Оцепенело простоял он в шеренге обряд возвращения в лоно тюремной охраны, оцепенелым был проведен по лязгающим коридорам и вставлен обратно в синюю камеру. Было пусто, с нар лупился на него один солидный, остальных, наверное, развели по допросам. — Присаживайтесь, — гостеприимно повел рукой солидный, и Назар церемонно прижал руку к сердцу и сел, словно в самом деле заглянул сюда покалякать, однако на вопрос солидного он не ответил, поскольку не слышал его, и тот, недоуменно подождав, отвернулся к окну. Вид в окне ничем, конечно же, не отличался от вида на стенку, но в этом повороте головы солидный сделался необычайно, до жути похож на председателя суда — тоже тяжелый, седой, тоже с несговорчивым подбородком и такими же блекло-голубенькими честными глазами, — и Назара словно молния пронзила. Он и есть! Назар откинулся к стене и зажмурился, чтобы обдумать открытие. Зачем? Зачем такому авторитетному человеку переодеваться в робу и ждать его здесь, зачем? Неужели устыдился, что не позволил выговориться Назару в суде? А может, он специально не позволил выговориться там, чтобы без помех, без дохлых своих заседателей и этой мерзкой бабы в очках, без хехехеканья прокурора… боже мой, неужели может быть так? А почему не может? В конце концов ведь не Назар, а он, судья, обязан в надлежащее время огласить приговор первому лицу, а для этого нужно собрать приговоры у каждого, кто не сумел использовать свой шанс… — Спасибо вам, — сказал Назар, не открывая глаз. — Я уже не надеялся. Солидный посмотрел на него с интересом. Смуглый чудак глаза-то открыл, но глядел как-то сквозь, и глаза его были чудные — без зрачков. — Ну-к, еще раз, браток, только не гугни, давай разборчивее, — попросил солидный. — Я, понимаешь, по-вашему не того… — Когда я дома, в области жил, — заговорил Назар медленно, тихо, потому что торопиться больше было некуда, — я много, хорошо работал, и все меня уважали, больше всех — сын. Потом он взял меня в центральный аппарат. Мы переехали в столицу и начали погибать, потому что в министерстве от меня уже не требовали работы, требовали выполнения указаний и бесконечной благодарности за то, что я вытащен из дыры, и моей жене все больше нравилось быть прикрепленной к тому распределителю и к этому стационару, и мой сын однажды понял, что самое главное — кто твой папа и какие на тебе штаны. А скоро я его увидел пьяным. Побил. И тогда он сказал мне: «Папа, я не хочу, чтоб меня, как тебя, всякая сволочь дергала за веревочки, а я бы за это еще говорил спасибо, я не буду так жить». Я его сильно побил за такие слова. А потом прошел год, меня арестовали, и, когда мальчик узнал, за что меня арестовали, тогда он первый раз попробовал кукнар… — Чудак-человек! Я же говорю: не понимаю! В глазок заглянул дежурный, послушал, подумал, в камеру вошел. — Чего это с ним? — спросил солидного. Тот плечами пожал: — Да ничего, лопочет просто, нервный… Тщательно не замечая дежурного — люди в форме всегда мешали ему договорить что-нибудь важное, — Назар заговорил быстрее и громче прежнего. — Вообще-то лучше ему замолчать, — сказал солидный. — Беспокоит. Дежурный прошелся к окну и обратно, Назар же, не прекращая речи, утер темным пальцем слезу, вскипевшую от горечи рассказываемого, и понял опытный дежурный, что окрик, а тем более приказ тут бесполезны. — Слушайте, а может, он, этого самого, долбанулся? — нервно предположил солидный. — Тогда уберите его! Лопнуло терпение дежурного: — Ты не в конторе своей, паразит! Встать, когда я в камере! Мало понапутали на воле, хозяйство в болото загнали, теперь они тут командовают! Когда захлопнулась за Назаром грязно-белая дверь изолятора, он, не поворачивая головы, одним звериным, медленным движением глаз огляделся. Грязно-белые стены, кровать с нетронутыми простынями и настоящей подушкой, рядом стул. Чувствовалось, что на стуле можно сидеть, причем в глазок не сделают замечание, и тем не менее Назар