Он снова сжал рукоятки весел и стал грести. Теперь, когда появился упор для ног, получалось быстрее. Он тратил меньше сил на замах, резко разгибал спину и руки, стараясь пошире захватывать воду веслами. Ставил лодку не под прямым углом к берегу, а немного наискосок, чтобы волна не била в борт. Он выбрал другой ориентир, приметный издали большой дом с островерхой крышей. В лунном свете квадратик дома на той стороне то казался четким и ясным, словно отчеканенным на монете, то вдруг терял очертания и расплывался. Радченко подумал, что это ерунда, так часто бывает с огнями ночью, особенно когда смотришь с воды. То они кажутся близкими, то вдруг отдаляются и вот уже готовы совсем пропасть. Бешено стучало сердце, болели руки и спина, но он продолжал грести, как сумасшедший. Через какое-то время лодка ткнулась носом в берег. В этом месте не было набережной, впереди лежала ровная поверхность земли, дальше, за кустами и деревьями, светились огоньки. Они выбрались на берег. Радченко снял башмакии залез в воду. Он продырявил лодку ножом, утопил ее. Забросил подальше весла, мокрую куртку и пустой рюкзак. Какое-то время они шли вдоль берега, оказались на песчаном пляже, набрели на деревянный настил и пошли по нему. Вскоре вышли на перекресток и смогли прочитать названия улиц на табличке возле светофора. На другой стороне сквер или парк, видны скамейки и темная фигура на постаменте. Городок спал, тишина. На горизонте сверкали отблески молний, были слышны далекие раскаты грома. Радченко подумал, что скоро, гроза будет здесь. Он вытащил из кармана мобильный телефон, набрал номер. — Мы на канадской стороне, — сказал Дик. — Спокойно вышли из дома, сели в тачку. Покрутились по городу. Я убедился, что за нами никто не едет. Короче, мы повернули на приграничный пункт пропуска возле моста. Людей, выезжающих из Америки, не донимают проверками. Даже из машины выходить не надо. — Как называется улица? Что там на этом перекрестке, может быть, магазин какой? — Пекарня. Горит вывеска «Свежий хлеб». — Отлично, — сказал Дик. — Стойте прямо перед этой пекарней. Мы будем на месте минут через двадцать-тридцать. Радченко положил трубку в карман, махнул рукой Инне, мол, двигай за мной. Он перешел улицу, свернул к скверу. Остановился возле памятника. По-прежнему стояла тишина, только раскаты грома сделались ближе. Со стороны озера наползли тучи, загородив полнеба. Луна еще купалась в собственном блеске, но пахло дождем. Постояв немного, Радченко отошел дальше, на газон, встал под тенью деревьев. Инна стояла рядом, она чувствовала, что страх, недавно покинувший ее, возвращается. И сердце бьется чаще, и наступает странная слабость. — Ты сказал, что мы будем стоять у той булочной. — Мы постоим здесь, — ответил Радченко. — Ты ведь замерзла? — Мне совсем не холодно, — сказала Инна. Инна больше ни о чем не спрашивала. Она глядела туда же, куда и Радченко, на пустой освещенный перекресток. Мигала неоновая вывеска булочной, над дверью светится плафон желтого стекла. Чуть дальше у кромки тротуара в ряд выстроилось несколько машин. Улица спит, окна погашены, пешеходов нет. Прошло минут пятнадцать, когда на перекрестке остановилась черная «импала». Инна прижалась к дереву и глянула на Радченко. Он, отступив на шаг, замер, кажется, перестал дышать. Машина двинулась по улице и пропала в темноте. Радченко перевел дух. — Это не наши преследователи, — прошептал он. — Номер местный. Через пару минут, когда на землю упали первые тяжелые капли дождя, подъехал Дик. Машина остановилась возле булочной, Радченко с Инной перебежали улицу и сели сзади. * * * Во второй половине дня Девяткин позвонил Дробышу и сказал, что удалось поговорить с девочкой по душам. И убедить ее в том, что возвращение домой — лучший вариант. Инна в таком возрасте, когда люди еще умеют прощать, забывать все плохое, но Дробышу придется положить немало усилий, чтобы вернуть ее расположение и доверие. Впрочем, это уже не проблемы полиции. Они встретятся в районной поликлинике на последнем пятом этаже, возле двери процедурного кабинета. Девяткин продиктовал адрес. — Почему там? — спросил Дробыш. — Моя дама работает в поликлинике, — просто ответил Девяткин. — Процедурной сестрой. Ну, обещал после работы ее домой отвезти. Заодно уж Инну вам передам. Садитесь на кушетку в коридоре и ждите. Я не опоздаю. — Ах, вот как, — голос Дробыша сделался мягче. — А я думал, это будет уединенное место. Где-нибудь в лесу, за городом. Дробыш появился на месте чуть раньше назначенного времени. Поставил машину на другой стороне улицы, пробежавшись под дождем, вошел в здание и поднялся по лестнице на последний этаж, потому что лифт не работал. В это время вечерний прием пациентов врачи проводили на втором и третьем этаже, наверху были расположены только процедурные и административные кабинеты. Дробыш оказался в длинном коридоре с окнами в противоположных торцевых стенах. На улице грохотал гром, стало так темно, словно уже наступила ночь, поэтому здесь включили верхний свет. Люминесцентные лампы окрашивали человеческие лица в мертвенный синеватый оттенок. Расстегнув плащ, Дробыш прошелся взад-вперед, разглядывая таблички на дверях, и не сразу нашел, что искал. * * * Часом раньше бывший художник Сергей Осипов открыл ту же входную дверь и поднялся на тот же этаж. Он вошел в туалетную комнату и, открыв створку окна, выкурил подряд две сигареты. Он разглядывал ровную площадку заднего двора, и трансформаторную подстанцию наискосок от поликлиники. Этой дорогой он должен уйти отсюда, когда все закончит. Осипов, услышав шаги в коридоре, заперся в туалетной кабинке. Он поднял руку с пистолетом до уровня груди. Рука дрожала, локоть болел так, что трудно терпеть боль молча. Осипов не смог сладить с рукой. Теперь ему казалось, что дрожь появляется не из-за воспаленного локтя, а идет откуда-то изнутри, из самой сердцевины души, передавалась каждой клеточке его тела. Он подумал, что с близкого расстояния он не промахнется. Снова поднял руку, но она дрожала еще сильнее, а пальцы едва стискивали рукоятку пистолета, готовую выскользнуть из ладони. На часах без восьми минут шесть. Надо что-то придумать, надо как-то справиться с этой рукой. Стрелять с левой нельзя, нет никакой практики. Так запросто промажешь и с двух шагов. Он снял куртку, и размотал бинт, а затем снова очень туго перебинтовал локоть. Так немного лучше, но пальцы все равно плохо слушаются, ладонь будто онемела. Он минуту напряженно думал, что делать. Наконец выругался шепотом, отвинтил глушитель и положил его в сумку. Неторопливо надел куртку, достал оттуда бейсболку и натянул ее на голову. Он повесил сумку на левое плечо, сжал рукоятку пистолета и вышел из кабинки. Минуту стоял перед дверью туалета, прислушиваясь к звукам в коридоре, и не решаясь ее открыть. Глава двадцать четвертая Дробыш хотел постучать в дверь кабинета физиотерапевта, но передумал. Сел на кушетку, привалившись спиной к стене. Посетителей на этаже немного. Пожилая женщина, сидевшая на стуле, нервно постукивала набалдашником палки об пол. Видимо, ждала тут уже долго, резиновые боты успели высохнуть. Чуть дальше на кушетке развалился мужчина в темной куртке и кепке, лицо закрывал поднятый воротник. В конце коридора у окна стояли две женщины и тихо переговаривались. В воздухе плавал запах хлорки. Дробыш набрал номер начальника службы охраны и спросил: — Ты где? — В машине на углу улицы. — Как дела? — Отлично. Отсюда хороший обзор. Все как на ладони. Улица пустая. Нет подозрительных машин, нет пешеходов. Не стоит беспокоиться. — Мне тут не нравится, — Дробыш покосился на мужчину, дремавшего на кушетке. — Скажи своим людям, чтобы подтягивались ближе. К самой поликлинике. Сам черт не знает, чего ждать от этого мента. Кажется, за дверью врачебного кабинета никого не было. Оттуда не доносилось голосов, зато беспрерывно звонил телефон, но трубку никто не брал. Он постучал ногтем по стеклу наручных часов: без одной минуты шесть. Девяткин должен вот-вот появиться. Когда скрипнула дверь туалета, Дробыш повернул голову. По коридору шел мужчина в короткой куртке и бейсболке с длинным козырьком, надвинутым на глаза, поэтому лица не разглядеть. Человек смотрел куда-то в сторону. Одну руку он положил на ремень сумки, висящей на плече, правую руку держал за спиной. Незнакомец, державший руку за спиной… Это сигнал о близкой опасности, еще неосознанной, непонятой. За короткое мгновение в голове пронесся ураган мыслей. Дробыш подумал, что человек ему знаком, где-то они виделись, — это точно. Но вспомнить, где именно они виделись и когда, сейчас трудно. Еще он подумал, что мужчина чем-то напоминает отца Инны, но только постаревшего, какого-то расплывшегося, набравшего лишние килограммы. И еще эта шаркающая стариковская походка. Раньше он ходил по-другому, легко поднимал ноги, а не таскал их как паралитик. Впрочем, за два года человек может сильно измениться. Люди Дробыша искали бывшего художника, взяли его след, но в тот проклятый дождливый вечер на квартиру любовницы Анны Гаспарян он почему-то не приехал. Женщина что-то знала, ее нельзя было оставлять живой. Дробыш хотел встать, но передумал. Ладонь скользнула под плащ, под пиджак, к рукоятке пистолета, торчащей из-под ремня. Осипов выстрелил от бедра, почти не целясь, но точно зная, что пули попадут в грудь. Боль в локте пропала, рука крепко сжимала рукоятку пистолета. Громкий выстрел эхом прокатился по пустому коридору, лестнице и нижним этажам. Закричала старуха. Женщины, стоявшие возле окна, куда-то пропали. Мужик, дремавший в кресле, дико осмотрелся по сторонам и бросился бежать. По ступеням застучали его башмаки, и стало тихо. Осипов остановился, сжимая пистолет в полусогнутой руке. Дробыш медленно сполз с кушетки вниз, на вытертый линолеум. Упав на спину, ударился затылком об пол. Плащ распахнулся, пистолет, которым он так и не успел воспользоваться, выпал из ладони. На светлой рубашке расплывались два багровых пятна, одно справа в верхней части груди, другое ниже, в области живота. Дробыш тяжело засопел, начал стонать. Приоткрыл рот и пошевелил языком, он хотел сказать какие-то очень важные слова, будто еще надеялся выйти живым из этой переделки. Он что-то прошептал, выпустил воздух из груди. Осипов присел на корточки, он хотел услышать эти слова, но не разобрал их. Откуда-то снизу со стороны лестницы доносились неясные шумы, но и они вскоре стихли. Дробыш дышал часто и тяжело, потом начал ворочался, боль мешала лежать спокойно. Теперь он не стонал, но из груди выходили хрипы. Губы стали серыми, отрытые глаза запали и потеряли блеск, веки сделались молочно голубыми, почти прозрачными. Только на висках еще пульсировали вздувшиеся жилы, значит, жизнь еще не ушла. — Ты меня слышишь? — спросил Осипов. — Слышишь, тварь? Ты знаешь, что сделал с моей жизнью? Знаешь это? Осипов громко выругался, поняв, что его враг ничего не слышит. Ждать уже нечего, пора уносить ноги. Он встал, пнул ногой неподвижное тело и плюнул на пол. Опустил ствол и дважды выстрелил в голову Дробыша. И снова выругался, подумав, что этому негодяю досталась слишком легкая смерть, которую он не заслужил. Осипов зашагал к лестнице и успел спуститься на один пролет, когда увидел двух парней, быстро поднимавшихся наверх. * * * Впереди держался высокий мужчина в сером плаще, за ним едва поспевал парень в кожаной куртке. Человек в плаще остановился внизу лестничного марша, мгновенно вскинул руку с пистолетом и произвел несколько выстрелов. Осипов, не ожидавший такой встречи, тоже застыл на месте. Одна пуля чирикнула по потолку, где-то за его спиной посыпалось стекло. Пуля обожгла икроножную мышцу, и Осипов, потерявший равновесие упал бы, но успел вцепиться в перила мертвой хваткой. Он выстрелил в ответ, промедлив не более секунды. Он хорошо видел свои цели и находился в выгодной позиции, поэтому не промазал. Человек в плаще отлетел к стене и повалился на пол. Парень в кожаной куртке, замешкался, не зная, что делать: то ли мчаться вниз, то ли отстреливаться. Но так и не принял правильного решения. Пуля ударила в висок, уложив на месте. Осипов спустился вниз на один пролет. Остановился и, приподняв штанину, осмотрел рану. Пуля прошила мышцу навылет по касательной, не задев кость. Ничего серьезного, боль можно терпеть, но позже, когда он выберется отсюда и дойдет до машины, надо бы наложить перевязку, иначе потеряешь много крови. Человек в плаще зашевелился у стены, Осипов добил его двумя выстрелами. Вытащил из рукоятки пистолета расстрелянную обойму, бросил ее на пол, сунул на ее место снаряженную. Затем поднял чужой пистолет, опустил его в карман куртки. Он продолжил спускаться вниз, уже медленнее, потому что правая нога быстро онемела и плохо сгибалась. Шаги людей, бегущих вверх по лестнице, стали хорошо слышны. Судя по звукам, их двое или трое. Осипов остановился наверху лестничного марша на площадке между третьим и вторым этажом. Отошел в сторону почти к стене: пусть те, кто поднимается сюда, видят: впереди никого. Он почувствовал, как кровь стекает по ноге. Она уже пропитала штанину и теперь попадает в ботинок. Топот ног сделался громче. * * * Гроза разразилась такая, что казалось, это не гроза, а генеральная репетиция всемирного потопа. Дождь заливал лобовое стекло, машина едва ползла по автостраде. До самого горизонта темнели поля, редко попадались жидкие перелески. — От Детройта до Торонто всего двести пятьдесят миль, — сказал Дик. — Даже если ехать медленно, к утру доберемся. Но, мне кажется, что дождь кончится раньше, чем мы приедем. Радченко, сидевший рядом на переднем пассажирском сидении, о чем-то думал, хмурился и отвечал с неохотой, через силу.