— Такое ощущение, что я допустил какую-то ошибку, — сказал он после долгой паузы. — У меня плохое предчувствие… — Отдыхай. Силы тебе еще понадобятся. — Может быть, ты прав, — сказал Радченко. — Кстати, поблизости есть какая-нибудь забегаловка? В дождь у меня аппетит зверский. Через полчаса машина остановилась возле стеклянного куба, похожего на огромный аквариум. Зашли внутрь, взяли бутерброды и кофе, сели возле витрины, стали жевать и смотреть на шоссе и стоянку, залитую водой. Инна выглядела бледной и усталой, она молчала. Боб, витая где-то в облаках, вяло жевал кусочки курицы и через трубочку пускал пузыри в высокий стакан с газировкой. Он глядел на мир ускользающим затуманенным взглядом. Кажется, что он спал наяву и видел сны, весьма приятные. — Это курица? — Боб раздвинул ноги и плюнул на пол. — А вкус почему-то как у рыбы. И запах тоже. Радченко высыпал в кофе лошадиную дозу сахара. Когда открывалась входная дверь, он поворачивал голову и смотрел в лицо каждого посетителя. Время от времени он косил взглядом на странного мужчину с костистым окаменевшим лицом, сидевшим за соседним столиком. Человек ничего не ел и не пил. Он положил перед собой руки, повернул ладони вверх и смотрел на них неподвижным взглядом. Радченко почувствовал чужой взгляд и повернул голову. Человек развалился на стуле наискосок от двери и, не отрываясь, глядел на него. Это был мужчина лет тридцати в яркой гавайской рубашке и кроссовках на босу ногу. Приятное загорелое лицо, смуглая кожа, темные волосы. Парень похож на мексиканца. Он только что получил у стойки горячий канадский суп в пластиковой чашке и булочки с чесноком. Радченко показалось, что этого человека он где-то видел, но только трудно вспомнить, где именно и при каких обстоятельствах. Конечно, здесь и сейчас ничего плохого не произойдет. Если этот человек и работает на Дробыша, то он наверняка не сумасшедший, чтобы вытащить ствол и начать стрельбу. Парень, не отвел взгляда, он продолжал смотреть на Радченко и как-то криво улыбаться, самоуверенно и нагло, словно только что услышал хорошую шутку и оценил ее. Доев бутерброд, Радченко сказал себе, что надо успокоиться, не стоит нервничать по пустякам. За жизнь довелось встретить множество таких людей, тупых и самовлюбленных. Одним больше, одним меньше, какая разница. Радченко перевел взгляд на витрину, залитую потоками дождя. Он думал, что у парня, сидевшего возле двери, есть что-то такое под ремнем, что-то похожее на крупнокалиберный пистолет. Даже свободная гавайская рубашка плохо прикрывает этот предмет, абрис пистолета обозначился, когда человек стал садиться на стул. Черт побери, это так… Радченко перевел взгляд на столик у двери. Человека в гавайской рубашке на месте не оказалось. Осталась только чашка с супом и булочка. — Дик, мне надо сказать тебе пару слов. Но не здесь, а в туалете. Прямо сейчас. — Не понимаю, зачем идти в туалет, если мне еще не хочется, — Дик вытер губы салфеткой. — Вот если бы ты предложил пройти в туалет моему брату, — он покосился на Боба. — Он наверняка решил бы, что ты хочешь продать ему пару доз дури. Боб до сих пор уверен, что общественные туалеты существуют именно для того, чтобы продавать в них дурь. Правда, Боб? Радченко поднялся и пошел к туалету. Дик направился следом. В помещении, облицованным белым кафелем, не было ни души. — Не хочу тебя пугать, — сказал Радченко. — Не хочу, но… — Ну, что ты опять начинаешь? Мы же все решили. Ты можешь сделать мне подарок? Подари мне свой мобильник. — Я могу его просто отключить, если ты об этом… — Отключить — не выход, — помотал головой Радченко. — Подари. Если не жалко. — Жалко, конечно. Это же «блекбери» за двести сорок баксов. Дик вытащил из кармана телефон и положил его на ладонь Радченко. — У твоего брата есть мобильник? — Ему только мобильника не хватало. Совет: когда окажешься в Москве, зайди к психиатру. — Я только что видел человека, которого неделю назад встречал в Нью-Йорке возле «Лавки древностей». Лицо знакомое, но я не сразу вспомнил, где мы виделись. Радченко вышел из закусочной через заднее крыльцо. Он не пошел к машине, а свернул за угол. Остановился под навесом и стал наблюдать за стоянкой. Десятка полтора седанов и джипов, туристический автобус, пикап с открытым кузовом и два грузовика. Этот бордовый пикап с кузовом, закрытым непромокаемой тканью, подъехал недавно. Водитель пошел подкрепиться. Радченко постоял какое-то время, затем быстро пересек освещенный участок стоянки и снова оказался в темноте. Он прошел вдоль ряда машин, поравнявшись с пикапом, остановился на секунду, засунул в кузов под прорезиненную ткань пакет из-под пирожков, в котором лежали три мобильных телефона. И зашагал дальше. Радченко вернулся к арендованной машине, сел на водительское сидение. * * * Стас Тухлый и его люди пересекли границу на трех машинах, по два человека в каждой. Двум парням пришлось остаться в Детройте, у них не было с собой паспортов, хотя все получили строгое указание всегда носить с собой документы. Уже перебравшись на другую сторону, решили, что третья машина не нужна. Ее оставили на платной стоянке, предварительно сменив таблички с номерами. Эта возня отняла много времени. Тухлый, как обычно, ехал вместе с Сэмом Кротким. На заднем сидении устроился Глеб Кусов. На экране навигационной системы была хорошо видна прямая дорога, а на ней два крошечных красных квадрата, почти слившиеся в один. Сигнал от передающего устройства, вмонтированного в аккумуляторы мобильных телефонов, был четким, несмотря на ливень. Сэм, сидевший за рулем, включил радио и сказал: — Даже хорошо, что этот адвокат с друзьями перебрался в Канаду. Здесь приятно работать. Людей мало, места много, полно разных водоемов. Озера, реки. Хорошая страна. — Точно, страна отличная, — добродушно кивнул Тухлый. — И с дороги не собьешься. До Торонто — единственное скоростное шоссе. А по натуре — я старый бродяга. — К утру Радченко устанет, захочет отдохнуть в гостинице, — сказал Сэм. — На этот раз мы не станем терять время. Впрочем, я думаю, что все закончим еще до утра. Если бы не проклятый дождь… — Радченко не уснет, — сказал Тухлый. — Он ведь человек. Он не хочет умирать. Он еще молодой, но сейчас наверняка чувствует себя паршиво. Чувствует себя насекомым, которое ползет по открытой поверхности обеденного стола. А сверху чья-то тяжелая ладонь. Его обложили со всех сторон и скоро прихлопнут. Каждый человек, который знает, что недолго осталось, испытывает смертную тоску. Тухлый курил и думал о том, что Радченко — всего лишь адвокат, бумажная душа, но, надо отдать ему должное, он нетрусливого десятка человек, он игрок, который сделал главную в жизни ставку. Связался с этой девчонкой, вывез ее в Америку. Да, он набрался смелости, рискнул по максимуму. И проиграл. Совсем недавно у него было положение в обществе, водились деньги. Плюс жена, ребенок… Но он перечеркнул прожитую жизнь. Теперь нет общественного положения, друзья далеко, жену и ребенка он больше не увидит, а в карманах вместо денег хлебные крошки. Адвокат заметил слежку еще в Нью-Йорке, может быть, заметил не вчера, а еще два-три дня назад. Но был так напуган, что не сразу нашел силы сознаться самому себе, что катастрофа, страшное крушение надежд, уже произошло. Не сразу заставил себя что-то предпринять, чтобы спасти даже не ситуацию, ее уже не поправишь, спасти собственную жизнь. Он пустился в бега, когда время вышло. Пора делать ход, а ходить некуда. Ни направо, ни налево… Огромный человеческий мир сжимается. Скоро этот мир превратиться в точку, темную жирную точку, похожую на входное отверстие от пули. * * * Девяткин сидел в фургоне, стоявшем между задним двором поликлиники и трансформаторной будкой. Он смотрел на здание поликлиники, сложенное из серого силикатного кирпича. Он припарковался здесь час назад. Радио не работало, Девяткин покопался в бардачке и выудил оттуда путеводитель по Стамбулу