обошел стороной эту мебель и в дальнем углу опустился на пол. Болел затылок, горло стискивало страшное, неизъяснимое волнение. Как плохо, что судья остался там, что не успел он договорить свою горькую речь и не услышал тот самого главного — надо ж было с главного начать, идиот… Уткнувши лоб в колени, Назар кусал от злости губы. Упустить и первый случай, и второй! В безмолвии очень громким — аж вздрогнул Назар — показался какой-то скрипучий писк. Назар поднял голову и увидел перед собою, почти на середине камеры, первое лицо, которое, хотя и на четвереньках, самоуверенно топорщило седоватые усики и шевелило носом, внюхиваясь. Из-за жирненького задка выкруглялся червеобразный хвост, и вообще-то первое лицо чрезвычайно походило бы на крысу, но взгляд, взгляд! Спокойный и даже благожелательный свет излучали знакомые черные бусинки, и веяло на Назара знакомой уверенностью, что отзвенит карандашик судьи и рассыплется сором весь этот балаган с перестройкой и гласностью, а из сора восстанет в подробностях прежняя солидная жизнь, и снова воздастся богу богово, а первому кесарево… Тогда Назар заговорил. Еще тише, еще спокойнее, чем говорил с судьею в камере, чтобы не спугнуть свой третий и последний, это чувствовалось, случай. — В армию моего сына не взяли, без дозы он уже не может. Жена давно забыла про распределители, работает на двух работах, медсестрой, и ворует наркотики, чтобы мальчик не воровал или, не дай бог, не убил кого-нибудь ради этой дряни, чтобы без лишних мучений мальчик дожил, сколько ему осталось. Что еще может сделать мать? Но я не к тому, что и в этом вы виноваты, — нет, я один виноват. Годы, годы я был добровольным вашим рабом, выполнял любое ваше указание как священный завет, отказался от собственного ума и от собственной совести. И разве я один так жил под вами? Разве только мой мальчик содрогался от отвращения, глядя на своего отца? Больше скажу: вашему мальчику мы с вами были отвратительны оба, это я услышал от вашего, когда побил сына и на следующий день ваш пришел к нам, чтобы прикрикнуть на меня. Я испугался, клянусь, испугался этого сопляка, вашего сына, но он был хорошим товарищем моему, раз пришел, не просто одноклассником, и я обрадовался тоже, испугался и очень обрадовался, что они так дружат… Первое лицо ничуть не изменило взгляда, хотя прекрасно поняло, что именно в нем вызывало тогда отвращение сына — то же самое раболепие перед еще более высокопоставленными чинами, какого он добился от своих подчиненных, ведь нет такого первого лица, над которым не возвышалось бы еще более первое. Все так же спокойно и доброжелательно смотрело оно в глаза Назару, только усы седоватые — дерг, дерг… Теперь уж Назар был уверен, что никуда оно не денется, пока не выслушает всего. — Сегодня там, в суде, я хотел казнить вас казнью, только не успел. Я должен был просить судью не давать вам расстрела не только сейчас, но потом, когда расстреляют ваших начальников, тоже. Пуля — слишком безболезненно, слишком приятно для вас, это тоже несправедливо. Я должен был просить дать вам сколько-нибудь лет, а потом сообщить вам то, что не так давно узнал от жены, — что мой дорогой погибающий сын еще в прошлом году, после моего суда и приговора, приучил к наркотикам вашего дорогого здорового сына… Все это Назар говорил монотонно, негромко, при этом плавно стягивая с ноги грубый арестантский башмак. — Но я переменил решение. Возможно, ты уже об этом знаешь и глазом не моргнешь на мою казнь, ты ведь веришь, что деньги все могут, да? Деньги вылечат твоего сына, а тебе обеспечат даже в тюрьме спецпаек и спецкамеру, деньги через пару лет, когда уляжется, потихоньку вытащат тебя отсюда и снова вернут на приличную должность — да? Я не верю судье, он куплен и не даст тебе «вышак» Поэтому я должен сам… огонь! Ботинок с грохотом ударился в то место, где за мгновение сидела крыса, — но только бурый хвост мелькнул под унитазом да