* * * Обещая курсантам скорую встречу с врагом, полковник Иван Семенович Стрельбицкий вовсе не собирался сгущать краски. Полковник видел, как посуровели их лица, как выровнялся и еще больше сплотился строй. И это уже была не робость перед сердитым начальником, а понимание страшной действительности. Все детали прошедшего разговора вспоминались Ивану Семеновичу по дороге в штаб, куда его вызвали по приказу заместителя командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта Елисеева. С чем был связан этот срочный вызов, Стрельбицкий точно не знал, но тревожное чувство, овладевшее им сразу же после телефонного звонка от генерала, не покидало его ни на минуту, порождая самые противоречивые догадки. Генерал-лейтенант Елисеев выслушал доклад полковника, сухо поздоровался и пригласил пройти к большому столу с расстеленной на нем оперативной картой. Стрельбицкий сразу же отметил, как много на карте синего цвета: тщательно вычерченные стрелки густой паутиной опоясывали знакомые контуры местности, зловеще целились в самую середину, обозначенную крупной красной звездой. — Вот, Иван Семенович, сегодняшнее положение дел. — Елисеев взял остро отточенный карандаш и обвел им один из участков. — Два дня назад в результате ожесточенных боев была прорвана оборона двух фронтов — Западного и Брянского. В штабах армий пытались справиться своими силами и своевременно не доложили о прорыве. В образовавшуюся брешь хлынули крупные механизированные соединения противника. Сегодня они заняли Юхнов. — Генерал оторвался от карты и взглянул на Стрельбицкого. — Дорога на Москву, по сути, открыта. Полковник молчал. Страшное предположение, зарождавшееся у него еще по дороге, но которое он старательно гнал от себя, теперь вырисовывалось в понятную картину… Ситуация с прорывом, и как раз там, где указал генерал, казалась полковнику реальностью еще вчера. Это был трезвый расчет, рожденный в раздумьях над оперативной картой, над которой он, начальник военного училища, подолгу просчитывал все возможные комбинации. В какой-то момент он понял, что дело пойдет именно таким образом, и, к сожалению, оказался прав. Тем временем генерал Елисеев выложил на стол пачку фотографий: — Получены данные авиаразведки: вот крупные механизированные силы противника беспрепятственно движутся по Варшавскому шоссе от Рославля в направлении Юхнова. Стрельбицкий внимательно разглядывал снимки: в складках знакомого рельефа местности четко просматривалась дорога, по которой бесконечным потоком двигались немецкие танки и бронемашины. Их темные силуэты, местами смазанные клубами дорожной пыли, сливались в извивающийся хребет, по которому так и хотелось ударить сверху, расчленить, заставить замереть на месте. Полковник невольно стиснул зубы, что не ускользнуло от внимания генерала Елисеева: — Теперь о главном. Получен приказ Ставки поднять по тревоге два подольских училища — артиллерийское и пехотное. Других сил на этом направлении сейчас просто нет. Необходимо мобилизовать все, что возможно, и задержать врага до подхода резервов с Волги. Это пять-шесть дней. Будете опираться на построенные там железобетонные ДОТы и капониры. Все необходимое старайтесь изыскать на месте. Вам будет помогать секретарь городского комитета партии, он получил на этот счет указание от товарища Щербакова. — А в каком состоянии укрепрайон? — поинтересовался полковник. — Строительство еще не закончено. Работы ведутся силами ополченцев и местного населения. А что это такое, — генерал вздохнул, — вы сами знаете: женщины, старики, дети… Стрельбицкий не верил своим ушам. Самое страшное предположение, что его курсантов выпустят недоученными раньше срока, на поверку было только верхушкой айсберга предстоящих событий. А настоящая опасность, оказывается, крылась в другом. Ставка требовала … бросить в огонь самое ценное, что имелось сейчас в ее распоряжении, рискуя лишиться отличной кадровой перспективы. Полковник переступил с ноги на ногу, глухо откашлялся: — Товарищ генерал-лейтенант, но ведь это — завтрашние командиры, так сказать, золотой фонд армии! Через месяц-два они разъедутся по частям и будут защищать… — Полковник Стрельбицкий! Кого и что они будут защищать через месяц-два, если немцы завтра утром окажутся в Москве? — Генерал хотел было сказать что-то еще более грозное, но в это время в дверь кабинета постучали. — Разрешите, товарищ генерал-майор? На пороге появился статный молодой подполковник. Открытое простое лицо, ясный, явно неглупый взгляд. Было заметно, что он — не из штабных: не было в его облике показного лоска, держался он просто, но знал себе цену, хотя вел себя, как и положено перед начальством, твердо и подобострастно. — А, товарищ Курасов. Проходите. Вошедший взглядом поздоровался со Стрельбицким и подошел к столу. Елисеев, уже сдержавший нахлынувшее было раздражение, вернулся к прежней теме, заговорил мягче и спокойнее: — Иван Семенович, поверьте, решиться на эту крайнюю меру было нелегко. Но другого выхода сейчас просто нет. Вы должны немедленно выдвинуться на боевой участок укрепрайона в Малоярославце. — Он показал линию на карте. Потом отвернулся от стола и стал прохаживаться по кабинету. — Ваше артиллерийское училище вместе с пехотным училищем составят отдельную боевую группу, командовать которой будет генерал-майор Смирнов, начальник пехотного училища. Он уже выехал из учебных лагерей и прибудет прямо на укрепрайон. Вы назначены его заместителем и начальником артиллерии. Начальником штаба будет подполковник Курасов. — Елисеев указал на подошедшего подполковника. Тот выпрямился и снова посмотрел на Стрельбицкого. Иван Семенович кивнул ему в ответ. Генерал подождал секунду, потом продолжил: — Задача: перебросить силы и средства группы в Малоярославецкий укрепрайон и занять оборону в наиболее важном центральном секторе, в селе Ильинском и Сергиевке! — Он снова подошел к карте. — Шоссе, река, мост. Двадцать артиллерийских ДОТов, столько же пулеметных. У противника, по данным авиаразведки, до двухсот танков. Без артиллерии их не остановить. — На этих словах Стрельбицкий, словно опомнившись, дернулся всем корпусом. Генерал заметил это: — Говорите, полковник. — Товарищ генерал-майор, но у нас почти нет орудий. Все отдано на фронт. Осталось не больше тридцати, из них надежных — от силы двенадцать. Остальные смогут сделать выстрелов по пять-шесть, не больше. Елисеев кивнул головой: — Мы пришлем вам орудия. Все же лучше, чем бросать против танков ополченцев с винтовками и бутылками с горючей смесью. — Он подошел к Стрельбицкому вплотную. Иван Семенович разглядел, как напряглось лицо генерала, как сузились и стали еще холоднее его глаза, как собрались вокруг них морщины. — Всего пять-шесть дней! Дайте нам это время. Задержите врага! Любой ценой… — Есть, товарищ генерал-лейтенант. Стрельбицкий и Курасов вышли из кабинета. * * * По внутреннему распорядку артиллерийского училища в выходной день разрешались посещения курсантов родственниками. Как всегда, в назначенный час дружная толпа взволнованных и счастливых родителей хлынула в раскрытые ворота, держа в руках кули и узелки. А как же, так уж заведено: в гости с пустыми руками не ходят, да еще если ждет тебя за высоким забором не кто-нибудь, а любимое единственное чадо. Это для командиров они — курсанты и будущие офицеры, а для матерей вечные «ванюши» и «андрюши», которым нужны забота и внимание. Для таких встреч за территорией училища был приспособлен парк, совсем как в большом городе: с широкими лавочками и асфальтированными дорожками. Свободные от нарядов курсанты с радостными лицами выскочили на улицу навстречу родным, и вскоре на всей территории парка не осталось мест, где бы не обнимались, весело переговариваясь, матери и немного смущенные и довольные встречей мальчишки. Кто-то вынес на лавочку патефон, и хмурый осенний день тут же окрасился свежим, уже позабытым весельем. Звуки знакомых песен понеслись вверх, зашелестели еще не успевшими облететь листьями. И навеяли жгущие до слез чувства, подарив им такую недолгую, но очень нужную радость. В такой день старались не говорить о войне, по неписаному закону, он был святой, родительский. На несколько минут оживленные разговоры стихли — в воротах училища показалась командирская «эмка». Курсанты невольно вытянулись в приветствии, но Стрельбицкий не обратил на это внимания. Перед его глазами все еще стояла карта с жадными синими стрелками, устремленными на Москву, еще звучал беспощадный голос генерала Елисеева: «Всего пять-шесть дней… Задержите врага! Любой ценой». Не в силах отвлечься от этих мыслей, полковник посмотрел на стоящих неподалеку курсантов и буквально почувствовал, как его лицо передернула тень тревоги. Хорошо, что за толстым автомобильным стеклом этого не было видно. Санчасть сегодня тоже отдыхала. Маша и Люся, отпросившись у строгой Карповны, пошли прогуляться по парку. Всеобщее веселье и хорошая музыка вскружили голову, девчонки то и дело хихикали, шутили с осмелевшими при родителях ребятами. На одной из аллей девушки нос к носу столкнулись с курсантами пехотного училища Яхиным и Пахомовым. И — вот дела! — Люся вдруг зарделась, словно маковый бутон, и замолчала на полуслове. Кто бы знал, что букетик, брошенный ей недавно Раилем на стрельбище, она хранит под подушкой и никому об этом не говорит, даром, что боевая и веселая. Увидев перед собой Яхина, она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Хорошо, что первым заговорил Витя Пахомов: — Дружественный привет от пехотного училища. — Он картинно козырнул и расплылся в улыбке. — Пахомов, что это ты сегодня такой важный? — Люся постаралась побороть замешательство, но взгляд ее по-прежнему был прикован к молчащему Яхину. — Да есть повод. Да, Раиль? — Витя толкнул товарища в бок, но тот промолчал, только угукнул в ответ. Пахомов сделал крюк и, взяв под руку растерянную Машу, потащил ее в сторону, давая возможность Яхину и Люсе остаться вдвоем. Неожиданно к ним подскочил Славик Никитин: — Наконец-то я вас нашел. Маша, Сашка просил передать, что не сможет прийти. Маша схватила его руку: — Что случилось? — Он это… — Славик замялся, глянул на улыбающегося Пахомова, потом перевел взгляд на Машу. — Он на гауптвахте. Они с Митей Шемякиным подрались. — Как подрались? Из-за чего? — Не знаю. Говорят, была причина… Сам лейтенант Алешкин объявил. Люся продолжала смущаться, особенно теперь, когда они с Раилем остались наедине. Яхин шел на полшага сзади и молчал. И от этого Люсе становилось не по себе. Опять ей первой заговаривать, опять шутить? — И что это ты сегодня такой молчаливый? Назначил свидание, а сам плетется сзади и слова не молвит? — Она обернулась через плечо и бросила на него задорный взгляд. — Люся… Товарищ Шишкина… Она рассмеялась, видя его смущение и нерешительность: — Ну что — Шишкина? Раиль остановился, поднял полный мольбы и волнения взгляд и, стараясь перекрыть доносящуюся с площадки музыку, взволнованно выговорил: — Шишкина, я… делаю тебе предложение! Ты… согласна? — И вдруг вынул из-за спины прятавшийся там букетик, точь-в точь такой же, как тот, первый. Она замерла в удивлении. Неужели все вот так просто? Согласна ли она? Глупый, конечно, согласна! Сто раз согласна! Она хотела сказать это вслух, но неожиданно над людским весельем грянул пронзительный звук трубы — сигнал боевой тревоги! …Скрипнула на полуслове патефонная игла, оборвалась веселая песня. Парк и площадь в одно мгновение пришли в движение. Охваченные общим порывом, кинулись к воротам училища встревоженные курсанты. Позже, оказавшись на территории части, курсанты спешили в казарму, еще надеясь, что все обойдется и тревога окажется учебной. А над площадью, не умолкая, призывно звучала труба, рассекая своим медным голосом время на понятное «сегодня» и неизвестное «завтра». Полковник Стрельбицкий обвел взглядом вытянувшиеся на плацу шеренги. Несколько сот человек замерли в ожидании, стараясь угадать, что им скажет начальник в эту важную и давно ожидаемую минуту. Посерьезневшие в одночасье лица ребят, суровые взгляды офицеров и эта зловещая гулкая тишина, нарушаемая только воем беспокойного осеннего ветра. Никак не предполагал Иван Семенович, что придется наспех посылать людей, по сути, недоученных еще мальчишек, в самое пекло. Туда, где для них не будет тыла, где из всех оберегов будет только родная земля, готовая принять их любыми — живыми или мертвыми… За пять-шесть дней, пять-шесть дней… Что он может сказать им в эту минуту? Благословить на бой, пожелать удачи? Не то. Надо найти бронебойные слова, вселить в каждого веру и ненависть! Чтобы сами курсанты стали непобедимыми, а враг перед ними — беспомощным! В них самих, в их орудия нужно зарядить всю праведную злость, какую только можно себе представить!