Странная штука — сознание. Если к себе прислушаться иной раз, поймешь, что утверждения психиатров о всеобщем сумасшествии — не шутка. Пока с собой боролся, к потоку подземному вышли. Вода темная бежит, будто в сказке страшной. В некоторых местах по мелкому хлюпать приходится. Смотрю, беспокоится проводник наш. — Не было, — говорит, — здесь столько воды. Как там сейчас в штольне, что наружу ведет? Настроение после этих слов подпортилось — опять неизвестность. Когда на привале около водопада лежали, слетела корка черная, хоть пой, а сейчас опять муть впереди. Петр напряженно идет. Оно и ясно — столько пережить, и новое препятствие. На привале очередном поинтересовался: что за штольня, к которой пойдем? Оказалось, Петр подробностей не знает, а только именно благодаря ей не затопило в свое время шахты под завязочку. Неожиданно в голове поплыли строчки из быковского архива о прорыве воды, и как кто-то там спас «сумконоса». Спросил Петра о забавном словечке. Выяснилось, что была такая профессия: таскали парни сумки со взрывчаткой, и назывались они — сумконосы. Лысого история эта развеселила. Действительно, есть в этом что-то кенгурячье. Смеемся, а Серега на кураже. Не люблю я такое состояние. Понятие «досмеялись» именно про это. Иной раз, когда с молодежью общаешься и возникает у них смех дурной-куражный, сразу жди беды. Несет их, и остановиться не получается. В таких случаях знать надо: неприятности рядом. А хохот все громче. Слушаю и понимаю, что завтра сами удивятся, над чем смеялись. — Пошли, — говорю. — Хватит ржать. И с уступа, на котором мы вчетвером ютились, в воду — шлеп! Глубина уже сантиметров десять. Ширится наводнение. Бежит течение теперь под самой скалой, и вынуждены мы с оглядкой топать. Хорошо, Петруха настоял утром, чтобы сапоги резиновые все надели. Как знал. Понимаю теперь, почему в иных деревнях в резинках зимой бегают. Если не минус тридцать, и тепло в них, и сухо. После купания в озере подземном я так и не обсох. Забудусь, и вроде ничего, а как на воду гляну, сразу одежду влажную чувствую и в сапогах противно чвакает. А Лысый тему кенгурячью о сумконосе развивает. «Не в истерике ли паренек?» — оборачиваюсь, а у Сереги и на самом деле глаза лихорадочно блестят. — Чего смотришь? — спрашивает задиристо. — Прошу тебя, иди аккуратней, — говорю. Понимаю, что остановить его как-то надо. — Да нормально все, — отвечает. — Устал я только в молчанку играть, вот и ржу… Отвернулся я. Сильно хотелось пощечиной паренька отрезвить, и пожалел я в следующую минуту, что не врезал. Прервался неожиданно смех, чиркнуло меня что-то по спине, Анечка закричала: — Серега!!! 45. М. Птахин Никогда не думал, что можно попасть в такую ситуацию. Все проклял, когда Сережки за спиной моей не оказалось. Анечка руками воздух ловит, а Лысый в потоке барахтается. Вода быстрее нас. Петр только успел большой фонарик зажечь, и увидели мы, как утаскивает Серегу в темноту. Застонал я. Анечка соляным столбом стоит, а проводник наш говорит: — Идемте скорей, если там ничего не поменялось, выберется. После случившегося усталости будто и нет — спешим-хлюпаем. Анечка веревку достала и скрепила нас в «колбасу». «Раньше надо было», — думаю, но молчу — ей и так хреново, дальше некуда. Слава богу, речка подземная в сторону не уходит. Петр говорит, что это водоотливной штольни начало самое и Серегу никуда унести не должно. Но все это слова, точит беспокойство и бессилие. Снова мысли в голову лезут: страшная штука — клады. Сколько авантюристов головы свои буйные сложили в погоне за призраками? Мы хоть и нашли, что искали, но еще на поверхность надо выбраться без потерь… А вода все выше. В походке Петровой беспокойство улавливаю. Поддает он темпа, а время медленно идет. Отдыхали один раз — с минуту. Анечка телефон свой в водонепроницаемый чехол спрятала. Правильно делает, связь — это жизнь наша. Петр говорит, что штольня на самый берег Байкала выходит. Какая там температура на поверхности? Мы в сапогах, но одежда влажная. В обуви тоже не сухо, хоть и не черпали. Ходьба по воде оказалась задачкой. Скользкая скала. Тут выходим мы из-за поворота, а впереди пещера темнеет, и поток прямо в нее ныряет. — Вот это да, — Петр говорит. — Значит, сегодня не одному Сереге купаться. Я не понял сначала. А потом сообразил, что вот она, та самая штольня. Поинтересовался, какая длина здесь, оказалось, отсюда метров триста, а общая протяженность — тысяча двести. Поток в дыру с силой летит, а до потолка там около метра всего. Дрожь меня прошибает. Дрожь и страх. Не за себя. Представил, как поток Серегу тащит, и не знает он, что «по адресу» плывет. «Натерпится братишка», — думаю и сознаю, что это лишь надежды на благополучный исход. Петруха тем временем странное что-то затевает. Сидор свой по нижней части распаковал и достает оттуда пакеты. — Водонепроницаемые, — говорит. — Себе один оставлю. Складывайте сюда белье сухое. На улице-то зима нас ждет. — Так что, плыть будем? — спрашиваю. — А куда нам? — говорит Петруха. — Что там, позади? Трупы? К ним хочешь? Беру я молча упаковку полиэтиленовую и понимаю, что положение безвыходное. Ничего не поделаешь. Придется и нам нырять. Петруха смеется: — Вплавь быстрее, чем пешком, раза в два, Серега там уж минут десять мерзнет. Смотрю на него и вижу, что отпустило его беспокойство. — Почему так думаешь? — Ничего не поменялось, — смеется проводник наш. — Я переживал, может, после землетрясения русло другое появится, а здесь только воды больше стало. Нательного белья решил я два комплекта в мешок засунуть. Серега-то сейчас весь мокрый. Каково это на морозе — я знаю, тонул раз в армейские времена на газике 66-м. Стоишь потом на ветру и медленно застываешь. Вся одежда колом становится — страшная смерть. — А не уйдет он от штольни куда? — Не должен. Ясно же, что и мы вот-вот появимся. — Ну, тогда давайте скорее, — говорю. — Он сейчас там мерзнет, бедолага. И белье пакую с портянками. — Я ему тоже сухое положил, — Петр говорит. — Так что теперь у него двойной комплект. Анечка, что там с телефоном? Девчонка отвечает: мол, в порядке все. Петруха нам номера продиктовал. Пояснил, что, как вынесет нас поток, надо племянника вызывать. — Не подведет? — спрашиваю, но Петруха на меня так глянул, что ответ не понадобился. — Его самого откапывали разок, — говорит, — он знает, как это — погибать. Спит сейчас в полглаза и вместо телика за едой на телефон смотрит — нас ждет. Кивнул я молча. Ясно. Ждет нас парень. Встаю. — Ну что, ныряем и плывем? — спрашиваю. — Зачем нырять? Ложись на воду, а поток сам куда надо утащит. Первым пойдешь? — Давай, — говорю, а сам думаю, что последнему страшнее. — Как выйду, племянника вызывать буду. — Сашка его зовут.