напоследок из дыры сверкнули отчетливо бусинки — спокойненько, трезво, уверенно. СТРАНИЦЫ АРХИВА Сергей Быстров Задание особого свойства Одним из участников ареста Берии 26 июня 1953 года был полковник И. Зуб, впоследствии генерал-майор Накануне 70-летия Вооруженных Сил я встретился с генерал-майором в отставке Иваном Григорьевичем Зубом, о котором впервые услышал еще лет десять назад, готовя очерк о его сыне — вице-адмирале Виталий Иванович командовал в ту пору одним из самых крупных соединений надводных кораблей Военно-Морского Флота Рассказывая о родителях, В. И. Зуб мельком заметил, что его отец участвовал в аресте Берии. Но подробностей не приводил Видимо, и не располагал ими. Иван Григорьевич долгие годы не рассказывал о той своей особой миссии даже сыновьям, храня обет молчания, продиктованный предупреждением Н. А. Булганина. В декабре 1953 года, после окончания дела Берии, Н. А. Булганин, бывший тогда министром обороны, сказал участникам ареста: — Все, что вы знаете, все, что видели, забудьте. И нигде, никогда не ведите об этом разговор. Буквально за несколько месяцев до своей кончины (остальные пять участников ареста уже умерли) Иван Григорьевич в конце концов посчитал нужным свои воспоминания обнародовать. Так я оказался в квартире Зуба-старшего в Москве. — Если бы я писал о тех событиях сам, — сказал Иван Григорьевич, — я бы начал так. В год 70-летия Вооруженных Сил страны хочу поведать об одном эпизоде, участником которого я был, выполняя свой воинский долг и глубоко сознавая историческую необходимость происходящего… Глубоким сознанием необходимости того, что он делал, исполнена вся восьмидесятилетняя жизнь Ивана Григорьевича, родившегося за десять лет до революции. В пятнадцать лет он был избран председателем сельсовета, в двадцать четыре назначен начальником политотдела МТС, в двадцать пять стал кадровым военным, в двадцать восемь — политработником, редактором многотиражной газеты танковой бригады В тридцать два года его назначили начальником военно-политического училища в Тбилиси. В 1940 году имел звание полкового комиссара, а затем прошел в боях всю войну. Высаживался с десантом в Феодосию с крейсера «Красный Кавказ», участвовал в штурме Новороссийска, в прорыве блокады Ленинграда, в штурме Кенигсберга. После войны возглавлял политуправления — сначала Бакинского, а потом Московского округов ПВО, руководил факультетом в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Как, наверное, и у каждого военного человека, служба его имела подъемы и спады. Но при этом он никогда не изменял своей партийной принципиальности, глубоко осознавая долг коммуниста. В том, что далеко не всегда это легко давалось, сегодня никого не надо убеждать. В какой-то степени Ивану Григорьевичу повезло. Его прямота, открытость в 30-е, 40-е годы могли бы ему дорого стоить. Но сравнительно невелики в ту пору были его должности и звания, чтобы он мог вызвать на себя серьезную опалу, всегда поступая по совести. Да и удачно все-таки складывалась служба. Однако «помешать» своей карьере он успел, даже в более позднее время. После октябрьского Пленума ЦК КПСС 1957 года, поставившего окончательную точку на военной службе Г К. Жукова, генерал-майор И. Зуб «нашел» такую возможность на собрании партийного актива войск Московского гарнизона. Актив был посвящен, по сути дела, развенчанию Георгия Константиновича. Зуб дивился выступлениям некоторых людей, которые, резко изменив мнение о Жукове, не ограничиваясь справедливой критикой, предавали теперь его анафеме. Иван Григорьевич выступил тогда с призывом к объективности. Как раз в это время рассматривался вопрос о назначении Зуба членом военного совета Московского округа ПВО. Вместо этого ему предложили поучиться — и восхождение Ивана Григорьевича по служебной лестнице закончилось. …Давая указание не распространяться о том, что видели и что знают, Николай Александрович Булганин заметил, что все шестеро будут представляться к званию Героя Советского Союза. Генерал-майор Зуб по своей прямоте высказался: — А что мы такого сделали, чего бы не сделали другие? В конце концов все были награждены орденом Красного Знамени. Безусловно, Иван Григорьевич искренне считал, что любой честный офицер, генерал должен быть готовым выполнить любое задание. Хотя вскоре узнал, что участие в аресте Берии оказалось не всем под силу. Г. К. Жуков, принимавший, по всей видимости, участие в формировании шестерки, был очень озабочен подбором надежных людей. Как потом рассказывал Георгий Константинович своему земляку В. В. Михайлину (командовавшему в то время крейсером «Куйбышев», а ныне адмиралу в отставке), он решил привлечь к этой операции генерал-лейтенанта, которого хорошо знал не только по службе, но и как выходца из соседней деревни. В самый решительный момент нервы у генерала сдали. Ему стало плохо, его вынуждены были отстранить от участия в аресте. Как оказался в этой шестерке Зуб — он так и не узнал. Но, видимо, в нем достаточно уверены были готовящиеся к операции генералы К. Москаленко, П. Батицкий, а по их рекомендации и Жуков. 26 июня 1953 года Иван Григорьевич находился на своей служебной даче в Филях, когда его порученец майор Н. Мартынов сообщил, что приказано прибыть к министру обороны. При этом необходимо непременно иметь при себе личное оружие, без кобуры, в кармане. — Ты ничего не путаешь? — озадаченно переспросил Зуб Мартынова. — К министру и с пистолетом? — Именно так передал указание адъютант Булганина. Слово в слово. Выезжайте, вас ждут. Действительно, Булганин ждал полковника Зуба. По крайней мере, в кабинет министра обороны его провели незамедлительно. Николай Александрович был один. Спокоен, нетороплив. Приветливо поздоровался с Зубом. Задал несколько естественных вопросов, но в них, как потом понял Иван Григорьевич, запрашивалась крайне важная для министра информация. — Как себя чувствуете? — первое, что спросил Булганин. — Спасибо, нормально, — настороженно ответил Зуб. — Вы как, вообще-то, человек смелый, храбрый или наоборот? — чуть улыбнулся министр. — В трусости никогда не обвинялся. — Оружие с вами? — Со мной. — Покажите. Зуб показал, все более теряясь в догадках, что за всем этим стоит. — Как стреляете? — Только отлично. — Готовы выполнить правительственное задание? — Готов выполнить любое задание партии и правительства. — Ну хорошо, побудьте в приемной. Я вас еще приглашу, только ни с кем не ведите никаких разговоров. Если кто-то будет спрашивать, скажите, что прибыли на совещание. В приемной стали появляться хорошо знакомые Зубу люди: командующий Московским округом ПВО генерал-полковник К. Москаленко, первый заместитель командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенант П. Батицкий, начальник штаба Московского округа ПВО генерал-майор А. Баксов, адъютант Москаленко полковник В. Юферев. Все они побывали в кабинете министра и как ни в чем не бывало вели обычный для ожидающих в приемной разговор, шутили. Несколько раз заходил в кабинет министра его первый заместитель Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Из всех собравшихся нервничал он один. Но повод к тому оказался весьма прозаическим. Утром Жукову доложили, что его машине необходим срочный ремонт. И вот этот ремонт никак не могли закончить. Жуков несколько раз звонил из приемной, видимо, в гараж. Можно было представить, как чувствовал себя тот, кто оказался на противоположном конце провода. Так вот близко Ивану Григорьевичу доводилось встречаться с великим полководцем второй раз. Первый раз — во время войны. В то время полковник И. Зуб был начальником политотдела стрелкового корпуса. Георгий Константинович побывал в армии Батова, после чего попросил Павла Ивановича отвезти его на командный пункт корпуса. Услышав последнее распоряжение Жукова, Зуб в сторонке сказал Батову: — Павел Иванович, давайте я отвезу.