— Лавров, ты соображаешь, что ты делаешь? Ты что себе вообще позволяешь, а? Она осеклась на полуслове, неожиданно вспомнив только что услышанные от Никитиной слова. Действительно, кто знает, что их всех ждет завтра — ранение или смерть, победа или «пропал без вести». Надо жить — сегодня, сейчас, с теми чувствами, с теми людьми, которые вокруг тебя, пока они еще живые, теплые… Сашка так и не понял, что произошло: Маша вдруг перестала смеяться, глаза ее сделались серьезными, по лицу пробежала непонятная скорбная тень, словно девушка собиралась заплакать, она быстро подалась к нему, взяла в ладони испуганное мальчишеское лицо и быстро-быстро начала целовать куда попало… Небо в эту ночь было особенно гулким. Бесконечные раскаты грома нагоняли на людей странную тревогу. Все так или иначе связывалось с неумолимо приближающейся опасностью. К грохоту природному то и дело примешивался ясно различимый гул немецких самолетов. Волна за волной они «накрывали» Подмосковье, но до поры не тратили здесь свой боезапас: сейчас им важнее была Москва. Армады бомбардировщиков уходили туда. Там сейчас решалось, удастся ли сломить дух защитников столицы, заставить запаниковать заранее, еще не видя противника в лицо. Там, в московском небе, не переставая, лаяли зенитки, выли сирены. Алешкину не спалось. Уже несколько ночей подряд он пытался отдохнуть хоть немного, но назойливые мысли о дне завтрашнем не давали покоя. Он посмотрел на лежащую рядом жену. Спящая Лиза была спокойна и тиха. Хотелось верить, что сейчас она просто видит сон и не думает ни о чем плохом. За те три года, что они женаты, Афанасий так сильно привязался к ней и сыну, что казалось, нет силы, которая смогла бы их разлучить. Лиза всюду следовала за мужем, удивляя его редкостной способностью с ходу привыкать к новому месту и незнакомым обстоятельствам, на какое способны только любящие жены. Начиная с его курсантского быта и по сей день она — его половинка и надежный друг. Теперь и над этим счастьем нависла угроза. Всех сплачивала в эти дни тревога за Москву: военных и гражданских, детей и взрослых, стариков и подростков. А неясное будущее вызывало еще и тревогу за сына, только-только научившегося понимать, что есть на свете хорошее и плохое… Неужели вот так в одночасье все может рухнуть? Хватит ли его сил и мужества не допустить этого? Достаточно ли его стойкости и решительности? И вообще, можно ли одним человеческим — теплым, осязаемым, из крови и плоти, противостоять напору железа и свинца? Мыслимо ли такое? Нет, сна опять не будет. Алешкин тихонько встал, подошел к окну. Темная улица, тусклый свет фонаря напротив. Кажется, что все спит… И небо — черное, зловещее и уже чужое. — Афанасий, ты чего? — Лиза глубоко вздохнула спросонья и приподнялась на локте. Алешкин обернулся. Заметив на ее лице тревогу, постарался улыбнуться: — Не знаю. Не спится… — Он подошел к кровати, погладил Лизу по голове: — Что-то душа не на месте. Он натянул бриджи, стал застегивать ремень. — Ты куда? — насторожилась Лиза. — Пойду схожу в роту, ребят проверю. — Не мешал бы ты им. Сегодня выходной. К ним родители приедут, а ты вон от своего уходишь. — Она грустно посмотрела на кроватку, в которой спал их Вовка. — Ну, будет тебе. — Он шагнул к сыну, поправил съехавшее одеяло, посмотрел нежно, как только мог, отозвался с улыбкой: — Тут у меня один сын, а там — целая батарея. Ну перестань. — Он вернулся, сел на кровать, обнял расстроенную Лизу. — К обеду вернусь, сходим вместе на Пахру. Договорились? Она крепко обняла его за шею, жарко, с трепетом, зашептала прямо в ухо: — Сегодня опять на рынке были беженцы. Говорят, немцы фронт прорвали… Алешкин отстранил ее, крепко взял за плечи. На мгновение тоска в ее глазах показалась ему отражением его сиюминутных переживаний. Он стряхнул набежавшее наваждение и уверенно, уже как командир, сказал: — Слушай их больше. Бегут паникеры и трусы. Лиза как будто не слышала его: — Может, мне Вовку к маме отвезти? Алешкин тряхнул ее: — Лиза! Она упала ему на грудь и тяжело вздохнула: — Ладно. Иди. Он поцеловал ее в пахнущие чем-то родным волосы, решительно встал, посмотрел на спящего сына и тихо вышел из комнаты. Окно казармы удалось закрыть бесшумно. Сашка на мгновение задержался на подоконнике, перехватил поудобнее сапоги, снятые еще на улице, и спрыгнул на пол. Вроде никто не заметил. Возле поста дневального негромко переговаривались дежурный по роте и лейтенант Шаповалов. В тусклом свете приглушенных ламп мерно качалась фигура дневального — курсант намывал шваброй деревянный пол. Сашка постоял несколько секунд, перевел взгляд в глубину казармы. Оттуда… доносился ровный, едва различимый храп. Стараясь не шуметь, Сашка пробрался к своей койке, аккуратно поставил сапоги и нырнул под одеяло. Что это было? Неужели она его любит? Значит, она выбрала его, а не Митю? Или, может, это всего лишь случай, как говорят, порыв души? А вдруг, целуя его, она представляла себе Шемякина? Никитина-то ведь говорила Маше про него… Сашке стало не по себе от такой мысли. Он повернулся на бок, качнулась спаренная двухэтажная койка. Сверху свесилась взъерошенная голова Мити: — Пришел? — Угу. — Мы же договорились вроде. — Договорились. — Сашка хотел было объяснить, как так вышло, что он на ночь глядя пошел на свидание, да на какое там свидание! — просто цветы девчонке подарить, но Митя перебил его: — И ты меня обманул. Сашка искренне посочувствовал товарищу. Узнай он сейчас, что было там, возле шкафа, с ума ведь сойдет от ревности. Да и не поверит. Сашка и сам бы не поверил, если бы… не этот еще пылающий на губах вкус девичьего поцелуя. Кто знает, может быть, и ее первого поцелуя?.. — Прости, Митька, я не хотел. — Что значит, не хотел? — Митя спустился вниз, сел на Сашкину койку. Теперь они смотрели друг на друга почти в упор, как будто стрелялись. — Вот так просто: не хотел, а обманул. Так, что ли? — Я виноват, я знаю. Но я ничего не мог с собой сделать. Прости меня, как друг, и все, забудем, ладно? — И без паузы выпалил: — Представляешь, она меня поцеловала. Сама. Митя чуть не задохнулся от злости. Что значит поцеловала? По-настоящему? И это Маша, которую он до сих пор считал правильной? Выходит, подвернулась первая же возможность и — на тебе — вот она любовь! А как же он, Митя? — Шпана детдомовская! Как это соскочило с языка, Митя и сам не понял. Только заметил, как в одно мгновение округлились Сашкины глаза, как искривился в приступе ярости рот, как сжались кулаки. — Что-о?! Сашка вскочил с койки и прямо в проходе накинулся с кулаками на Митю… Они сцепились, упали на пол, потащили за собой чье-то свесившееся одеяло, опрокинули табуретку, сапоги. Испуганные курсанты вскочили со своих коек практически одновременно — сказалась привычка к ночным тревогам. Когда же кинулись разнимать дерущихся, то те, почувствовав к себе всеобщий интерес, только добавили прыти. На шум в сопровождении суточного наряда прибежал лейтенант Шаповалов. Вспыхнул свет, и взору дежурных предстала картина настоящего побоища: разбросанная одежда, опрокинутые тумбочки и табуреты, сдвинутые койки. И среди этого безобразия в окружении раздетых курсантов — два мычащих, сцепившихся в безжалостном поединке парня. — А ну, прекратить! — голос Шаповалова немного отрезвил дерущихся, они застыли, пытаясь освободиться из цепких объятий. — Отставить! Курсанты расступились. Между ними выросли две потрепанные фигуры: Митя с разбитой губой и Сашка с рассеченной бровью. Повисла тревожная тишина. — Вы что тут устроили? — Лейтенант наливался злобой. — Драка? Да я вас… Договорить не получилось — по проходу быстрым шагом приближался командир Алешкин. — Смирно! Товарищ командир батареи… — Вольно! — перебил Шаповалова старший по должности. — Что тут у вас? — Драка. Алешкин подошел к виновникам, внимательно вгляделся в их раскрасневшиеся лица. — Так, красиво. Что произошло? Молчание было зловещим. Все понимали, Алешкин, конечно, не Стрельбицкий, тот бы такого не спустил, лейтенант, хоть и строг в учении, но не слишком суров в жизни. Однако в этой ситуации тоже всыплет будь здоров. Смотрели уже не на Митю и Сашку, а ждали развязки. И она наступила — совсем неожиданная. — Молчите? — Командир батареи продолжал изучать драчунов. — Хорошо. Тогда скажу я. Курсант Шемякин во сне перевернулся и упал с койки. Задев губой тумбочку. — Курсанты не сразу поняли, как относиться к словам лейтенанта. Похоже на шутку, но уместно ли сейчас шутить? Алешкин тем временем продолжал: — А курсант Лавров, помогая другу подняться, задел бровью за спинку кровати. Так? — Комбат посмотрел на Шаповалова, тот облегченно вздохнул — подходящее объяснение. — Только эта версия даст вам возможность завтра продолжить занятия. Это ясно? — Так точно, — негромко отозвался Сашка. — А раз ясно, навести порядок и — отбой! — Алешкин развернулся, чтобы уйти, но в это время ожившую было мертвую тишину прорвал голос Мити: — Товарищ лейтенант, все было не так… Курсанты снова замерли. Затаил дыхание Сашка: опять эта прямолинейность! Ну и придурок же ты, Митя… — Была драка между мной и курсантом Лавровым. По уставу мы должны быть наказаны в дисциплинарном порядке… Лейтенант Алешкин какое-то время стоял молча, потом повернулся к Мите, глянул ему в глаза и покачал головой. Затем сдвинул брови и громко, чтобы слышали все, произнес: — Что ж, раз так, то — пять суток гауптвахты. Каждому. — Есть! — На лице Мити расплылось удовлетворение. — Но это не все. — Алешкин повернулся к замершему в недоумении Сашке. — Курсант Лавров, а вам с учетом всех ваших «подвигов», включая выходку на полигоне, по совокупности грозит отчисление из училища. В полной тишине удаляющиеся шаги командира батареи показались Сашке метрономом его несчастной судьбы.