Первое время после женитьбы они жили очень стесненно, особенно в последние дни месяца, и можно по пальцам пересчитать, сколько раз они завтракали или обедали у Этьена — в более чем скромном ресторане. Жюстен предпочитал об этом не думать, делая вид, что не замечает, но был почти уверен, что в иные месяцы, 25-го или 26-го числа, его жене приходилось брать в долг у родителей, чтобы «свести концы с концами». И вот теперь после тринадцати лет семейной жизни бедняжке Доминике приходилось отказывать себе в каком-то костюмчике, которым, наверное, она долго любовалась в витрине, прежде чем решилась войти в магазин и спросить цену. И должно быть, смущенно пробормотала: — Я зайду потом вместе с мужем… А Жозе, которая покаялась ему в том, что потребовала новый свитер, тогда как не испытывала в нем крайней необходимости и считала, что этим увеличивает его заботы и усталость… — О чем ты задумался, Жюстен? — Ни о чем… Просто смотрю на идущую впереди машину и думаю, обгонит ли она фургон… — Как поживает Боб? — Прекрасно, как всегда. — Завел себе новую подружку? — Понятия не имею. Ведь ты прекрасно знаешь, что после твоего возвращения я с ним нигде не был. — Но ты мог ее увидеть, выходя из конторы. — Ты полагаешь, что она ждет его на тротуаре, как мамаша своих детей у школы? — Нет, но когда вы идете с ним выпить аперитив… Сигнал тревоги сработал. — С чего это ты взяла? Кальмар старался выиграть время, собраться с мыслями. — А разве по дороге домой ты иной раз не заглядываешь куда-нибудь выпить? Несомненно, она учуяла запах. И в самом деле, всякий раз, когда Жюстен отправлялся читать «Трибьюн де Лозанн», он пил аперитив. — Изредка случается, но не обязательно в компании с Бобом… Не нужно было называть общих знакомых, которых она часто встречала. Правда, иногда они проводили вечер с Бобом, но не часто, и лишнего наговаривать не стоит. «Я на вас сержусь, Боб. Вы развращаете моего мужа…» (Само собой разумеется, с тех пор, как она вышла замуж за Кальмара, она уже не говорила Бобу «ты».) «Я, Доминика?» (Прожив с ней два-три месяца, Боб, конечно, не называл ее «мадам».) «Ну конечно, вы каждый день вместе пьете аперитив…» Опасно! Теперь все становилось опасным, даже запах спиртного! — Ты забыла, что в кабинете у Шаллана есть бар и в те дни, когда у него хорошее настроение, он угощает нас вместо клиентов… — Видно, у него последнее время часто бывает хорошее настроение. Должно быть, отпуск принес ему больше пользы, чем тебе… Кстати, где он отдыхал? — В Сен-Валери-ан-Ко. Там у него маленькая яхта, и он проводит бо́льшую часть времени в море. — Вместе с женой? — Этого он мне не говорил… — Я успею прокатиться верхом до завтрака, папа? — Да, дорогая… Еще немного потерпеть — и он сможет пойти спать в какой-нибудь комнате над рестораном. И на том спасибо. II Прошло несколько тоскливых, мучительных недель. Иногда на работе или дома за столом Кальмар вдруг чувствовал, как его прошибает холодный пот, как напрягаются нервы, как внезапно перехватывает дыхание. В эти минуты любой направленный на него взгляд казался ему невыносимым. Мало-помалу ему удалось себя убедить, что деньги перешли в его собственность, что получил он их на законном основании и было бы несправедливо, чудовищно глупо не воспользоваться ими. Ну почему бы не купить себе какой-нибудь вещицы, о которой он мечтал годами, или не сделать подарка жене и детям? А иногда он даже начинал волноваться: не исчезли ли деньги из чемоданчика. Ключ от автомата, который он менял каждые пять дней, перенося чемоданчик с вокзала на вокзал, лежал у него в кармане, и он вечно опасался, как бы Доминика не спросила, от чего этот ключ. Поскольку по истечении установленного срока служитель должен открыть автомат и отнести содержимое в камеру хранения, значит у него есть дубликат ключа. Разве не мог какой-нибудь служащий, встречавший Жюстена в своем отсеке и видевший, как он отпирает гнездо, поинтересоваться… Едва ли. Не может этого быть, но после того, что произошло в Лозанне, Кальмар готов был поверить самому нелепому предположению. Он не мечтал о богатстве. Ему и в голову не приходило что-нибудь изменить в своей жизни, оставить службу у месье Боделена, снять другую квартиру, отправиться бездельничать на Лазурный Берег или купить дом в деревне. Если бы он и отказался от привычного распорядка жизни, вырвался из привычной обстановки, то почувствовал бы себя выбитым из колеи. Ему хотелось только одного: удовлетворить самые скромные свои желания, самые скромные, с детства питаемые мечты. Например, купить себе такой перочинный ножик, какой он видел когда-то еще школьником в лавочке у папаши Каша, оружейника из Жиена. Или время от времени делать небольшие подарки жене, детям. По воскресеньям — если семейство Кальмара не ехало в Пуасси, они отправлялись на прогулку посмотреть на витрины и, затерявшись в толпе, бродили по Елисейским Полям, авеню Матиньон или улице Фобур-Сент-Онорэ. — Смотри, папа… Какая-то безделушка в несколько франков, тем не менее мать тащит девочку дальше… — На что она тебе? Если покупать все, что тебе захочется… А разве у самой Доминики не загорались глаза при виде какой-нибудь сумочки или шелкового платка в витрине «Гермеса» или в другом магазине? Как раз такие мелочи и доставили бы им самое большое удовольствие, и он с наслаждением бы покупал их — без долгих споров, без мучительных колебаний, предшествовавших каждой покупке. Войти в магазин. Выбрать, что тебе хочется, не спрашивая о цене… Все чаще он вспоминал грабителей из Бостона и в конце концов стал ими восхищаться, считая, что их несправедливо посадили за решетку по меньшей мере на пятнадцать лет, тогда как они не притронулись ни к одному банкноту, не доставили себе ни малейшего удовольствия и никогда уже не смогут это сделать. А тот бедняга, их сообщник, который не удержался и, потеряв голову, предал их за неделю до истечения срока давности. Уж очень велик был соблазн почувствовать себя богатым человеком… Но в октябре и у Жюстена не хватило выдержки. Он отправился во второй или в третий раз на вокзал Сен-Лазар, прошел со своим чемоданчиком в туалет и, запершись, открыл его как бы для того, чтобы удостовериться, не положил ли кто вместо его богатства старые газеты. Деньги были целы. Вынув бумажку в пятьдесят фунтов, Жюстен попытался придумать для этого оправдание — такое оправдание необходимо было ему для себя самого. Американские купюры были подлинные, он это проверил, — во всяком случае, та, что он разменял в банке на Итальянском бульваре. А английские? Он отправился в другой банк. Кассир, проделав ту же операцию, вручил ему не глядя французские деньги. Растерявшись, Кальмар не знал, куда их девать. Не знал, что с ними делать. Наконец он зашел в один из баров на улице Марбеф, куда раньше и ногой не ступал, и, усевшись на высокий табурет, осушил в одиночестве полбутылки лучшего шампанского. Однако никакого удовольствия это ему не доставило. У него остались еще деньги даже после того, как он положил стофранковый билет в шапку слепого… То-то удивится нищий, когда обнаружит такой дар… Нет, надо найти какой-то выход. Это становилось жизненно необходимым. Кальмар сознавал, что нервы у него сдают, страх охватывает его все чаще, и люди начинают приглядываться к нему. Несколько дней он подумывал, не сделать ли вид, будто он выиграл в национальной лотерее, взвесил все «за» и «против», пытаясь предусмотреть все препятствия, все опасности. И вот в начале ноября он решил наконец, что нашел выход. Он подождал около двух недель. И вот однажды вечером, в понедельник, он вернулся домой, нагруженный пакетами, с делано сияющим лицом, несмотря на терзавший его страх. — Что с тобой, Жюстен? Уж не решил ли ты, что сегодня Рождество? — Терпение, дети мои… — Что это, папа? Сначала подарок для Биба — автомобиль, которым можно управлять как угодно с помощью ручки, соединенной с машиной тонким проводом. — Неужели это мне, папа?