С горы сбежал минут за семь. Еле заметный полузаваленный проход зиял темнотой. Скользнул в него и в очередной раз порадовался своему небольшому росточку. Кто другой здесь не пролезет, разве подросток какой, но тем и на поверхности дел хватает. На улице только сгущался вечер, а здесь царила вечная ночь. Фонарик зажигать не стал. Память услужливо отсчитывала шаги и повороты. Показалось, свет забрезжил. Козлякин улыбнулся. Подарок неясных голосов — зрение в полной тьме. Сейчас обострится и внутреннее видение большей части «подземли». Точно, вот оно. Привычно пробежался «щупальцами» по штольням и штрекам. Никого. Ноги несли Володьку в глубь горы. Хлюпнуло под сапогами. Вот он, последний поворот и лестница вниз. В прошлом году с сыном Максимкой соорудили. «Хороший пацан вырос, — радовался “хозяин” шахт. — Когда в дом за архивом лезли, не менжевался и костер посреди комнаты соорудил, только глянул — без слов все понял. Потом с очкастым разобраться хотел, если погонится. Даже ножичек достал, но тот предпочел пожар тушить». Мелкая вода закончилась, и в неясном негативе подземной картинки увидел Козлякин мешок, лежащий на метровом сухом уступе. Шнур валялся рядом. За пару минут сделал из мешка рюкзак, увязав за углы. Набросил, подтянул. Все в порядке. Еще метров триста, и будет один из обжитых тайников. Останавливаться сейчас нельзя, сырость шахт уже дает о себе знать. «Градусов двенадцать, — зябко поежился он. — Надо идти». Здесь, внизу, теплом не разбрасываются — кругом камень. «Ничего, на лежке отогреюсь», — решил Козлякин и шагнул в серый коридор. 15. М. Птахин — Все вовремя, — бабахнул Петр на стол пачку бумаг. — Давай смотреть, что тут батя оставил. Какой там год? Пока ехали по городу, я в двух словах обрисовал ситуацию. Но рассказывать язык не поворачивался. Такая жадность обуяла, хоть волком вой. С одной стороны, стыдно, а с другой… Вот и сейчас сижу, с собою борюсь, а так хочется схватить архив Петровского папаши — и за дверь. «Только не ждет тебя там никто, — сам себе говорю. — Разве что Козлякин и компания. Читанёт сейчас бумаги. Поймет, что внизу интерес есть, и закрутится все сначала…» — Какой год, говорю? — рявкнул Петр, возвращая меня в реальность. — Чего замер-то? — Лихорадка, — буркнул я. — Чего? Покаялся: — Золотая лихорадка. У меня так в начале каждого мероприятия, когда ищем что-нибудь ценное. Сильно хочется одному владеть… — Странно, — пригляделся ко мне Петр. — У меня такого не было. — Обычно справляюсь, — хвастаюсь. — А вот Козлякина вашего, скорее всего, именно она скрючила. — С ним вообще загадка, — заговорил хозяин дома, что-то вспоминая. — У него перед самой войной в «подземле» чутье открылось. Моему товарищу хвастался как-то, что, если кто ненашенский в шахты заходит, чует он их. — Лихо, — прикинул я перспективы соревнования с эдаким подземным жителем. — Потом я и сам кое-что видел, — продолжил Петр. — Когда самая заваруха внизу началась, он на меня настоящую охоту открыл. Я тоже его присутствие как-то улавливал. Потушу иной раз фонарь и сижу — не шевелюсь, шорохи вокруг себя слушаю. Один раз так же устроился, уши растопырил, и вдруг бежит кто-то бойко. Лучик света уж появиться должен, а все нет. По шагам слышу: небольшого росточка бегун. Топот уже рядом — еще метр, еще. Я забурник поднял и стою за поворотом. Темнота кромешная — глаз коли. Вываливается тут кто-то из штрека и как шарахнется от меня, будто увидел. Слышу, упал он и говорит вдруг голосом Козлякина: «Не убивай меня, Петруха, я же не знал, что ты тоже видишь». Напугался я тогда сильно. Фонарик включил, а он как завопит снова: «Не убивай!» — и ходу на карачках, только не так ловко, как по темноте. Ослеп будто. Раза три на стенку налетел. — Так что, прямо в темноте бегает? Видит как-то? — Его спросить случая не представлялось, а вот Заморенка я на поверхности разок прижал, тот и подтвердил, что не все в порядке с Вовой. Причем откровенно рассказывал — будто на исповеди. Предлагал еще мне войну прекратить, а я и не участвовал в ней, сказал только: сами разбирайтесь. Не люблю я этого Заморенка, всегда пакостный был, а потом, когда в тюрьму попал, так все его нутро окончательно и проявилось. — Уголовник? — Да. Потом много раз попадал. Последний срок вообще где-то по России катался и освободился в самом начале девяностых. Местные сидельцы его побаиваются, он среди них в авторитете. — А ты? — Что я? — Не побаиваешься? — поддразнил я. — Отвык я бояться, — ответил Петр, и мне вдруг стыдно стало за свою язвительность. — Отвык, а потом, Козлякин во много раз опасней, так что нам с тобою нужно хорошенько подумать, прежде чем собираться вниз идти. — Да уж, — поежился я. — Хорошая у нас компания получается: уголовник, монстр подземный, которому и фонарик не нужен, и мы — котятки… — Ну, не совсем так, — улыбнулся Петр. — Меня-то никому прибрать не удалось. Один раз Володька меня таки подкараулил, но почуял я за спиною что-то. Присел, а тут он через меня и кувыркнулся. Кувалдой бил. Хотел в голову угадать, да не попал, а в рукопашной ему со мной не тягаться. Я ему тогда ключицу выломил, когда сцепились, но он меня зубами цепанул и вывернулся. С этими словами Петр расстегнул рубашку, и я увидел около левого соска шрам. — Чуть напополам не перекусил, — улыбнулся собеседник, — а сам в проход нырнул. Две недели его потом не было, и полагал я, сгинул он где. Но нет. Выбрался. Представляешь, с одной рукой и с горизонта сто сорок метров. — Может, там ходы какие? — От того места не знаю таких, — жестко ответил Петр. — Только лестницы, и те гнилые. И еще скажу: я с одной рукой там бы и остался. — Да уж, — задумался я. — На самом деле, стоит все взвесить, прежде чем вниз соваться… — Не дрейфь, — улыбается партнер. — Я же говорил тебе, есть у меня запасные маршруты. Даже если все рухнет, выплыть можно… — Выплыть? — Именно! Там метров шесть только пронырнуть. Вещи, правда, придется бросать, зато сами выскочим только так… — А фонари? — Водолазный возьмем, — ответил Петр и ткнул пальцем в рюкзак, — не проблема. У меня есть. — Вода холодная? — Байкальская, — засмеялся партнер. — Градусов шесть. Эти метры можно и голому, хотя в одежде лучше. — Ну да, — вспомнил я свои дальневосточные упражнения. — Нырял я в одежде при двенадцати градусах, и ничего… — Ну ладно, этот случай крайний, — заключил Петр. И рявкнул, возвращая меня к действительности: — Год какой, говорю? Журналы друзей, инженера и геолога, были похожи. Правда, каждый писал о своем. Записей о сероводороде не оказалось, вернее, были, но зашифрованные. Ориентиром послужили даты из Быковского письма. — Гляди, — ткнул Петр пальцем в журнал отца, — семнадцатое марта, принято решение о консервации шахты, «св». на отметке 172. — Все правильно, — важно развалился я в кресле с письмом Петровича в руках. — Горизонт 172 метра. Св. — сероводород. Совпадает. Дальше смотри. — Снова появился запах св., — загудел Петр через минуту. — Принято решение установить задвижки. — Число? — Двадцатое марта. Скомандовал: — Дальше! Партнер удивленно глянул на меня, хмыкнул и опять в журнал уткнулся. Молчал минут пять. Сопел, вглядывался в записи и водил по бумаге пальцем. — Четвертое апреля, — заговорил наконец Петр. — Запаха св. нет. Принял решение на замуровку «зв». — Замуровка зв. — задвижки? — Скорее всего. — Еще что-то есть? — Смотрю. Время ползло настолько медленно, что, казалось, я не смогу и пошевелиться. Встал. Все в порядке. Ждать больше не смог и полез в журнал через плечо Петра. Тот потеснился. Смотреть было не на что. Сплошные поломки, аварии и замены оборудования. Предложил: — Давай еще раз четвертое апреля глянем.