Он повернулся, чтобы уйти, но она взяла его за руку и строго посмотрела в глаза. — Сын, я прошу тебя, постарайся без ненужных глупостей. Помни, что у меня, кроме тебя, никого нет. Он кивнул, как делал это обычно, выслушивая напутствие перед школой, и побежал так, словно спешил к мальчишкам во двор гонять мяч или играть в казаки-разбойники. Мать застыла на месте, глядя ему вслед. Пробегая мимо санитарной полуторки, Славик заметил Машу и на минуту остановился. Девушка привстала с ящика. — Маша! — крикнул он, подпрыгивая на месте и пытаясь заглянуть внутрь кузова. — А Сашка-то тоже едет! Его сам Стрельбицкий приказал освободить, представляешь? Ему повезло — он в передовой отряд попал, на самое ответственное место. Они прямо сейчас отбывают. Раньше всех! — Глаза курсанта вспыхнули мальчишеской завистью: — Им даже новые прицелы выдали! Маша, только что думавшая о ребятах как о спасенных от грядущего испытания, охнула и опустилась обратно на ящик. Люся схватила подругу за руку: — Ты чего? — Они тоже едут. В передовом отряде… Из-за угла казармы показалась колонна машин: четыре полуторки, два полноприводных «ГАЗа» и автобус с прибуксированными пушками. Передовой отряд! Маша встала в кузове в полный рост и стала пристально всматриваться в лица курсантов. И увидела его!.. Сашка сидел в первой машине, задумчивый и серьезный. Теперь он сидел такой же, как все, готовый к бою, и никто уже не мог обещать ей, что он вернется из этого пекла. Как же изменчива и непредсказуема бывает человеческая судьба… А где же Митя? Взгляд тревожно метался от машины к машине, но все напрасно. А может быть, это знак? Может, не так уж неправа Никитина, предлагавшая Маше правильный выбор, и то, что сейчас она не видит Шемякина среди бойцов, — это прямое указание свыше? А Сашка в этот момент думал о предстоящем деле. Старший лейтенант Носов перед самой посадкой сунул ему в руки небольшой ящик с новеньким прицелом и назначил ответственным за имущество. И младший сержант Лавров с этой минуты буквально прирос к прицелу, поминутно отгоняя любопытных. В мыслях Сашка был уже там, на рубеже: он готовил позицию, окапывался, снова и снова повторял теорию и вспоминал недавнюю практику. Ему казалось, что он готов к бою, но — к бою учебному, а что там будет на самом деле, он, как ни старался, не мог представить. Было ясно одно: от их передового отряда зависит главное — успеют ли остальные закрепиться на рубеже. И в этом главная задумка командования, главная задача предстоящего маневра. Машины загрохотали по плацу. Сашка оторвался от своих мыслей и поднял глаза. И наткнулся взглядом на Митю. Тот, стоя навытяжку возле машины с опущенными бортами и кивая головой, выслушивал, что говорит ему лейтенант Алешкин. Сашка дернулся, чтобы окликнуть товарища, но тот вдруг сам повернулся на шум машин и радостно кивнул Сашке на прощанье… — Все понятно? — Алешкин видел, как отвлекся Шемякин, и решил повторить сказанное. — В первую очередь грузите бронебойные. — Есть, — сержант вскинул руку. — Разрешите идти? — Идите. Алешкин проводил взглядом вчерашнего арестанта Митю и невольно нахмурился. Что значит отложенное наказание по сравнению с тем, что их ждет буквально завтра?.. У ворот училища образовался затор. За успевшим проехать передовым отрядом замкнулась толпа так и не ушедших родителей, и теперь вся эта людская масса норовила проникнуть на территорию училища. Со слезами и мольбой женщины умоляли караульных пропустить их попрощаться со своими детьми. Алешкин перехватил недовольный взгляд Стрельбицкого и, поняв приказание без слов, поспешил к бурлящей у ворот толпе. В числе первых в воротах застрял грузовик с оркестром. Музыканты, сжимая в руках начищенные до блеска инструменты, растерянно вертели головами, не понимая, как им быть дальше. Алешкин замахал рукой и вскочил на подножку: — Товарищи родственники, пожалуйста, отойдите! Прошу вас, десять шагов назад! Какая-то женщина в сером плаще и выгоревшем на солнце, когда-то нарядном платке кинулась ему навстречу: — Товарищ командир! Вы на фронт? Мой сын курсант Шипилов… можно с ним попрощаться? Он мельком глянул на нее и, обращаясь сразу ко всем, крикнул что было силы: — Товарищи родственники! Мы убываем всего на несколько дней! Разрешите проехать, пожалуйста, разойдитесь! — и вдруг обернулся к музыкантам: — Играйте, что ли, чего сидите! Услышав это, капитан и его оркестранты просияли от радости и, кое-как устроившись в тесном кузове, дружно грянули «Прощание славянки». Толпа преобразилась. Полная боли и отчаяния музыка так сильно подействовала на людей, что многие от неожиданности оцепенели, еще громче раздался плач, послышались истошные выкрики. Но уже в следующую минуту лица женщин сделались серьезными… Понемногу толпа стала расходиться, освобождая ворота… В этот момент Алешкин услышал рядом голос Лизы: — Афанасий! Он обернулся. В общей массе она стояла справа от выезда, держа на руках маленького сына. Афанасий спустился с подножки полуторки и, убедившись, что люди его поняли и больше не станут загораживать выезд, окончательно спрыгнул на землю. — Лиза! Вовка, наконец-то тоже разглядевший в гуще народа отца, радостно вскинул к нему ручонки: — Папа! Папа! Алешкин сначала радостно обнял жену и сына, потом растерянно огляделся вокруг и снова посмотрел на Лизу: — Ты что тут делаешь? Она начала сбивчиво рассказывать, то и дело подбрасывая сползающего с согнутой руки Вовку: — Мы ждали тебя к обеду. Я суп сварила. — И неожиданно, словно вспомнив вдруг о самом главном, выпалила: — Ты обедал? Он перехватил ее, полный ужаса и отчаяния, взгляд. А ведь это и их прощальная минута! Он уезжает, и что будет дальше, никто пока не знает. Суп? А после обеда он обещал сходить с ними на речку… А оно вон как завертелось. Недаром же не спалось ему этой ночью. Значит, чувствовал что-то. Но сердце, занятое тревогой, только бешено колотилось и ничего не предвещало наперед. — Лиза, это ненадолго, — только и сумела расслышать она сквозь гул чужих голосов. Он выхватил у нее сына и крепко прижал к себе. Мальчик радостно захлопал глазенками: — Папка, ты на фронт? — Сынок, мы на учения, — ответил Алешкин и, не давая ребенку опомниться, начал быстро и горячо говорить ему в самое ухо: — Ты слушайся маму, понял? Помогай ей. А я скоро вернусь, обязательно вернусь! Вовка, будь героем! Он горячо обнял их. Лиза все поняла… Она жена командира. Плакать она не должна. Она гордо выпрямила спину и постаралась улыбнуться: — Здесь все будет хорошо и правильно! Ты только береги себя! За нас не переживай! Пожалуйста! Он сразу успокоился, угомонился и Вовка, сын командира как-никак… Афанасий достал из кармана удостоверение на жену командира и сына, выданное ему еще месяц назад, и протянул ей: — Ты немедленно уезжай в эвакуацию. Немедленно. Вам нельзя здесь оставаться, пока мы на фронте, — Подольск город прифронтовой. Дезертиров не потерпят. Уезжай. Недели на две, не больше… — У лейтенанта заходили желваки. Эвакуация и безвестность продлились почти четыре года. Справиться с эмоциями, конечно, помог Вовка. Посмотрел, насупив детский взгляд, на отца. И Афанасию припомнился теплый вечер после выпуска в Военном училище в Москве… Гуляя по столице, трое кремлевских курсантов подошли к трем симпатичным девушкам на Дербеневской набережной. Оказалось, все родные сестры: Лиза, Катя и Вера. Такие были красавицы и с огоньком в глазах, что бравые парни не устояли: познакомились и предложили вместе провести этот вечер. Афанасий среди них был самый рослый и видный, косая сажень в плечах — прямо как атлет-красноармеец на фоне красных полотнищ, которыми были украшены набережная и площади Москвы. Офицерская выправка, военная форма и уверенный командирский голос сразили сестер Стахановых наповал. «Лиза, ты так на него не смотри! Чур мой, я первая!» — тихо шепнула сестре младшая Вера. Но куда там! Лиза уже попала под его чары. «Именно таким мужчинам хочется дарить сыновей», — от своих мыслей ей даже страшно стало. Какая-то неведомая сила влекла их друг к другу! Взгляды встретились, и Лиза смущенно как-то улыбнулась. Долго гуляли, катались на речном трамвайчике, шутили и даже ели мороженое, настоящее «Эскимо». Хотя и боялись простудиться. И кто-то рядом подначил молодежь частушкой: «Холодно, холодно, холодно на морозе песни петь, если милый не сумеет лаской губы обогреть»… Так незаметно добрались до площади Киевского вокзала. Перед вывеской «Киевское районное бюро ЗАГС» Афанасий взял Лизу за руку и пригласил подняться по ступенькам. «Лиза, будьте моей женой». Все как во сне. «Как фамилия твоя?» — строго спросил уже лейтенант Алешкин. «Стаханова», — пролепетала Лиза. «И не жалко такую знаменитую фамилию за 10 рублей продавать?» — рассмеялся Афанасий. Лиза уверенно сказала: «Нет». Вот так она стала Алешкиной. Поскольку брачующийся был военнослужащим, то расписали их сразу. Со ступенек спускались уже мужем и женой. Тогда он гордо и спокойно представил ее: «Прошу любить и жаловать: моя супруга Алешкина Елизавета Николаевна…» В это время со стороны казарм к воротам стала подтягиваться колонна машин. Вслед за передовым отрядом к намеченному Ильинскому рубежу выдвигались основные силы курсантов. Алешкин отдал Вовку Лизе и, помахав им рукой, поспешил к своей машине. Обернулся, взглянул на них еще раз. Дверца кабины захлопнулась. Первыми из ворот выехали оркестранты, за ними проследовали набитые людьми полуторки, прогромыхали стальными лафетами пушки. «Славянка» еще гремела над площадью. Ее пронзительная мелодия уводила людей вслед за проезжающими машинами в неизвестность, имя которой — война. * * * Разбитая дождями, изрытая воронками от авиабомб дорога эта только на картах называлась «шоссе». Между тем она была одной из основных магистралей, соединяющих столицу с Можайской линией обороны. Линия эта была задумана летом 1941 года как важный стратегический рубеж на случай прорыва немцев в этом направлении. Созданная для прикрытия западного участка, эта линия тянулась более чем на 200 километров, охватывая полуокружность от Волоколамского шоссе на севере до слияния Угры с Окой на юге. По плану Можайская линия обороны должна была включать в себя три полосы обороны: одну главную и две тыловые, отстоящие друг от друга на расстоянии 40–60 километров. Передовой рубеж был намечен на линии: река Лама — Волоколамск — Бородино — Ильинское — Детчино — Калуга… Тогда же, летом, было начато строительство оборонительной линии. Однако к середине осени успели подготовить только часть укреплений. Попросту не хватало человеческих рук. Ведь наступление фашистов было беспощадно стремительным. Танки вермахта замкнули окружение советских войск под Вязьмой, одновременно выйдя на шоссе к Москве, проходящее через Юхнов, Ильинское и Малоярославец. На столицу уже шел 20-километровым шагом парадный 57-й немецкий моторизованный корпус в составе 200 танков и 50 000 солдат и офицеров. Понимая, что немцы рано или поздно все-таки выйдут на Ильинский боевой участок, части Красной армии вместе с местным населением сооружали оборону на восточных берегах рек Лужа и Выпрейка. Здесь возводились доты, в том числе и для стрельбы из орудий, рылись траншеи, ставились противотанковые ежи, тянулись сотни метров колючей проволоки. Именно здесь и предстояло застолбить главную преграду для передовых частей вермахта на пути к Москве. Колонна машин с курсантами-артиллеристами остановилась у железнодорожного переезда. Регулировщица, немолодая подтянутая женщина в потертой телогрейке, долго вглядывалась в лица курсантов, потом сунула за пазуху флажок, отвернулась и, словно ненароком, смахнула непрошеную слезу. Приближающийся поезд, громко свистнув, обдал первую полуторку густым облаком пара… Курсанты, как завороженные, уставились на длинную череду вагонов. Когда же шлагбаум подняли, навстречу через переезд хлынула толпа беженцев. Женщины, дети, старики надеялись укрыться от наступающей по пятам смерти. А курсанты, вчерашние мальчишки, двигались навстречу этой самой смерти: будто прикрывая своими спинами тех, кто оказался в эту минуту на этом переезде. Они встретились и посмотрели друг другу в глаза. Чтобы понять и запомнить: это есть та самая Родина, которую надо защищать от натиска врага. Людское море бесконечным потоком перетекало через железную дорогу. Курсанты, притихнув, смотрели на несчастных и испуганных людей, невольно сравнивая их с теми, что остались у ворот училища. Неужели их родным уготована та же участь? …Уже несколько часов колонна двигалась в сторону Малоярославца. Дорога понемногу пустела, и беженцы встречались реже. Зато то и дело гремели попутные полуторки, сворачивающие к возводимым оборонительным заграждениям по обеим сторонам дороги. Вдалеке едва были различимы пестрые фигурки людей, работающих лопатами и кирками. Там днем и ночью сооружались глубокие, в два-три человеческих роста, противотанковые рвы. Растревоженные придорожные города и села — все это пока еще считалось тылом. Передовая была там, куда ехали сейчас артиллеристы.