Я не могу удержаться от смеха. — Скорее, Висконти в процессе обучения. Насилие — это образ жизни моей семьи, и я полагаю, мой отец хотел, чтобы мы начали как можно раньше. — И тебе было это всё ненавистно? Я бросаю на нее взгляд. — Нет. По правде говоря, нам это нравилось — мне больше, чем моим братьям. Полагаю, с этого и началась моя любовь к играм. Она плотнее закутывается в одеяло, впиваясь взглядом в исповедальню, словно та внезапно оживет и расскажет ей все секреты, сокрытые в ее дубовых стенах. — Тебе это так понравилось, что ты открыл горячую линию. — Да. После того, как умер наш отец, а мы с братьями разъехались по разным уголкам земли, я решил возобновить игру на более... профессиональном уровне. Это дало нам повод оставаться близкими. Теперь это нечто большее, чем просто игра в Яме, — я протягиваю руку и глажу ее по щеке костяшками пальцев. — Большее, чем ты можешь себе представить, Куинни. Ее взгляд встречается с моим, в нем пляшет смятение. — Ты выбираешь самые худшие признания с горячей линии, выслеживаешь и убиваешь их? — Угу. Раз в месяц. — Господи... — Шшш, он тебя услышит. Она не смеется над моей шуткой. Вместо этого изучает меня так, словно видит впервые. — Зачем ты мне это рассказываешь? Слова Анджело отдаются у меня в ушах. Докажи ей, что ты не такой отъявленный мудак, каким себя изображаешь. — Потому что мне нужно, чтобы ты знала, что я открыл горячую линию не потому, что я какой-то чудак, которому нравится слушать, как люди исповедуются в своих грехах, — затем делаю паузу. — Конечно, некоторые из них пикантные, но быть любопытным никогда не было моей конечной целью. Мы выбираем отбросов общества и убиваем их. Конечно, я не какой-то там спаситель, и да, это иронично, потому что их убийство также делает меня плохим человеком, но нельзя отрицать, что мир стал лучше без них, — я делаю глубокий вдох. — Ты использовала горячую линию не по назначению. И, конечно, когда я впервые услышал твой звонок, то думал обо всех мелких способах, которыми я мог бы поиздеваться над тобой... — Бутерброд с тунцом, — сухо говорит она. — Вырывание страниц из моих книг Для чайников. Я одариваю ее застенчивой улыбкой. — Хочешь сказать, что не поступила бы так же, если бы все было наоборот? — проходит всего мгновение, но этого достаточно, чтобы понять, что оцинкованная стена вокруг ее сердца дала трещину. Я придвигаюсь к ней поближе, используя этот прогресс. — У меня никогда не было злого умысла. Новизна секса с тобой очень быстро прошла, детка. Вскоре я просто помешался на том, чтобы слушать, как ты говоришь. Обо всем и ни о чем — мне было все равно. Пока твой голос звучал у меня в ушах, я был счастлив. Между нами повисает гробовая тишина на фоне ветра, дребезжащего в заколоченных окнах. Когда она наконец заговаривает, это крошечный, односложный вопрос. Шепот в наполненном пылью воздухе. — Почему? Я провожу большим пальцем по ее пухлой губе. Правда соскальзывает с моих губ, как подогретое масло. — Потому что я люблю тебя. Она смотрит на меня еще несколько мгновений, выражение ее лица жесткое и нечитаемое. Мое сердце замирает, когда она внезапно отстраняется и обходит исповедальню, проводя пальцем по замысловатой деревянной отделке и решетчатым дверям. Бросив на меня быстрый взгляд, она заходит в кабинку для кающихся и закрывает за собой дверь. Не задавая вопросов, я проскальзываю в другую кабинку и закрываю дверь, погружая нас в темноту. Медленное, тяжелое дыхание Пенни доносится сквозь решетчатый проем, разделяющий нас. — Ты действительно любишь меня? — шепчет она. Я прижимаюсь виском к железной решетке. — Да. Повисает пауза. — Той