Когда Маша засобиралась домой, он хотел вызвать такси, но она сказала, что доедет на метро. Перед уходом она достала фотографию белобрысого двухгодовалого мальчика, одетого в короткие штанишки и красную майку, протянула фото Тухлому и спросила: — Красивый у меня сын? — Да, симпатичный мальчик, — Стас тянул время, разглядывая фотографию. Он мучительно припоминал, в каком месяце виделся с Машей три года назад. Кажется, в октябре. Если он ничего не путает, этот мальчик может быть его сыном. — Даже слишком симпатичный. Отсюда я делаю вывод… Я ставлю сотню к доллару, что он не от бывшего мужа. Ну что, угадал? — Угадал, — Маша выхватила фото из его рук. — А как зовут? — Не скажу. Оставшись один, Стас допил вино и решил, что больше никогда не будет звонить Маше. Эта женщина плохо на него действует. После ее ухода на душе без причины становится грустно и тоскливо. Будто он потерял что-то очень важное, дорогое. Тошно становится. * * * Зазвонил мобильный телефон, лежащий на столе перед Девяткиным. Докладывал старший лейтенант Лебедев, дежуривший в грузовом фургоне, на автомобильной стоянке возле служебного входа в шашлычную. — Дробыш обманул нас, — сказал Лебедев шепотом. — Сзади две машины с охраной. — Хорошо, — отозвался Девяткин. — Я все куплю. Лебедев дал отбой. — Любимая женщина, — Девяткин положил трубку на стол. — Беспокоится. — Да, да, конечно, — рассеяно кивнул Дробыш. — Я принимаю все ваши условия. И обещаю, что с головы Инны волос не упадет. Никогда не желал ей плохого. Но она убежала из дома и пропала. Я нашел другую девчонку, которой пришлось исполнить роль моей падчерицы. Это просто бизнес. Я не мог терять огромные деньги из-за капризов ребенка. Понимаете? — Разумеется, — кивнул Девяткин. — Рад встретить умного человека, — Дробыш улыбнулся. — Люди, которые делают мне добро, никогда об этом не жалеют. Мало того, им начинает улыбаться фортуна. Они забывают о недавних проблемах. Появляются приличные деньги, красивые женщины. И многое другое. Многое… Звучит банально, но все-таки: живем один раз. — Есть еще одно принципиальное условие. О том, что случилось на самом деле, о том, каким образом девочка вновь оказалась у вас, никто не должен знать. Ни ваши друзья, ни прислуга. — Я сам в этом заинтересован. Половину слуг я рассчитаю сегодня же. Остальные будут работать в другом месте. — Мне нужно некоторое время, скажем, сутки или двое, — сказал Девяткин. — Инна возвращаться не хочет. Она боится, нервничает… Завтра постараюсь убедить девочку, что ее дальнейшая жизнь в вашем доме будет спокойной. Есть возражения? — Никаких. Боже мой, это извечный конфликт отцов и детей. Всего лишь. Да, я бывал строг, но всегда отходчив. На самом деле я привязан к этой девочке. Я любил ее мать… Скажите ей все, что считаете нужным. Пообещайте хоть золотые горы. — Отлично. В таком случае ждите моего звонка. На встречу вы должны прибыть один. Никаких свидетелей, меня не должен видеть никто из ваших приближенных, водителей или охраны. И без оружия. Иначе ничего не выйдет. — Разумеется, я буду один. Дробыш потер ладони, надел плащ. Бросил на стол несколько купюр и пошел к двери. Оказавшись на другой стороне улицы, остановился и помахал рукой. Девяткин вышел из кафе через полчаса, когда люди Дробыша уехали. Он нашел на стоянке фургон и забрался в кабину. — Все, Саша, дежурство окончено, — сказал он Лебедеву. — Дробыш полиции не верит. Но на встречу придет. Ставки высоки. Ему нужна девчонка. Вопрос один: где эту встречу назначить, чтобы усыпить бдительность Дробыша? Чтобы он не притащил с собой дюжину телохранителей? Уединенное место где-нибудь на безлюдной дороге или на городской окраине не подходит. Нужно встретиться где-нибудь в людном присутственном месте. Но где? Магазин, аптека, троллейбусная остановка… Это не то. — У меня знакомая работает медсестрой в ведомственной поликлинике. Я заходил за ней пару раз. По вечерам там почти нет посетителей. Если бы я был на месте Дробыша и получил предложение встретиться