Выяснилось, что по правилам веревка не может быть длиной более тридцати метров. Здесь сто, так что две станции надо делать. — Долго это? — Петр спрашивает. — Как скала, — Анечка говорит. — А что, не в трещины бьются? — Трещина не всегда на месте, так что лучше уж сразу в стенку. Вдруг второй раз нырять придется, а станции уже стоят. Внятный аргумент. Петр уселся метрах в пяти от края, рядом со мной, за возней наблюдать. Крутили они там что-то, вертели. Надели на Серегу какое-то подобие подгузников с петлями. Бормочут что-то свое, альпинистское. Наконец все готово. Веревку на рельсе закрепили, и повис Лысый в свободном полете над бездной. — Пошел, — улыбнулся он, исчезая за краем. Прождали долго. Даже жрать захотелось. Достал сухарь и давай хрумкать. Съел три штуки, когда Анечка сообщила: — Все. На месте Серж. «Серж, — заржал я про себя. — Надо же, какой француз». Следующим пошел Петр. Анечка только поинтересовалась, спускались ли мы когда-нибудь, и, получив четкое «нет», сказала, что времени на полное обучение не остается и спустит она нас вниз как мешки с грузом. Петра она все-таки отправила первым, до ящиков. Нужно было видеть его несчастное лицо под пластиковой касочкой радостно-желтого цвета и руки, судорожно вцепившиеся в снаряжение. «Ну вот, — задумался я. — Придется снова с собой бороться». Присмотрелся к Ане. «Специально на закуску меня оставила», — я потащил на край увязанный груз. Решил твердо: улыбаться буду, что бы ни случилось. Улыбаться, и как можно радостней. Петр уже внизу. Скрылась за краем и большая часть мешков с ящиками. Наступил мой черед. Для начала снова пропал воздух. Незаметно продышался, пока надевал подштанники из ремней. По-ихнему — обвязка. Анечка помогает. Чувствую я, не просто так она меня с собой оставила. И точно! То ручку подольше задержит, то с застежкой возится как-то неумело. — Волнуешься? — спрашиваю. Она на меня удивленно так посмотрела: мол, о чем волноваться, а у самой во взгляде мелькает неуловимое что-то. Давай меня на веревку насаживать, а моих страхов и нет уже. Стою на краю. Спрашиваю: — Целоваться будем? Сколько раз себя после ругал, дурака. Что за натура такая? Не удержался. А девчонка рукой по щеке проводит ласково и отвечает: — Внизу посмотрим. Вот с таким чувством и убыл я в жирную черноту провала. Опускала меня Анечка плавно. Сам я лишь переживал, насколько мужественно выгляжу, когда за край пошел. Думаю и злюсь на себя: «Кто о чем, а вшивый — о бане! Не надо было тебе, дурню, интригу с девчонкой разыгрывать. Любила бы своего чеха неразделенно, а ты со своими психологическими экспериментами — здрасте…» Сильно я на себя рассердился и, когда на промежуточную станцию прибыл, забыл, как на другую веревку перестегиваться. Только тут меня страх стал брать, как понял я, что подо мною семьдесят метров отвесной скалы и помочь некому. Инструкций Анечкиных я со своими играми и не помню совсем. Говорила же она мне, что делать, а я только: «Да, да. Ага», а сам прикосновения ее ловлю да к дыханию прислушиваюсь. Скала влажная. Течет водичка с поверхности вниз. Фонарик скупо так светит, а я карабины на обвязке рассматриваю и сообразить пытаюсь, что в первую очередь перестегивать… 26. Р. Пашян А задачка наша теперь усложняется. Любая ситуация всегда как палка — о двух концах. Заморенок когда беседу c Козлякиным пересказывал, я все сообразить пытался. «Значит, Мишка свинорылый и ему умудрился на ногу наступить. Смотри-ка, ждет он его. Активен паренек — насолить всем успел, и экспедиция его по шахтам наверняка непраздная. Другой там интерес. Козлякин явно знает чего-то, но информацией делиться не стал. Червяк подземный». Стал Юрку расспрашивать, а тот смеется: — Говорю тебе, Роин, все там будет как на ладони. Я по вентиляционным ходам да по шкуродерам хоть куда пронырну и что хошь подслушаю. А Птахина твоего базары — непременно. Что до Вовы, так он на хвосте у них обязательно будет мелькать. Привязочка. Есть у него к парню вашему немаленький интерес. Гадом буду, цветным чем-то твой Птахин располагает. Фотка евонная есть? Достаю черно-белую, из Интернета скачанную. Показываю. Юрка секунды не смотрел и говорит: — Знаю его. Они слюду здесь раньше добывали из отвалов. А этот у Быкова харчевался. Был в городе такой старик — главный шахтный геолог. Вроде как родственник его дальний. — А проводником кто пойдет? — спрашиваю. — Если на верхних уровнях — хоть кто. Молодежь туда ныряет, а если ниже, один Петр остался. Сын друга быковского. — Как думаешь, они с Птахиным знают друг друга? — Думаю, да. На поминках-то быковских много народа было. Замолчали. Леваша ножик свой выудил и камень у Заморенка попросил. Точить сел. Плюет на оселок и ширкает себе. Пальцем острие пробует. Морда хищная. Юрка телик включил и давай вещички по баулам паковать. — Жратвы много не потащим, — говорит. — У меня внизу неплохой запасец. Консервы, сухари. На житье палатки поставим. — А спать? — Спальников много, — говорит. — Сейчас выберем. И лесенку к стенке приставляет. Только тут я увидел на потолке люк, который, похоже, на чердак ведет. — Сколько там? — спрашиваю. — Штук десять. Может, больше. — Откуда столько? — Остатки от бригады моей подземной, — отвечает Юрка и ржет: — Иных уж нет, а те далече… Такие новости даже Леваша расслышал, забеспокоился. — С покойныков? — спрашивает и кинжал свой пальцем пробует. — Крови нет, — смеется Заморенок, а сам шасть в темный проем и пропал. Леваша на меня вопросительно смотрит, а мне забавно, как шкура с князя моего слазит. «Придется тебе, братец младший, — думаю, — подучиться человечинку жрать…» Про человечину — это, конечно, образно. Те, кто сидя лакал да знает, почем фунт лиха, вопросами о покойниках не заморачиваются. А что? Неправильно с мертвяка сапоги добротные слупить, если идти не в чем? Вот так-то. Заморенковская ухватка мне нравится, а Леванчик пускай учится. Сколько с ворами в законе работать приходилось, люди около них всегда стоящие. Посыпались на голову мешки. Следом Юрка повис из темноты. Ржет мелким бесом. — Выбирайте, — кричит, — какой кому по нраву. Сам спустился и куль еще тащит. Открыл его, а там шапки солдатские. — Меряйте, — говорит. — Шапка зачем? — Леваша морщится. — Тоже брыгада хадыл? — Кто только не хадыл, — базарит Юрка в тон и выворачивает куль на пол. — Вдруг с копыт слетишь или сверху что рухнет? Короче, шапки у меня вместо касок. Замолчал князек мой и головной убор себе из кучи выбрал. Когда он к зеркалу пошел, я чуть не заржал в голос. Совсем мой братишка младший на бомжа стал похож. Слетел с него лоск городской, ресторанами да зарубежными поездками навеянный. Стоит, шапчонку на голове мнет, и все ему некрасиво. Думаю: «Привыкай, братец, к жизни скромной». Юрка тем временем настоящий допрос нам устроил: не боимся ли лифтов или пространства закрытого? Дружим ли с высотой и нет ли морской болезни? Я поинтересовался, мол, нам что, на судне плавать?