Умирающий лежал на возвышении из нескольких подушек, руки вытянулись вдоль тела поверх расшитого покрывала, глаза были закрыты. На нем была шелковая пижама бледно-розового цвета, расстегнутая у шеи, из которой торчала трубка для проведения эндотрахиальной интубации. На голове топорщились редкие седые волосы. Орлиный нос в обрамлении ввалившихся щек. Тело едва вырисовывалось под покрывалом. Он походил на столетнего старика, а между тем ему было всего пятьдесят. В этот самый момент медсестра перевязывала рану на его шее, меняя марлю вокруг насадки, помогавшей ему дышать. Из всего персонала, дежурившего в комнате в течение суток, только одному врачу и его помощнице было дано право лично присутствовать у кровати больного. Когда члены следственной группы переступили порог комнаты, они натолкнулись на взгляд Лары Рокфорд, которая ни за что на свете не пропустила бы это зрелище. Она сидела в кресле чуть поодаль и курила, пренебрегая всеми правилами гигиены. На замечание медсестры о том, что, учитывая критическое состояние ее брата, сейчас этого не следовало бы делать, та ответила просто: — Настолько критическое, что определенно ему уже ничем нельзя навредить. Никла уверенно подошла к кровати, наблюдая за картиной особо привилегированной агонии. Этот конец очень сильно отличался от жалких и отвратительных смертей, ежедневно случавшихся в Гавани у нее на глазах. Оказавшись в непосредственной близости от Джозефа Б. Рокфорда, монахиня перекрестилась. Затем она обернулась к Горану со словами: — Можно начинать. Они не имели возможности записывать все, что происходило. Никакой суд никогда не принял бы во внимание подобные улики. Да и о доведении до сведения прессы информации о проведении подобного эксперимента не могло быть и речи. Все должно остаться за этими стенами. Борис и Стерн заняли позиции возле закрытой двери. Роза Сара направилась в угол и, опершись о стену, встала, скрестив руки на груди. Никла устроилась на стуле около балдахина. Рядом с ней села Мила. Горан встал с противоположной стороны, поскольку хотел видеть и монахиню и Рокфорда как можно лучше. Медиум начала входить в транс. Врачи для оценки состояния комы пациента пользуются шкалой Глазго. Путем трех простейших проб — вербальная реакция, открывание глаз и двигательная реакция — можно установить степень компрометации неврологических функций. Обращение к образу шкалы в определении статуса комы не случайно. Потому что это действительно похоже на спуск с лестницы, когда состояние сознания постепенно слабеет до полного истощения. Если не считать свидетельств тех, кому удалось пробудиться от этого состояния — в плане сознательного восприятия окружающего мира и в условиях полного умиротворения, лишенного страданий, при которых тело находится в неустойчивом положении, — пока ничего не известно о том, что на самом деле происходит с человеком в этом промежутке между жизнью и смертью. К этому можно добавить, что тот, кто приходит в себя после комы, спускается по этой лестнице всего на две-три ступени. Некоторые неврологи считают, что таких ступеней никак не меньше ста. Миле было неизвестно, на какой в действительности ступени находился Джозеф Б. Рокфорд в этот момент. Быть может, он был в комнате вместе с ними и мог их слышать. Либо он уже опустился достаточно низко, чтобы суметь освободиться от собственных призраков. Ясно было одно: Никле, чтобы отыскать его, предстояло спуститься в глубокую и небезопасную пропасть. — Вот, я начинаю что-то слышать… Руки монахини лежали на коленях. Мила заметила, как ее пальцы стали сжиматься от напряжения. — Джозеф еще здесь, — объявила медиум. — Но находится очень… далеко. Однако сверху он еще может что-то воспринимать… Роза Сара и Борис растерянно переглянулись. С лица молодого человека слетела смущенная полуулыбка, но он сумел сдержать ее. — Он очень обеспокоен. Он раздражен… Ему не хочется больше оставаться здесь… Ему хотелось бы умчаться прочь, но он не может: что-то сдерживает его… Его раздражает этот запах. — Какой запах? — спросила женщину Мила. — Запах гниющих цветов. Он говорит, что это невыносимо. Все понюхали воздух, пытаясь найти подтверждение этим словам, но почувствовали всего лишь приятный аромат: на подоконнике у окна стояла большая ваза со свежими цветами. — Попробуй разговорить его, Никла. — Не думаю, чтобы он хотел этого… Нет, он не хочет разговаривать со мной. — Ты