в поликлинике… Я бы решил, что все по-честному. Еще никто не проводил полицейские операции в таких местах. — Ведомственная поликлиника… А что? Неплохо. Глава двадцать первая Когда стемнело, Инна встала и зажгла верхний свет, она не любила темноты. Она перемешала сахар в чае, посмотрела на часы и подумала, что Радченко задерживается на целый час. Сегодня они хотели погулять у океана, но, видимо, не получится. Инна стала листать журнал мод. Фотография дизайнера одежды, плешивого старика с изжеванным лицом и кроличьими глазами, помещенная на развороте, очень похожа на одного человека из окружения Дробыша. Старика зовут дядя Витя, он сам хотел, чтобы его так называли. Инна на всю жизнь, в деталях, в мелких ненужных подробностях запомнила день, когда впервые переступила порог особняка с белыми колонами, огромным внутренним залом, похожим на музей изящных искусств. Она была настолько ослеплена и подавлена этим великолепием, этой роскошью, которую прежде не видела даже в кино, что несколько минут лишилась дара речи. Дробыш взял ее за руку и провел через зал. Свет лился откуда-то сверху из невидимых окон. На потолке изображение старинной усадьбы, крестьяне, убирающие рожь, карета, запряженная тройкой лошадей. Мраморные полы, картины в массивных золотых рамах… — Тебе тут нравится? — спросил Дробыш. Инна не сразу смогла ответить. — Нравится, — прошептала она. Откуда-то сбоку, из незаметной узкой двери выскользнул тот старик с изжеванным лицом и слезящимися глазами. Дробыш сказал, что человека зовут его дядя Витя или дедушка Витя, как ей больше нравится. Он все покажет, обо всем позаботиться. И выполнит все желания, разумеется, желания разумные. Дядя Витя отвел ее в верхнюю комнату, где стояла кровать под балдахином из прозрачной сетки. Он много говорил, старался что-то объяснить, но Инна не могла сосредоточиться и все понять. Старик несколько раз повторил, что жизнь в доме состоит из многих условностей, неписаных правил, которые не обязательно понимать, но их надо усвоить, запомнить и соблюдать неукоснительно. Главное, ничему не удивляться и поменьше думать о всякой ерунде. Перед тем, как лечь в постель, надо принять душ, надеть ночную рубашку. Он вытащил из стенного шкафа несколько коробок, в которых были короткие шелковые рубашки, полупрозрачные на узких бретельках. В таких рубашках она будет спать. Она быстро привыкнет, потому что это вещи дорогие и удобные. В постели она должна находиться с десяти часов, это тоже правило, которое надо запомнить. Не надо разговаривать громко, нельзя кричать. Пользоваться телефоном можно только с его, дяди Вити, разрешения. Он говорил что-то еще, но Инна все не запомнила. В отдельной комнате, под названием гардеробная на плечиках висели новые платья, рубашки, свитера. Как объяснил дядя Витя, все куплено в лучших магазинах, потому что господин Дробыш не любит нищих замарашек. Он вообще очень добрый человек, с широкой душой и золотым сердцем. Иногда он бывает строг, но это только потому, что порядок и дисциплина — для него не пустые слова. А вещи — это так, ерунда… Ты любишь рисовать? Хорошо. Он купит тебе кисти, краски, цветные мелки. Дробыш купит все, что захочешь. Надо только быть послушной и ласковой. Инна легла в постель ровно в десять. Переполненная впечатлениями, она лежала в постели с открытыми глазами и думала, что не сможет заснуть еще очень долго. Через полчаса, не постучавшись, в комнату ввалился Дробыш. В одной руке он держал стакан с каким-то напитком, в другой пепельницу, полную окурков. Запахло водкой и табаком. Он включил верхний свет, поставил на комод стакан и подошел к кровати. Дробыш вывалил окурки на пол и сказал: — Вот какой папочка неаккуратный. Ну, чего смотришь? Собери это. Инна села на кровати, поправила свалившуюся с плеча бретельку прозрачной рубашки. Она потянулась рукой к халату, Но Дробыш сказал громко и твердо: — Нет, не надо халата. Я не разрешаю. Так поднимай… Она волновалась, у нее тряслись руки, а собранные с пола