— Любимая, ты что-то спросила? И на этот раз ответ краткий, как выстрел: — Нет! Белла выставила руки вперёд и, не раздумывая, нажала на курок, оказавшись на удивление метким стрелком. — Умри, как умер мой отец! Удивлённый взгляд зелёных глаз до сих пор преследовала убийцу во сне. Тонкая струйка крови, брызнувшая на бумаги… его боль, эхом переданная в её сердце, и тихий вопрос, прошептанный побелевшими губами: — За что? — оставшийся без ответа… *** За что его пыталась убить та, что любил больше жизни, он так и не понял. Выкрик об убийстве отца больше запутывал, чем давал разъяснений. На его совести была не одна смерть — отцом Изабеллы могли быть последние два мужчины, но один был евреем, а не итальянцем, о втором же он вовсе не знал ничего. Мужчина без документов так и не был опознан. Он в очередной раз очнулся на больничной койке. Смешная поговорка — шрамы украшают мужчину, а кто заглядывал в души этих красавцев? След от последнего ранения не только уродливо разрезал сосок — он отравлял его жизнь воспоминаниями, на долгие годы превратив оставшееся целым сердце в незаживающую рану. По странному стечению обстоятельств Элен и Рене не знали, кто убил их отца и мужа. Одна металась в момент выстрела в горячке, глаза другой могли видеть лишь тёмную перегородку ящика, придавленную с обратной стороны жандармом. Он так и не решился открыть правду, но поклялся, что сделает всё, чтобы заслужить прощение женщин, и обещание выполнил. — Я люблю тебя… — слышал он сотни раз, сначала списывая слова на признательность за спасение, потом на нехватку мужского внимания и подростковую влюблённость. Выбираться в Йевр-ле-Шатель удавалось не часто: почти два часа езды в одну сторону и сразу же назад, чтобы не волновать Изабеллу. Если бы он знал, что спасает родных любимой певицы… если бы… Тогда он не мог рассказать никому, что участвует в сопротивлении, тем более ей, человеку, чьи родители поддерживали знакомство с лидером фашистской Италии. Он исправно оплачивал родственникам содержание беглянок, но они не только из-за денег прятали евреек, не принимая разделения людей по расам. Чем угрожала нацистам полуживая Рене? За что хотели убить Элен — девушку с самой чистой душой и лучезарной улыбкой? Их не выдали и когда Эрих пропал на два месяца. Он появился лишь тогда, когда смог сесть за руль. «Не доверяй никому» — стало главным правилом после покушения на его жизнь бывшей невестой, женщиной, в чьей любви не сомневался ни на минуту. Объяснить её поступок он не мог, оправдать — тоже. Не отыскал Изабеллу никто: ни он сам, ни гестапо, ни товарищи по сопротивлению. Несостоявшаяся убийца исчезла, пропала, растворилась, как множество других людей, став безликой жертвой войны. И мир вокруг для него стал невыносимо пресным. Сплошная серая боль, наполненная тоской безысходности. К жизни его вернула необходимость заботиться о спасённых женщинах. Смотреть на умирающую Рене было тяжело, но взгляда на неунывающую Элен хватало, чтобы самый хмурый день обретал краски. Она делала всё возможное, стараясь облегчить последние дни матери. С рисунков, развешанных в полутёмном подвале, светило солнце, кирпичные стены украшали бумажные цветы. Кем могла стать красивая девочка, не случись войны? Художником, поэтессой, певицей, актрисой. Ей всё давалось легко, просто кладезь талантов. А ещё она умела любить, как никто другой. Беззаветно, по-детски преданно — без всяких претензий, совершенно не замечая недостатков жандарма. Её глупое сердце навсегда было отдано человеку, принёсшему в семью смерть. — Я люблю тебя! — продолжала она говорить, став красивой девушкой, в чувствах которой сомневаться не приходилось. И однажды он ответил ей тем же: — Я тебя люблю! — И главным в этом признании был упор на «тебя», а словасовершенно искренними. Ради Элен он жил до сих пор. Родители погибли в конце войны, а сам он отцом стать не смог. Сказались недели, проведённые в зимнем лесу, когда уходил от погони. Сослуживцы гнали его как дичь по приказу Шульца. Тот был взбешён вероломством бывшего друга, предавшим не только идеалы Третьего рейха, но и их дружбу. Ему удалось скрыться, и именно тогда он взял фамилию матери. Всё самое важное всегда происходило с ним под Рождество… Глава 12 Настоящее — Мама, мамочка! Гости уже пришли? Я им такое сейчас покажу… В прихожую вбежал раскрасневшийся взъерошенный мальчик, и сердца четы Тейлоров ухнули вниз. Так и не успевшие снять верхнюю одежду, гости замерли, с изумлением