Я пытаюсь контролировать дыхание, сопротивляться его очарованию. Это безумие, как легко я раскусила его, когда мы впервые встретились, но теперь это затуманивает мое видение и угрожает сбить меня с пути. Я провожу пальцем по вышитой кайме салфетки, игнорируя его пристальный взгляд. — Итак, ты снова играешь в идеального джентльмена. — А ты бы предпочла, чтобы я не был джентльменом, Пенни? Я поднимаю взгляд на него, как раз в тот момент, когда у нашего столика появляется официант. — Могу я предложить вино к вашему блюду? — спрашивает она. Глаза Рафа не отрываются от моих. — Отвали, Джулия. Не знаю, у кого вырывается вздох, у меня, Джулии или у нас обеих, но когда она поспешно уходит, мои щеки горят от смущения. — Это было чертовски грубо. Раф — это словарное определение невозмутимости. Он делает вид, что не услышал меня, затем расстегивает запонки и наклоняется к свету мерцающей свечи между нами. — Хочешь узнать секрет, Куинни? — Нет. Да. Он резко протягивает руку, затем раздается неприятный скрежещущий звук, когда он тащит мой стул по известняковому полу, так что я оказываюсь рядом с ним. Наши бедра соприкасается, мои мягкие спортивные штаны рядом с его строгими брюками. Невзрачность по сравнению с его учтивостью. Мой следующий вдох прерывается. Чёрт, как же я хочу ненавидеть этого мужчину. Его знакомый запах ослабляет меня, когда он перекидывает руку через спинку моего стула и касается губами моего виска. — Ты была права с самого начала. — В чем? — выдыхаю я. — В том, что я притворяюсь джентльменом, — костяшки его пальцев скользят по моему затылку, вызывая мурашки. — Но только с другими женщинами, никогда с тобой. С тобой никогда не было никакого притворства, Пенни. Когда ты говоришь, я слушаю, потому что мне нравится то, что ты говоришь. Когда я трахаю тебя сзади, это потому, что знаю, что у меня также есть привилегия трахать тебя лицом к лицу. И когда ты покидаешь мою постель, мне невыносима мысль о том, что это навсегда. Я не могу ничего сделать, кроме как смотреть вниз на наши соприкасающиеся ноги. Боюсь, что если пошевелюсь, то жжение за глазами перерастет в нечто большее. Я на распутье прямо сейчас. Половина меня хочет накричать на него, другая половина призывает меня наклонить голову и поцеловать его, хотя бы для того, чтобы попробовать признание, которое только что слетело с его губ. Я не делаю ни того, ни другого. Не могу пошевелиться, а только пялюсь на наши ноги, пока вместо Джулии не подходит другой официант и снова робко не спрашивает нас о вине. Поездка домой проходит на мягкой коже Наппа и сопровождается знакомым урчанием двигателя. До того момента, как я закончила третий десерт, лобовое стекло у Рафа уже было починено, и, честно говоря, я немного жалею об этом. Ведь не сомкнула бы глаза от усталости, находясь в чужом седане, даже если бы Раф за рулём. Я сыта едой, вином и удовольствием, и мои веки тяжелеют с каждым проносящимся мимо уличным фонарем. Я не настолько ушла в себя, чтобы не заметить, как Раф бросает на меня взгляд, затем выключает радио и включает обогрев моего сиденья. Он очевиден. Знаю, он думает, что если будет достаточно тепло и если будет достаточно тихо, то я засну, как в старые добрые времена. Ночь была наполнена надеждой. Несмотря на все мои усилия, сегодня я много смеялась. Чувствовала что-то в груди и между бедер, чего мне хотелось бы не чувствовать. Боже, было бы так легко заснуть здесь и проснуться утром от того, что Раф гладит меня по лбу, но во мне слишком много гордости и печали, а ему еще так много нужно доказать. Прищурившись через лобовое стекло, я оцениваю, где мы находимся. Меньше чем через минуту или около того мы подъедем к моему дому. Но затем мы проезжаем поворот на Главную улицу, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Рафа. — Ты едешь не туда, — когда меня встречает тишина, у меня скручивает живот. — Эй, куда мы едем? Костяшки пальцев Рафа сжимают руль, что противоречит его безразличному тону. — Домой. — Мой дом в той стороне. Он ускоряется, игнорируя меня. — Раф, — говорю я как можно спокойнее, — разворачивайся. — Яхта готова. — Разворачивай машину! Выругавшись по-итальянски, он резко выруливает на обочину. Двигатель глохнет, погружая нас в напряженную тишину. Он откидывает голову на подголовник, проводит рукой по горлу. — Я пресмыкался, — тихо говорит он. — Теперь. Поехали. Домой. Я смотрю на его четкий профиль, наблюдая, как подергивается мускул на его челюсти. — Ты пресмыкался три часа и двадцать минут. Он поворачивает голову и смотрит на меня мягким взглядом. — Ты все еще ненавидишь меня, Куинни? Несмотря на то, что у меня перехватывает дыхание от правды, я киваю. Он на мгновение задумывается, затем небрежно пожимает плечами и тянется к замку зажигания. — Тогда ненавидь меня на яхте. — Я буду ненавидеть тебя из моей квартиры. — Или ты можешь поспать в машине... — Раф. Что-то в моем тоне останавливает его. Он долго смотрит в лобовое стекло, а потом коротко кивает и молча везет меня домой. К тому моменту, как он паркуется своим фирменным мудацким способом возле моей квартиры, его раздражение смягчается. Он ерзает на своем месте, изучая меня, его глаза блестят. — Пригласи меня хотя бы на чашечку кофе. Я смеюсь. — Ни за что. Он улыбается, протягивая руку, чтобы поиграть с прядью моих волос. — В любом случае, у тебя, наверное, есть только та быстрорастворимая дрянь. Я собираюсь сказать ему, что у меня даже нет «той быстрорастворимой дряни», в моей квартире вообще нет никаких напитков, кроме воды из-под крана и бутылки апельсиновой газировки, но затем его внимание переключается на мой рот. В машине становится жарко, и тема кофе внезапно становится неактуальной. Его хватка на моих волосах усиливается. — Я получу поцелуй на ночь, и это не подлежит обсуждению. Я вздыхаю, сопротивляясь желанию уткнуться лицом в его ладонь. Было бы так легко поцеловать его. Позволить его рукам бродить, где они хотят, а потом позволить им затащить меня на заднее сиденье, когда сексуальное напряжение выплеснется наружу. — Это тебе дорого обойдется. Он удивленно качает головой. — Я уже заплатил тебе миллион баксов, когда проиграл пари. Уверен, этого хватит на все поцелуи в этой жизни. При упоминании о чеке меня пронзает жгучая злоба. — Мы оба знаем, что ты заплатил мне не потому, что проиграл пари. Мое сердце колотится, эхом разносясь в тишине. При воспоминании о том, как я проснулась в пустой постели, у меня саднит в горле. Блять, как я когда-нибудь смогу не чувствовать тошноту, когда об этом думаю? Раф может купить мне розы, за которыми я не знаю, как ухаживать, и позволить съесть три десерта за его счет, но как я когда-нибудь прощу его за то, что он заплатил мне, чтобы я уехала? За то, что признался, что является владельцем Анонимных грешников, в надежде, что это укрепит мое решение уехать? Раф хмурится, чувствуя перемену в настроении, затем осознание смягчает его выражение лица, когда он проводит большим пальцем по моей скуле. — Хорошо, сколько? — Пятьдесят баксов. Он смеется, бросая бумажник мне на колени.