в мягкой обложке и журнал для молодых женщин за август прошлого года. Из путеводителя он узнал, что от морского порта до вещевого рынка турецкой столицы, известного своими низкими ценами на изделия из кожи, обувь и трикотаж, можно добраться не только на такси, но и автобусом, сэкономив таким способом от трех до пяти долларов. Здесь же, в окрестностях рынка, авторы путеводителя рекомендовали снять номер в недорогой гостинице. Для постоянных клиентов скидка двадцать пять процентов. В гостиницах за отдельную плату тюки и мешки с купленными на вещевом рынке товарами поместят в специальную камеру хранения, недоступную рыночным ворам, грабителям или поджигателям. Пользователям камер хранения выдают соответствующую квитанцию. Девяткин подумал, что покупать в Стамбуле изделия из кожи и трикотаж он не планирует, значит, и полезные советы ему без надобности. И стал листать журнал для молодых женщин. Из редакционной статьи «Близкая мечта» он узнал, что шансы выйти замуж у женщины, постоянно носящей туфли на высоком каблуке, на двадцать процентов выше, чем у тех женщин, которые такие туфли не носят. Примерно на пятнадцать процентов повышаются ставки тех дам, пользующихся бюстгальтерами с поролоновыми вставками. Девяткин отложил журнал и стал вспоминать свое недавнее увлечение, некую Зою, администратора областной филармонии. Возможно, Зоя так и не высочила за него замуж именно потому, что не носила туфли на шпильке. Он попытался вспоминать, пользовалась ли Зоя бюстгальтером на поролоне, но на этот раз память почему-то подвела. Таким способом он скоротал почти час. Теперь уже одна минута седьмого, но, кажется, ничего не начиналось. Возможно, и не начнется. Осипов не смог перебороть страх, выйти в коридор и сделать то, о чем мечтал два последних года. Приступы страха, которым трудно сопротивляться, знакомы каждому человеку. Что ж, если Осипов в последний момент струсил или передумал, решил не рисковать, его можно понять. Этот человек не заслужил упреков. Впрочем, не стоит торопить события, у художника еще есть время на раздумье, возможно, две-три минуты или чуть больше. Если все получится, он выйдет из задней двери, спуститься на три ступеньки и пройдет наискосок через задний двор поликлиники. И направится как раз сюда, к вон той серой машине, стоявшей на углу дома. За рулем Саша Лебедев, он хороший водитель и тертый парень, который бывал в разных переделках. Он вывезет Осипова отсюда, доставит до нужного места. Он знает, что делать, если улицу перекроет полиция. Или люди Дробыша, который тот наверняка притащил с собой и оставил где-нибудь рядом, в соседнем переулке, пустятся в погоню. На этот случай здесь Девяткин. Если охрана попытается устроить погоню, он подаст фургон вперед и перекроет узкое пространство между соседним домом и трансформаторной будкой. А потом выйдет из кабины, предъявит служебное удостоверение. Он прикажет охранникам выйти из машины, бросить стволы, положить руки на крышу автомобиля. Это все, что можно сделать для Осипова. Остальные проблемы художнику придется решить самостоятельно. И не надеяться на помощь. Секундная стрелка часов сделала круг и еще полкруга. Двор поликлиники был по-прежнему пуст. Только старик, скрюченный ревматизмом, прошагал мимо, постукивая палкой по асфальту, и скрылся за трансформаторной будкой. Девяткин набрал телефонный номер и сказал: — Нашего друга не видно. Засеки время. Если его не будет еще пять минут — все. Можешь уезжать. — Понял, — ответил Лебедев и дал отбой. Девяткин пробежал взглядом по зданию поликлиники. И увидел, как на одно из окон вдруг рассыпалось в мелкие осколки. На лестнице мелькнула темная человеческая фигура, на секунду загородившая свет. Затем свет погас. Девяткин опустил стекло и услышал, как один за другим раздалось несколько пистолетных хлопков. Глава двадцать пятая Осипов выскочил на лестничный марш, приподнял руку и, не целясь, выстрелил несколько раз. Он видел как человек, бежавший