окурки снова вываливались из пепельницы. Дробыш, не отрывая взгляд, смотрел на нее наготу. Душу жгло чувство стыда, она раскраснелась и готова была зарыдать. Дробыш приспустил штаны и сел в кресло. Когда она подняла последний окурок и положила в пепельницу, Дробыш поднялся, повалил ее на кровать. Пружины прогнулись, зазвенели под его тяжестью. Инна до боли закусила нижнюю губу, она старалась не закричать от боли, но не сдержалась. Под утро он снова появился в спальне и взял ее силой второй раз. * * * Радченко вошел в подъезд через черный ход, поднялся по темной лестнице на второй этаж. Открыв дверь в квартиру, выпалил: — Собирай вещи, мы уезжаем. Инна отложила журнал. Радченко открыл дверь стенного шкафа, бросил в спортивную сумку несколько рубашек и куртку. Инна смотрела на него с испугом. — Что случилось? — Случилось то, что… За мной следили. Еще вчера показалась подозрительной машина, которая весь день простояла напротив лавки. В ней сидели люди. Потом ее место заняла другая тачка. Кажется, меня фотографировали. Я не придал этому значения. — Этого просто не может быть. Никто не знает, что мы здесь. — В вечерней газете написано, что человек, от которого я звонил каждую неделю в Москву, пропал без вести. Его ищет полиция. Надо уезжать. Радченко пошел на кухню, напился воды. Инна открыла небольшой чемодан, сняла с вешалок вещи, торопясь, кое-как сложила их. Радченко повесил сумку на плечо, подхватил чемодан, пропустив Инну вперед, вышел следом. Он закрыл дверь на ключ, остановился и прислушался. Коридор освещала единственная лампочка, было тихо. Радченко спустился вниз по лестнице, оказавшись на заднем дворе, подошел к машине, положил вещи в багажник. По Бруклинскому мосту добрались до Манхэттена. В той части Бродвея, где находились театры, было столпотворение, публика выходила на улицу после представлений, останавливались такси, пешеходы перебегали дорогу, где попало. Радченко свернул на какую-то улицу и, заметив свободное место возле тротуара, остановил машину. — Кажется, за нами никого, — сказал он. Он вылез, побродил возле машины, всматриваясь в темноту улицы. Одинокие прохожие, редкие фонари. Ничего подозрительного. Он снова сел за руль, развернулся и поехал в обратную сторону. Возле Юнион Сквер, притормозил. Из темноты появился Дик. Распахнул заднюю дверцу, он бросил сумку на пол и улыбнулся Инне. Она давно заметила, когда Дик улыбается или смеется, его глаза почему-то всегда остаются грустными. — Надо забрать Роберта, — сказал он. — Наша поездка отнимет, может быть, дня два. В мое отсутствие припрутся старые приятели брата, те самые уроды. Принесут пару доз. Боб снова сорвется с нарезки. Когда машина остановилась у кирпичного дома на Стейтон айленде, Дик исчез, но вскоре появился. За ним брел худой парень, он прихрамывал на левую ногу. Дик сел впереди, Боб упал на заднее сидение рядом с Инной, поздоровался и сунул в рот жвачку. Вскоре машина вырвалась из города и понеслась по хайвею на запад. Потянулись скучные пригороды Нью-Джерси, небольшие городки возникали впереди и пропадали из вида. Взгляду не за что было зацепиться, кроме дорожных указателей и табличек. Пустые поля, туман в низинах, похожий на дым, в котором плавали далекие огоньки. Ночная дорога засасывала их в бесконечную темноту ночи, в слепой тоннель, куда легко попасть, но откуда трудно выбраться. За лобовым стеклом, освещенным фарами идущей сзади машины, угадывался силуэт человека, сидящего за рулем. И сердце начинало биться тяжело и беспокойно, страх, рождаясь из ночной темноты, становился осязаемым, хватал за душу холодной лапой. Но вот одна машина сворачивала, и сердце ненадолго успокаивалось. Боб выбросил жвачку и, свесив голову на грудь, задремал. Дик, за всю дорогу не проронил десятка фраз. Опустив стекло, он курил и молчал. Радченко, державший скорость под семьдесят миль, кажется, тоже нервничал. Ему наверняка кажется, что любая машина, висящая на хвосте, преследует именно их. Дик повернулся назад и сказал: