Двинулись мы ходко так. Петр фонарик мне включать запретил. На одном идем. На повороте фантик от «Барбариски» нашли. — Там их лежбище, скорее всего, — говорит Петруха и в темноту рукой машет. Я не уточняю. Иду за ним, а самого азарт берет. Повороты. Переходы. Один раз пришлось под заваленными крепями ползти. Петр чертыхается. — Изменились шахты, — шепчет. — Пройти бы… Как думал, так и вышло. Купол какой-то, с его слов, осел окончательно, и придется нам еще большего кругаля давать. Поднялись по старым лестницам метров на десять и закружили по коридорам. Чувствую по суете партнера — подходим, и тут раз… и стоим на краю. Под ногами зал здоровенный. — Рудничный двор номер пять, — рассказывает Петруха. — Лестницам, как и думал, — хана. Придется по веревочной спускаться. Лазал когда по такой? Тащит из сидора своего тюк, а оттуда перекладинки деревянные торчат. — Смотри, как ловко выходит, — говорит и вниз показывает, — даже вязать не надо — крючьями зацепим. Давай он ее под ногами прилаживать. Присмотрелся я, а там как специально арматурина приделана на забитых в скалу костылях. — Крепеж старой лестницы, — говорит проводник мой. — Похоже, получится даже вниз ее сдернуть. Не стал я его ни о чем расспрашивать и поинтересовался только: — Кто первый пойдет? — Давай я, — удивляется Петруха. — Нет разницы. Я рукой машу: мол, сам решай. Полез он через край, а я втихаря смотрю, как это правильно делается. Ловко Петр ползет — как в цирке или фильме каком. Когда внизу оказался, фонарем моргнул: мол, делай, как я. Включаю свет и давай корячиться, а лестница уворачивается, будто живая, и никак не удается ногу на ступеньку красиво поставить. Решаю: «Лезу как попало», — и в это время Петр снизу лестницу натянул. Заперебирал я ручками-ножками, а у самого мандраж. Скала-то мокрая, и мысли мои наверху, около арматурины, за которую Петр крючьями уцепился. Показалась мне эта дорожка неблизкой. Когда камень под ногами нащупал, то взмок, будто машину угля перекидал. — Теперь сдернуть пробуем, — Петр говорит и лестницу трясет, волны по ней пускает. Отцепились крючья лишь с пятой попытки. Я уж переживать стал. — Ну все, — Петруха выдохнул. — Там наш штрек. И рукой в темноту машет. Гляжу — рельсы, по которым вагонетки идти должны, над пустотой висят. Поясняет: — Давно все рухнуло, лет пять как. Будем надеяться, что нужный нам угол не завален. — А вниз как? — Я же говорю, лестницу поставил. Подходим к краю. Смотрю, не так уж и высоко здесь — метра три-четыре. Вагонетки, что с путей съехали, внизу валяются, а сверху вода бежит. Много воды. Петр рассказывает: — Там еще водопад за поворотом должен быть. Приток речки Слюдянки сюда ушел. Полезли. Я первый. «Надо, — думаю, — труса в себе придавить». Ступени мокрые, а деревяшка будто каменная. Один ручеек противный сверху течет — то в лицо мне попадет, то за шиворот. Гадко, мокро, но терплю. Когда вниз спустился, радость появилась непонятная, будто штрек заветный нашли уже. Чуть не заплясал, но сдержался. Петруха сопит следом. Секунда — и рядом, лишь зловредный ручеек в одиночестве лестницу поливает. — Водопад смотрим? — спрашиваю. — Потом. Нам в другую сторону. Пристреляемся, пока все спокойно. Захотелось повредничать, но понимаю, что прав Петруха: пока никто не мешает, надо работать. Развернули план. — Половины примет нет уже, — Петр шепчет. — По всему получается, на той стенке штрек этот замурован. За поворотом. Идем. Воды здесь в разы больше. Когда базовый лагерь ставили, все хотел предложить прямо к месту работы переехать, но жить здесь невозможно — сейчас вижу. Воздух влагой насыщен, и сырость во все щели лезет-щекочется. Если не двигаться — не согреешься, не говоря уже о сне. Петр по стене шарит. Шепчет чего-то. Потом рукой манит. — Иди, — говорит, — по той стороне, на высоту своего роста скалу осмотри. Прав Быков, похоже, батя замаскировал все от греха. Давай мы скалу вылизывать. Я чуть носом по ней не ползаю, но никаких признаков. Отвлекаюсь еще постоянно. Когда к самому краю подошел, громкоговоритель увидел. «Колокольчик». Висит так сиротливо, и обрывки проводов грустно вьются. Недолго глядел, а вот мысли все к нему возвращаются. До половины дошел и решил сначала начать. Думаю: «Может, пропустил чего?» Сосредоточился, и… нет результата. Петр свою часть скалы досмотрел и над планом колдует. — Здесь должен быть, — шепчет. — По всему, здесь… — Давай осмотрим еще раз, — предлагаю. — Ты — мою сторону, я — твою. Вдруг зевнули? Полчаса прокопались — ничего. — Порода осела метра на три, — говорю ему. — Может, там она. И наверх показываю. — Не должно. Все, как на плане, и по расстоянию подходит. — Ну что, еще пошаримся или обратно? — спрашиваю. — Уходим, — безнадежно рукою Петр махнул. — В лагере будем голову ломать. Вернулись быстро. Фонарики не выключали и не прятались. На козлякинскую сторону сразу не пошли. Петр захотел ловушку посмотреть, что я нащупал. Когда за вагонетками в штрек завернули, почувствовал, что злится товарищ мой. Стал успокаивать. Сейчас, мол, в лагере еще раз план поглядим-посоображаем. Надежда умирает последней… Но Петруха вовсе не на это сердился, а на то, что кто-то опять войну под землей начинает. — Свежая, — говорит он и веревку от ловушки трясет. — Всего за год должна раскиснуть-сгнить, а эта новая. — Козлякин? — спрашиваю. — Юрка не лучше, а может, и хуже еще. Вовка многое в истерике делает, а Заморенок — парень расчетливый. Все спланирует и хладнокровно исполнит. — Почему же он до сих пор Вовчика не прибрал? — интересуюсь. — Ну есть, наверное, интерес какой. Если бы тот мешался сильно, так давно бы его не стало… Показал еще мне Петр отметину меловую над штреком. — Запомни, и, если придется здесь идти, о ловушке не забывай. В лагере нас Анечка новостями встретила. Оказывается, они с Лысым воду хорошую искали. Те ручьи, что возле лагеря, известковый налет дали на котелке. Пока ходили, все казалось им, что следят за ними. Как раз после этой истории и высветила она на стене непонятное что-то. Я только краем глаза увидел эту массу и блики от глаз. Петр тоже. Пока разворачивались, исчезло все куда-то. Жутковато мне после стало. Лежу в спальнике, и так хочется к Анечке перебраться, но девчонка наших отношений, похоже, при всех выказывать не хочет. Не подает виду. — Спать будем теперь по очереди, — Петр вещает. — Мы с Михаилом отдыхаем четыре часа, и по новой на поиски. Тут защелкали у меня в голове буковки, как на пишущей машинке, и письмо Главного Геолога перед глазами встало. Говорю: