Что-то у них не сложилось. Но в деле не было речи о промахах следствия, напротив, операцию называли «образцовой», «стопроцентно удачной». Но раз так, у Теренса Моски нет причин интересоваться этим делом. Мила нашла протокол показаний Горана на суде над серийным убийцей. Криминолог охарактеризовал Бенджамина Горку «полным психопатом, столь же редким явлением природы, как тигры-альбиносы». И далее добавил: «Подобного индивида очень трудно обнаружить, так как на вид это обыкновенный, вполне нормальный человек. Но под налетом нормальности скрывается внутреннее эго, звериная личина. Горка подпитывал этого зверя тайными снами и желаниями. Временами даже боролся с ним, пытаясь отделаться. Но в конце концов уступил ему, ибо понял: единственный способ утихомирить зверя – пойти у него на поводу. Иначе он сожрет его изнутри». Читая этот протокол, Мила будто слышала голос Горана. «Но вот однажды разрыв между снами и реальностью исчез. И Бенджамин Горка начал претворять свои фантазии в жизнь. Инстинкт убийства заложен в каждом из нас. Но, слава богу, большинство людей обладает сдерживающими механизмами. Однако порой наступает момент надлома». «Момент надлома», – повторила про себя Мила и продолжила чтение. «…Вскоре появляется тяга к повторению. Потому что воспоминаний о пережитом удовлетворении и отвращении ему недостаточно. Фантазий уже не хватает, для насыщения требуется повторный ритуал. И так до бесконечности». До бесконечности! Он сидел на стальной перекладине пожарной лестницы и в рассеянности затягивался сигаретой. – Не вздумай стукнуть моей жене, – предупредил Стерн, когда она появилась в дверях запасного выхода. – Не волнуйся, я сохраню твою тайну, – сказала Мила и примостилась рядом с ним. – Чего ты от меня хочешь? – С чего ты взял, что я чего-то хочу? Вместо ответа Стерн чуть приподнял бровь. – Альберт никогда не попадется, и ты это отлично знаешь, – продолжала Мила. – Я думаю, он уже спланировал свою смерть. Она тоже входит в его планы. – Да чтоб он сдох, прямо сейчас! Знаю, так говорить не по-христиански, но иначе не скажешь. Мила поглядела на него и нахмурилась: – Он знает о вас многое, Стерн. Иначе не подбросил бы в Центр труп девочки. Наверняка он давно следит за вами, изучил ваши реакции, потому и ухитряется опережать вас. Мне кажется, лучше всех он знает Гавилу. – Почему тебе так кажется? – Я читала протокол показаний Горана на суде по старому делу. Альберт ведет себя так, словно хочет опровергнуть его теории. Он весьма своеобразный маньяк. Нарциссизмом, похоже, не страдает, поскольку стремится привлечь внимание к другим преступникам, а не к себе. У него нет неудержимых инстинктов, он вполне владеет собой. Убивать не доставляет ему удовольствия, для него это, скорее, вызов. Чем ты это объясняешь? – Ничем. Меня это не интересует. – Да как ты можешь плевать на такое? – вспылила Мила. – Я не говорю, что мне плевать, я сказал, меня не интересует его «вызов». Это разные вещи. Он держит нас на коротком поводке только потому, что речь идет о спасении девочки. А ты зря говоришь, что он не страдает нарциссизмом. Ему необходимо наше внимание, только наше, понимаешь? Журналисты сойдут с ума, если он подаст им знак, но Альберту это не нужно. По крайней мере, пока. – Потому что мы не знаем, какой финал он задумал? – Именно. – Но я уверена, Альберт сейчас пытается привлечь внимание к вам. Я думаю про Бенджамина Горку. – Про Уилсона Пикетта? – Расскажи мне об этом. – Ты же читала дело. – Борис мне сказал, у вас были какие-то трудности. Стерн резко отшвырнул окурок: – Борис иногда сам не знает, что говорит! – Давай, Стерн, расскажи мне, как было на самом деле. Между прочим, не только я интересуюсь этим делом. – И она рассказала про папку, которую видела среди бумаг Теренса Моски. Стерн задумался: – Ладно. Только учти: удовольствия тебе это не доставит. – Я не ради удовольствия спрашиваю. – Когда мы поймали Горку, то начали просеивать сквозь сито его жизнь. Он жил в основном в грузовике, но при обыске мы нашли у него чек на закупку большой партии продуктов. Мы подумали, он готовится слинять и отсидеться где-нибудь. Не иначе почуял, как кольцо вокруг него сжимается… – Но это было не так? – Через месяц после ареста вдруг поступило заявление о пропаже проститутки. – Ребекки Спрингер. – Да. И якобы пропала она где-то перед Рождеством. – То есть когда схватили Горку. – Примерно. А работала она в тех местах, где он проезжал на грузовике. О дальнейшем Мила сама догадалась. – Он держал ее в какой-то норе, и продукты закупал для нее. – Мы не знали, где это и сколько она еще продержится. Поэтому стали допрашивать его. – А он, естественно, отрицал. – Ничуть не бывало, – покачал головой Стерн. – Он во всем признался. Но сказать, где он ее прячет, согласился только при одном условии. Чтобы на допросе присутствовал доктор Гавила. Мила не поняла: – И в чем проблема? – Проблема в том, что доктора Гавилу мы не могли найти. – А Горка откуда узнал об этом? – Да он не знал, гад такой! Мы с ног сбились, искали его всюду, а время уходило. Борис каким только хитростям не подвергал этого ублюдка… – Ну и что, сумел расколоть? – Нет, но мы прослушали записи предыдущих допросов. Там Горка вскользь упомянул старый склад и колодец. Так Борис нашел Ребекку Спрингер. Сам. – Но она уже умерла от голода? – Нет. Она перерезала себе вены крышкой консервной банки, которую Горка оставил ей с партией продуктов. И мало того… судебный врач сказал, что она покончила с собой буквально за два часа до появления Бориса. Мила похолодела, но все-таки не удержалась от вопроса: – И где же все это время был Гавила? Стерн усмехнулся, но лишь для того, чтобы скрыть истинные чувства. – Его нашли спустя неделю в туалете автозаправочной станции. Вызвали «скорую». Он был в алкогольной коме. Оставил сына на няньку и уехал из дому, чтобы опомниться после ухода жены. Когда мы пришли к нему в больницу, его нельзя было узнать. Этот рассказ, пожалуй, объяснил ей причину необычной привязанности полицейских к такому сугубо штатскому человеку, как Горан. Людей сближают драмы, а не успехи, подумала Мила. И ей тут же вспомнилась фраза, которую она слышала от Горана, после того как он догадался, что Рош обманул их насчет Джозефа Б. Рокфорда: «Мы думаем, что хорошо знаем людей, с которыми постоянно общаемся, а на самом деле ничего о них не знаем». Как это верно! Она при всем желании не смогла бы представить себе Горана в том положении, в котором его нашли. Пьяного, не в себе. На миг ей стало противно, и она поспешно сменила тему: – Почему вы назвали дело «Уилсон Пикетт»? – Чем плохое имя? – Насколько я понимаю, Гавила предпочитает оставлять преступникам настоящие имена, чтобы их личность не была слишком расплывчатой. – Да, как правило, – подтвердил Стерн. – Но в тот раз он сделал исключение. – Почему?