— Товарищи курсанты и командиры! — Голос начальника взметнулся над строем, грозным эхом отпрянул от стен казармы, прорезал серую стынь. — Фашистские полчища рвутся к Москве! Наши отцы и братья не жалеют своих жизней, несокрушимой стеной вставая у них на пути! Сегодня настал наш черед! Перед нами поставлена трудная, но очень важная задача! Мы должны к утру выйти на рубеж, занять оборону и любой ценой удерживать врага не менее пяти дней, до подхода подкрепления! Он замолчал, переводя дыхание. Каменея лицом и закипая сердцем, ребята слушали и понимали, что их час настал. Вот тот самый день, к которому они готовились и представляли только в самых смелых мыслях. И это не учебная тревога. Для них началась Война. — Мы обязаны выстоять в схватке с врагом! От нас сейчас зависит исход всей битвы с фашистской гадиной! — Он снова замолчал, собираясь с силами. — Вся наша Советская Родина, наша партия, наши отцы и матери, братья и сестры — все смотрят сейчас на нас! В эту трудную для Родины минуту именно нам доверено остановить зарвавшегося врага, сбить с него спесь, доказать, что и мы умеем воевать и — не только обороняться, но и наступать! Я верю в вас… ребята, верю и знаю — победа будет за нами! Заслезились на ветру глаза. Стрельбицкий дал отмашку, командиры поспешили к своим подразделениям, послышались отрывистые команды. Грозная махина строя начала движение. Стрельбицкий направился к своей «эмке». Отдав нужные распоряжения, туда же поспешили офицеры училища: капитаны Россиков, Андропов, старшие лейтенанты ПАУ — Носов, ППУ — Мамчич, лейтенанты Алешкин, Шаповалов, Мусеридзе. Полковник подождал, пока соберутся все, кивнул помощнику. Тот прямо на капоте разложил карту-двухверстку. — Товарищи офицеры, прошу внимания. — Кольцо вокруг полковника стало теснее. — Переброска трех с половиной тысяч курсантов займет минимум сутки. Если противник успеет пройти Ильинское, дальше его уже не остановить. Есть предложение выдвинуть ему навстречу передовой отряд с задачей: к ночи выйти к Юхнову и соединиться с подразделением капитана Старчака. У него в подчинении десантники — то ли батальон, то ли рота. Россиков поднял на полковника вопросительный взгляд: — Точных сведений нет? — Нет. Для тех, кто не знает: капитан Старчак преподавал в разведшколе, там же создал из своих подопечных диверсионный отряд, численность которого держится в тайне. По имеющимся сведениям, действия его группы весьма эффективны: враг терпит урон в живой силе и технике. — Почему не сообщают численность его группы? — продолжал выпытывать капитан Россиков. — Чтобы нельзя было вычислить, сколько людей действует в немецком тылу. Вместе со Старчаком наш передовой отряд свяжет немцев боями, позволит нам выиграть время и закрепиться на новом рубеже. В передовой отряд войдут: шестая рота пехотного училища под командованием старшего лейтенанта Мамчича… — Есть. — Старший лейтенант выпрямился, одернул гимнастерку. — … и орудия капитана Россикова. — Есть. Стрельбицкий оторвался от карты и обернулся к посерьезневшему Россикову: — Яков Серафимович, собирайте технику, людей и выезжайте немедленно. Берите лучших курсантов. — Полковник перевел взгляд на лейтенанта Алешкина: — Этого вашего вчерашнего хулигана, как его? — Лаврова… тоже командируйте в передовой отряд, там такие будут на вес золота. Сигнал тревоги ворвался в помещение гауптвахты вместе с порывом холодного осеннего ветра. В небольшое зарешеченное окно не было видно, что творилось в парке. Как заволновалась вдруг испуганная толпа родных и близких и кинулись к воротам училища курсанты. Зато Сашка и Митя заметили сутолоку в построении. На плацу собирались знакомые повзводные коробки, суетились младшие командиры, стараясь успокоить подчиненных. Постепенно строй выровнялся и замер. Теперь все взгляды обратились в сторону штаба, откуда должен был появиться командир. — Не похоже на ученья. — Сашка растерянно посмотрел на Митю, но тот в ответ только пожал плечами. — А вдруг это по-настоящему, а? — Сашка зло сжал прутья решетки. — Нет, ты как хочешь, а я тут отсиживаться не собираюсь. — Он кинулся к двери, яростно забарабанил: — Эй, там, откройте! Слышите? Откройте! Митя хотел было оттащить товарища, но в это время с улицы послышался знакомый голос: — Саша! Лавров! Арестанты дружно кинулись к окну. Там, непривычно серьезная и собранная, стояла Маша. Только в первый момент показалось, что она стала какая-то другая. Это была их Маша — добрая и правильная, со светлыми кудряшками, выбившимися из-под пилотки, с ямочками на розовых щеках. — Я на минутку! — крикнула она. — У нас там… погрузка. А вы почему тут? Друзья переглянулись: кто будет отвечать? Митя опустил глаза, Сашка понял, крикнул в просвет между прутьями: — Мы-то… да так, подрались. — Митя, — не унималась Маша, — а ты что молчишь? Сашка, с ним все в порядке? Сашка глянул на Митю и неожиданно, в который уже раз вспомнил, как тот буквально выпросил у лейтенанта Алешкина этот дурацкий арест. — Да что ему будет? Подумаешь, задели друг друга по разу — и всего делов-то. Внезапно из-за угла выскочила запыхавшаяся Люся. — Машка, пошли скорее, нас ждут! Сашку как током ударило. Он оттолкнул праведника Митю от окна и начал быстро-быстро говорить, стараясь ничего не забыть: — Маша, Машенька, меня через пять дней выпустят. Всего каких-то пять дней! Маша, увлекаемая встревоженной Люсей, крикнула ему уже на ходу: — Я не знаю, где я буду через пять дней! — На ученьях, где же еще! Это же ученья? — Не знаю, все говорят, что это по-настоящему. — Напоследок Маша успела-таки махнуть ему рукой, настырная Люся дернула ее за рукав, и девчонки скрылись из виду. Митя молчал, глядя на товарища, понимая, как ему сейчас плохо. Но, прощаясь сейчас с Сашкой, Маша попрощалась и с ним, с Митей. И ему тоже горько от мысли, что они с ней больше не увидятся. Но зачем думать о плохом? Тем более вслед уходящим. Это плохая примета. — Наши идут бить фашистов, а мы… — Сашка поднял глаза на Митю. — Я тебе этого никогда не прощу. Ты во всем виноват… Митя был расстроен не меньше Сашки. И сам не понимал, кто же тогда дернул его за язык. Но разве он был не прав? — Саш. — Митя хотел было объясниться, но Сашка вдруг, как безумный, вскочил с места: — Давай сбежим, а? — А как? — Скоро караульный принесет обед, мы его свяжем… Митя в горячке махнул рукой: — Тоже мне беглец! Не говори ерунды. Ничего не выйдет, только добавят еще суток по десять. Вот уж тогда точно — своих не догоним. Сашка многозначительно посмотрел на Митю, видно, переваривал услышанное, потом с пущей убежденностью накинулся на него: — Да выйдет. Вот увидишь — выйдет! — А о караульном ты подумал? Знаешь, что ему за это будет? О-о, опять эта святая правильность! Да как же ты воевать-то будешь? — А обо мне ты подумал — тогда, в казарме, и сейчас, а? Ты можешь хоть раз сделать что-нибудь не по уставу? Митя, потупясь, молчал. Черт бы побрал этот дурацкий характер. А Сашка все распылялся: — Да ты просто трус! А уставом… только прикрываешься! Опять он за свое! Митя хотел схватить Сашку за грудки, но тот ловко увернулся и уже замахнулся, чтобы ударить зануду в глаз, но в это время заскрежетал засов. Оба, как по команде, замерли и уставились на дверь. Через секунду она распахнулась, и на пороге появился лейтенант Алешкин, строгий, одетый по-походному. — Так, драчуны, ввиду полученного училищем боевого приказа объявляю ваше наказание отсроченным. Выходите. Запыхавшиеся санитарки едва успели к окончанию погрузки. Суровая Карповна посмотрела на них, как на провинившихся. Но умоляющие, скорбные глаза Маши заставили смягчиться незлобивое сердце пожилой женщины. Уж кто-кто, а она знала подлинную цену этим последним минутам перед расставанием. Карповна невольно вспомнила тот жаркий летний день, когда провожала на войну своего мужа. Как плакала, подталкивая к отцу ничего не понимающего сына. Как почти теряя разум от горя, припадала к его широкой груди, будто запоминая запах близкого человека. И потом, в неведомой ей Галиции, немецкая пуля в один момент оборвала их недолгую семейную жизнь. Карповна глубоко вздохнула и молча кивнула девчонкам на оставшиеся у входа в санчасть вещмешки — берите, ваши. Маша и Люся кинулись за вещами и поспешили к полуторке. Из кабины выглянул суровый военфельдшер Петров и недовольно прикрикнул на опоздавших: — Ну, скорее там! Девушки проворно перемахнули через задний борт и уселись на ящики с медикаментами. Но машина не спешила отъезжать, похоже, военфельдшер Петров ждал еще кого-то. В одночасье пустой и торжественный плац артиллерийского училища превратился в привокзальную площадь. То и дело сновали озабоченные курсанты, подгоняемые командирами. Цепляли к машинам орудия, грузили ящики со снарядами… В кажущейся на первый взгляд суете чувствовалась слаженная работа сплоченных людей. И ощущалась странная смесь тревоги и азарта предстоящего большого дела. Машу не покидала внутренняя тревога. А может, и хорошо, что они оба сейчас остались там, на гауптвахте. Там они смогут переждать эту тревогу и по крайней мере останутся живы. А она обязательно к ним вернется, что такое пять-шесть дней — не так уж и много! И тогда решит все окончательно. А подрались-то наверняка из-за нее… Маша попыталась спрятать непрошеную довольную улыбку и неожиданно наткнулась взглядом на Раису Игоревну. Никитина, одетая в темно-зеленую полевую форму, перетянутую широким ремнем, в пилотке, стояла спиной к полуторке и нервно поправляла обмундирование на стоящем перед ней курсанте. Маша пригляделась и узнала Славика, сына Никитиной. Он неуклюже пытался отмахнуться от назойливой заботы матери, нервно оглядываясь — не видит ли кто, как она поправляет ему воротничок. До Машиного слуха доносился их негромкий разговор. — Мам, ну, не надо. Ты меня только позоришь. — Славик дернул плечом, уворачиваясь. — Теплое белье не забыл? — Никитина была непреклонна. В эту секунду она была ему и матерью, и командиром. — Нет. Ну, мам! — Славик недовольно сморщился. Детское лицо его приняло выражение капризного недовольства. — Ночью может быть холодно, — словно не замечая его возражений, продолжала Раиса Игоревна. — Береги себя. — Мама, мы едем всего на пять дней. У нас экзамен по топографии через неделю, мы должны к этому времени вернуться. — Славик посмотрел ей в глаза и улыбнулся: — Ну, я пошел?