взирая на рыжеволосое чудо, обладателя изумрудного цвета глаз — ребёнок, как две капли воды похожий на «воскресшего» из небытия отца. Даниэль разглядывал Эриха, интуитивно почувствовав, кем приходится ему высокий дядя в расстёгнутом чёрном пальто. — Папа? Вы вправду мой папа⁈ — мальчик с восторгом смотрел на воплощение исполненного Санта Клаусом желания. Он обернулся к маме и тихо проговорил: — Вот видишь, желания на Рождество всегда сбываются, я же тебе говорил! — и снова задал вопрос отцу: — Ты вернулся к нам навсегда-навсегда? Но Эрих, онемевший от неожиданности, ответить пока ничего не мог; невыносимо щемящее чувство нежности и полнейшего счастья переполняли его душу. Он лишь кивал головой, переводя взгляд с сына на побледневшую Беллу. Первой пришла в себя Элен. Она зарыдала, протягивая к самому лучшему в жизни «подарку» руки. — Не бойся, сокровище моё… иди ко мне, дай обнять тебя… Я твоя тётя… И Даниэль поверил, что худенькая женщина с повязанной цветным платком головой его ни за что не обидит. Он прижался щекой к её животу, позволяя себя обнять. — Меня зовут Денни, а ты — Элен? Ты тоже теперь будешь с нами жить? — Да, мой хороший, а это твой папа, и мы тебя очень любим… Всё встало для неё на свои места. Так вот кто был причиной многолетних переживаний Эриха. Вот о какой певичке вспоминал он во время запоя, лишь раз проговорившись о причине возникновения шрама рядом с сердцем: — Человек, сделавший это, растоптал мою душу… Его сердечную рану залечивала она. День за днём, по кусочку восстанавливая желание не выживать, а радоваться жизни. Три года она ждала, когда жандарм воспримет её как женщину, почти пять дожидалась заветных трёх слов… Страсть в постели не может заменить тепла души. А именно после секса он сделал ей предложение выйти замуж. В тот вечер звёзды наконец-то сложились как надо. Вино было крепким, музыка — громкой, танцы — жаркими, а стол в кабинете стал ложем потери девственности. Не было свеч, лепестков роз и прочей чепухи, которой забиты головы девочек. Она согласна была на что угодно:на сеновал, на подвал, на всё, лишь бы быть с ним, и своего добилась. Любить, как дышать — эти слова про неё. Любить до самопожертвования во всём, испытывая желание слиться, забраться под кожу, стать единым целым, до покалывания в кончиках пальцев от одного лишь взгляда… и не иметь возможности подарить то, ради чего посылает Бог женщин на землю. Она не могла родить ребёнка — иневажно, по чьей вине. Не смогла сделать обожаемого мужчину по-настоящему цельным, и самое страшное было осознавать, что никто никогда его таковым не сделает… Элен ни на секунду не испытала ревности. Умиротворение — вот что она сейчас чувствовала. Огромную благодарность Всевышнему, судьбе, случаю и, конечно же, Бейле. Сестра одарила её свободой. Сняла вину, причиняющую в последние дни душевную боль, которую не под силу снять никакому лекарству, делая страх перед смертью невыносимо острым. Теперь она могла уйти с лёгким сердцем. Эрих и Бейла не будут одинокими. Она оставляет счастливыми всех: сестру, мужа, племянника. Пусть не сразу, но всё восстановится в их душах, вернутся любовь и доверие. Элен втянула ноздрями запах волос Даниэля. Как сладко пах мальчик… сбывшеюся мечтою о материнстве… Она вскинула взгляд на сестру, со страхом взирающую на то, что происходило в прихожей, и улыбнулась. — Спасибо тебе! — За что? — Бейла ожидала чего угодно, но только не слов благодарности. — За лучшее Рождество в нашей жизни, — ответил Эрих, подхватывая драгоценную ношу на руки. — За сына! Они с женой давно понимали друг друга без слов, а вот с Беллой предстоял разговор очень сложный, но не здесь и сейчас — расстраивать дорогих сердцу людей они не имеют права. — За самое лучшее, что могло с нами случиться! — добавила Элен под радостный смех малыша, впервые целующего папу в щеку. — Папочка, ты раздавишь меня! Какой ты колючий! — визжал ребёнок от счастья, нарочито уворачиваясь от ответного проявления чувств. А Бейла никак не могла поверить, что жандарм, оставшийся в её памяти палачом отца, стал спасителем матери и сестры, рискуя ради незнакомых евреек собственной жизнью. Столько лет ненавидеть и любить и встретиться вновь, зная, что бывший жених стал обожаемым мужем смертельно больной сестры. Как в одну минуту принять всё это? Растерянный взгляд Шредера говорил о схожем смятении чувств. Невеста-предатель, лишь чудом не ставшая его убийцей, подарила в итоге самое ценное — будущее.