нет и в помине, я роюсь в холодильнике в поисках чего-нибудь съестного. Я нахожу остатки жаркого, свежий хлеб на закваске, немного французского сыра и зернистую горчицу и делаю себе бутерброд, завернутый в салфетку, а затем несу его наверх, в библиотеку. Оказавшись внутри, с закрытой дверью, я чувствую себя свободной. Снова идет снег, тяжелые, густые хлопья, и я развожу ревущий огонь в камине и наливаю себе полбокала вина из уже открытой бутылки в винном шкафу. Я предпочитаю сидеть, скрестив ноги, на большом ковре перед камином, есть свой изысканный сэндвич, пить вино и смотреть, как падает снег. На мгновение мне кажется, что я нахожусь в своем собственном маленьком мире. А потом, как всегда, я думаю о Джорджи и лондонской квартире, о том, что он, возможно, делает прямо сейчас, и о том, как близко Рождество. Всего несколько недель, и он проведет первое Рождество в своей жизни без семьи, без меня, если только не случится какого-нибудь чуда. Этого достаточно, чтобы убить любую радость, которая у меня могла быть. Я доедаю свой сэндвич, допиваю остатки вина и бросаю салфетку в камин. Остаток ночи я пытаюсь читать свою книгу, свернувшись калачиком на шезлонге у окна, но это трудно. В доме очень тихо, и я не видела Александра с тех пор, как утром он для меня оставил завтрак. Что, если он мертв? Это пугает само по себе. Я была бы еще более одинока, чем сейчас, в незнакомом городе. Я была бы свободна… но что бы я с этим делала? Я говорю себе, что он, вероятно, просто спит или избегает меня. Не раз за прошедшую неделю, после его вспышки гнева за обеденным столом, мне хотелось рявкнуть ему, что, если я ему не нужна, он должен просто отпустить меня, как я просила в то первое утро. Но каждый раз, когда я подхожу ближе, я вспоминаю резкое “нет”, которым была встречена моя просьба, и его разговоры о наказании за плохое поведение. Он может забыть другие вещи, но я не хочу делать ставку на то, что он забыл это. Когда у меня начинают слипаться глаза, я провожу свой обычный ритуал уборки библиотеки перед уходом. Я твердо намерена на цыпочках спуститься обратно в свою комнату, но, когда я выхожу в коридор и осторожно закрываю за собой дверь библиотеки, я слышу странный стонущий звук из комнаты Александра. Я колеблюсь, ожидая. Это повторяется снова, почти болезненный звук, за которым следует хриплое ворчание. Что, если он ранен? Болен или ему больно? Я прикусываю губу. Это не мое дело. Мне на него наплевать, напоминаю я себе. Он держит меня здесь в плену. Но я все равно стою тут, колеблясь, в нерешительности. Если ему плохо или у него какие-то неприятности, он может оценить мою помощь. Он может вознаградить меня. Может быть, он даже отпустил бы меня. Я медленно, на цыпочках подкрадываюсь к двери. Она слегка приоткрывается, в коридор просачивается тонкая полоска маслянистого света, и Александр снова стонет. Это звучит болезненно, но что-то еще в этом вызывает у меня дрожь, мои бедра сжимаются, как будто в ответ на что-то, чего я не понимаю. Я прикусываю губу, не решаясь позвать его по имени. Очень осторожно я провожу пальцами по краю двери, чуть приоткрывая ее. Ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь. То, что я вижу, заставляет застыть на месте. Он стоит на краю своей кровати, снова в бордовом халате, но он распахнут и ниспадает по обе стороны от него. Под этим углом я вижу его широкую, твердую, мускулистую грудь, плоский живот, в котором все еще есть намек на то, что было прессом до того, как он так сильно похудел, стройные бедра и сильные бедра. Мой взгляд скользит вниз достаточно далеко, чтобы увидеть то, что выглядит как рубцовые раны на его коленях, прежде чем мои глаза снова устремляются туда, где находится его рука, между бедер, поглаживающая его полностью возбужденный член. У меня пересыхает во рту, и все мое тело напрягается, когда волна шокирующего жара проходит через меня. Это похоже на инстинктивную, первобытную реакцию, мое тело на мгновение забывает, кто этот мужчина, и вместо этого видит только его красивую, точеную фигуру, его руку с длинными пальцами, обернутую вокруг его напрягшегося члена, когда он поглаживает его, толкаясь в ладонь. Я никогда раньше не видела, чтобы мужчина прикасался к себе, особенно так яростно, и я не могу пошевелиться, прикованная к месту. В другой руке он держит фотографию, глянцевую и слегка помятую, как будто он часто ее держал, и хотя я не могу толком разглядеть, кто на ней, я мельком вижу светлые волосы и худощавое лицо. Мое сердце колотится в груди, страх просачивается сквозь меня, смешиваясь с горячим любопытством, бегущим по моим венам. Это одна из женщин, которые были здесь до меня? Не из-за нее ли он всегда выглядит таким виноватым? Почему он не может посмотреть мне в глаза? Я знаю, что должна отойти, прекратить смотреть. Я должна спуститься вниз, пока он меня не поймал. Я не могу представить, как он разозлится, если сделает это, особенно после того, как он специально сказал мне не заглядывать в его комнату, но я не могу заставить себя оторвать взгляд. Его тело великолепно, даже при его нынешнем состоянии здоровья, лицо напряжено от удовольствия, темные волосы спадают на лицо. Он выглядит свирепым, мужественным и сексуальным, что я испытала только однажды, когда увидела гедонистическую картину в особняке Кайто. Тогда меня невольно потянуло к этому. Я ловлю себя на том, что снова чувствую это, дрожь по спине, пульсацию между бедрами, странную пустую боль от чего-то, чего я на самом деле не понимаю.