впереди, споткнулся, выронил ствол и опустился коленями на ступеньку. Поплыл пороховой дым, за которым, кажется, ничего нельзя было разглядеть. Защипало глаза. Тут же погас свет на лестнице. Снизу ударило несколько выстрелов. Пули прошли над головой, попали в стену, отколов куски штукатурки. Осипов выстрелил в ответ, не видя цели. Кто-то вскрикнул и выругался. Затем раздался стон, жалобный и слабый. Показалось, что внизу кто-то двигается. Осипов прислушался. И тут пуля ударила в левое плечо. Боль обожгла ключицу и верхнюю часть груди, стало трудно дышать, на глаза навернулись слезы. Сумка соскользнула с плеча. На этот раз он не удержал равновесия и повалился боком на пол. Слетела с головы и покатилась вниз синяя бейсболка. Он неподвижно пролежал так с минуту, даже две минуты, не осмеливаясь пошевелиться. Он смотрел в потолок, слыша внизу какие-то шорохи. Боль в плече отдавалась ниже, в бок, вступала в спину. Кажется, пуля раздробила ключицу и застряла где-то внутри, в мягких тканях межу обломков кости. Теперь глаза привыкли к полумраку, царящему на лестнице, пороховой дым рассеялся. Он чуть повернул голову, скосил глаза и увидел человека лежавшего на ступенях, залитых кровью. Под лестничным маршем ничком лежал второй мужчина, одетый в серый спортивный пиджак и синие брюки. Он не шевелился. Из-за лестничного марша появился контур человеческой фигуры. Мужчина сделал осторожный шаг вперед, поставил ногу на нижнюю ступеньку, свободной рукой коснулся перил. Он поднял руку с пистолетом вверх. Наверняка снизу он видел плечо Осипова, разбитое пулей, измятую окровавленную куртку. Мужчина шагнул выше. Он был одет в темный пиджак, под ним рубашка в синюю и белую поперечную полоску, похожую на тельняшку. И еще он зачесывал светлые волосы наверх. Черты лица Осипов не стал разглядывать. Он выставил вперед руку с оружием, приложив все силы, чтобы движение получилось быстрым и неожиданным. И дважды выстрелил в близкую цель. Человек вскрикнул, выронил оружие. Схватившись за голову, шагнул назад, опустился на пол и сел, привалившись спиной к стене. Он прижимал руки к лицу и стонал. Осипов положил пистолет на пол, схватился рукой за железные поручни перил, медленно поднялся. Кровь из раны на плече уже пропитала майку на груди. И теперь эта майка, теплая и противная, прилипла к телу. Он согнул ноги в коленях, присел, поднял оружие. Голова кружилась, в глазах стояли слезы. Он спустился на несколько ступеней, стараясь не упасть, обошел человека, лежавшего на лестнице. Перешагнул через тело второго мужчины. И остановился возле раненого, сидевшего у стены. Он хотел спросить у этого человека, много ли денег платил покойный босс? И вообще, сколько нынче выдают за мокрые дела, за насилие? Почем теперь человеческая жизнь? Наверное, он здорово разбогател, сколотил состояние на крови? Или цены упали, а босс отделывался мелкими подачками? Раз так, придется умирать бедняком, ничего не оставив своим близким людям кроме долгов и приятных воспоминаний. И пусть ответит. В эту последнюю предсмертную минуту можно позволить себе хоть малую долю откровенности, можно сказать хоть пару слов правды. Но Осипов ни о чем не спросил, язык во рту не ворочался, горло пересохло. Мужчина размазал кровь по лицу и закрыл глаза, приготовившись умереть. Осипов приподнял ствол и выстрелил человеку в голову. Наступила тишина, исчезли голоса и шорохи, пропал шум далекой улицы, долетавший сюда сквозь разбитое окно. Кажется, все пациенты разбежались по домам, услышав первые выстрелы. А врачи заперлись в своих кабинетах и лежат на полу, холодея от ужаса и предчувствия чего-то ужасного. И хорошо. Ему никто не помешает. Осипов, медленно переставляя ноги, спускался вниз. Он миновал четыре лестничных марша, впереди зияла темная пустота, в эту пустоту спускалось несколько ступеней. Видна приоткрытая дверь, ведущая на задний двор. Сил не так много, их надо расходовать расчетливо, спокойно. Тогда он дойдет.