ночью в телефонной будке ты сказал мне, что никогда не был влюблен. Если ты никогда этого не чувствовал, откуда знаешь? Я закрываю глаза. У меня слишком много слов и недостаточно способов их упорядочить. Откуда я знаю? Потому что произносить это вслух так же легко, как дышать. Потому что только упоминание ее имени воспламеняет мою кожу. Потому что она — моя первая мысль утром и последняя ночью. Потому что я просто, черт возьми, знаю. Я сглатываю. — Потому что, хотя мне не везет с тобой, без тебя я чувствую себя еще более неудачливым. Ее дыхание становится более быстрым, заполняя пустоту в моей груди. Я вдруг вспоминаю, зачем привел ее сюда: Мне нужно знать, что ты не такой, как другие. Когда ее тело задрожало рядом с моим на мысе, я понял, что все деньги, подарки и изысканные блюда никогда не принесут ей успокоения. Только мои поступки и слова. Она травмирована морально. Сломана мужчинами из нашего мира, и моя обязанность — починить ее и убедиться, что она никогда больше не разобьется. Когда я цепляюсь пальцами за решетку, кончики пальцев касаются ее с другой стороны. — Я никуда не уйду, Куинни. Никогда. — Даже если тебя снова чуть не убьют? Мой смех просачивается сквозь решетку. — Я уже смирился с тем, что опыт близкой смерти — это риск, связанный с тем, что быть с тобой. Решетка тихо дребезжит. Должно быть, она тоже прижалась к ней головой, потому что я чувствую ее тепло и запах духов. Зажмурив глаза, я борюсь с желанием пробить эту стену и схватить ее. Вместо этого собираю всю свою выдержку, на какую только способен, и достаю из кармана стодолларовую купюру, затем просовываю ее в решетку. — Поцелуй меня. Через несколько секунд она скользит в обратном направлении и падает мне на колени. Затем раздается шарканье, скрип петель, и мягкий свет свечей наполняет мою кабинку. Мой взгляд скользит к Пенни, темнеющей в дверном проеме. Она наклоняется, забирается внутрь и садится мне на колени. Ее щеки влажные и теплые, прижатые к моим. Она проводит губами по моей челюсти, по моему рту и шепчет. — Этот бесплатный. Глава двадцать восьмая Офис наполнен звуками хруста и жульничества. Нико запихивает в рот очередную горсть чипсов и задумчиво жует. — Он считает карты. — Он слишком глуп, чтобы считать карты. Снова хруст. Мы уже сорок пять минут изучаем на мониторе того, кого окрестили «придурком в красной рубашке», и все еще не пришли к единому мнению, шулер он или нет. Нико спускает ноги со стола и стучит по клавиатуре, увеличивая изображение. — Посмотри, как шевелятся его губы, Пенн. Он считает. — Он мог говорить все, что угодно. Напевать национальный гимн, повторять свой любимый стих из Библии. Только новички считают вслух. Он смотрит на меня с недоверием. — Ты действительно хочешь выиграть эти пятьдесят баксов, да? Я смеюсь. — Конечно. Когда мы погружаемся в непринужденное молчание, волна счастья разливается в моей груди. Мне нравится приходить на работу. Я не только получаю удовольствие от мошенничества чужими руками, но и общаюсь с Нико. Сидя здесь, поедая закуски и болтая о всякой ерунде, мы снова чувствуем себя детьми, прячущимися в раздевалке Visconti Grand. Нико открывает коробку конфет в форме сердца, которую я ему купила. Это не обычный вид перекуса, который я приношу нам на работу, но, в конце концов, сегодня День Святого Валентина. — У тебя намечается горячее свидание после работы? Он тихо фыркает, как будто мой вопрос не стоит ответа. — К сожалению, ты единственная девушка в моей жизни, Малышка Пенн. — Боже, как печально. — Не печальнее, чем то, что у тебя действительно есть Валентин, а ты все равно приходишь на работу.