должна убедить его. — Я сожалею… — Что? Но медиум не закончила фразу. Вместо этого она произнесла: — Думаю, что он хочет что-то показать мне… Да, так и есть… Он показывает мне сейчас одну комнату… Эту комнату. Но нас в ней нет. Нет и всего этого оборудования, которое сейчас поддерживает в нем жизнь… Никла оцепенела: — Рядом с ним кто-то есть. — Кто это? — Женщина, она очень красива… Думаю, что это его мать. Мила краем глаза увидела, как, закуривая очередную сигарету, Лара Рокфорд нервно заерзала. — Что он делает? — Джозеф совсем маленький… Она держит его на коленях и что-то объясняет… Она делает ему замечание и предостерегает от чего-то… Она говорит ему, что окружающий мир несет ему только зло. А если он останется здесь, то будет в полной безопасности… Она обещает защищать его, заботиться о нем и никогда не оставлять его… Мила и Горан переглянулись. Золотое затворничество Джозефа начиналось именно так: его мать изолировала его от мира. — Она говорит, что среди все опасностей, таящихся в мире, женщины — самое большое зло… Там, за стенами дома, полно женщин, которые хотят лишить его всего… Они будут любить его только за то, что у него есть… Они обманут его и будут им пользоваться… Потом монахиня еще раз повторила: — Я сожалею. Мила вновь посмотрела на Горана. В то утро в беседе с Роке криминолог с уверенностью заявил, что неистовство Рокфорда — то самое, что со временем превратило его в серийного убийцу, — исходило из того, что он не принимал себя таким, каким он был. Поскольку некто, вероятно его мать, однажды узнал про его сексуальные предпочтения и никогда не простил ему этого. Убить партнера значит смыть свою вину. Но очевидно, Гавила ошибался. Рассказ медиума отчасти опровергал его теорию. Гомосексуальность Джозефа была связана с фобиями его матери. Наверняка она знала о наклонностях сына, но при этом хранила молчание. Тогда почему он убивал своих партнеров? — Мне не разрешали даже приглашать подруг… Все повернулись в сторону Лары Рокфорд. Молодая женщина, дрожавшими руками сжимая сигарету, говорила, опустив глаза. — Ведь это ваша мать приглашала сюда этих юношей, — заметил Горан. — Да, и платила им, — подтвердила женщина. Слезы катились из единственного целого глаза, превращая лицо в еще более гротескную маску. — Мать ненавидела меня. — Почему? — не унимался Горан. — Потому что я — женщина. — Мне жаль… — снова повторила Никла. — Молчи! — крикнула Лара в адрес брата. — Мне очень жаль, сестренка… — Молчи! — вскочив на ноги, яростно выкрикнула женщина. Ее подбородок трясся от волнения. — Вы не можете себе представить. Вы не знаете, что значит оглядываться и наталкиваться на эти глаза за спиной. Взгляд, который преследует тебя повсюду, и тебе известно, что он означает. Хотя ты вовсе не хочешь мириться с этим, поскольку тебе претит сама мысль. Думаю, что он пытался понять… потому что его тянуло ко мне. Мила держала за руку Никлу, продолжавшую пребывать в состоянии транса: монахиню колотила сильнейшая дрожь. — Именно по этой причине вы покинули дом, не так ли? — Горан пристально посмотрел на Лару Рокфорд с твердым намерением любой ценой получить от нее ответ. — А он как раз в то время начал убивать… — Да, думаю, что все так и было. — Затем, пять лет назад, вы вернулись… Лара рассмеялась: — Я ничего не знала. Он обманул меня, сказав, что чувствует себя одиноким и покинутым всеми. Что я его сестра и он любит меня, поэтому мы должны помириться. Что все остальное было просто моими навязчивыми идеями. Я поверила ему. Когда я приехала сюда, первые дни он вел себя вполне нормально: был нежен и ласков, уделял мне много внимания. Он был совсем не похож на того Джозефа, которого я знала с детства. До тех пор… Женщина снова рассмеялась. И этот смех лучше всяких слов передал всю ее внезапную ярость. — Значит, это не автокатастрофа довела вас до такого состояния… — высказал свое предположение Горан. Лара покачала головой: — Так он наконец обрел уверенность в том, что я больше никогда не покину его. Все присутствующие почувствовали безмерную жалость к этой молодой женщине, бывшей пленницей не столько этого дома, сколько собственной изуродованной внешности. — Прошу прощения, — сказала затем Лара и заковыляла к двери, подволакивая поврежденную ногу. Борис и Стерн расступились, давая ей дорогу. Затем они вновь посмотрели на Горана, ожидая его решения. Криминолог обратился к Никле: