– Вы желаете снова увидеть, – не меняет положения, только слегка выворачивается навстречу. – Нет. Я желаю понять! – в сердцах восклицаю я громче. – Вы желаете понять. «Ваня! Ёлки-палки! Прерви его!» – Нет! То есть… Я не желаю… Твою ж… Кто ты такой? Я хочу знать, кто ты такой и зачем всё это! Блядь. – Вы хотите увидеть, вы хотите знать… – нараспев тянет бесчеловечная оболочка, неотвратимо поднимаясь на ноги. «Ваня, ты помнишь обо мне? Мы здесь с Леей. Помнишь птицу страшную? Попробуй сосредоточиться. Представь, что тебя окружало» Оценил твои старания, Том, но сейчас меня окружает кое-что совсем иное. Проще всего будет сказать, что совсем ничего. Мне не привыкать. Очень весело. Конец всему. «Просто помни обо мне. Какого цвета у меня глаза?» «У тебя серые глаза, Том, эту подставу я никогда не забуду, но, тут такое дело… Абсолютно всё не имеет смысла. Но раз уж ты настаиваешь. Да, я тебя помню… Забыть сложновато». «И как тебя угораздило… Помнишь, как учил меня играть в шахматы?» «Всё-таки… кто ты на самом деле?» «Пожалуй что дурак дураком… но с высоким числом решений, имеющих благоприятные отдалённые последствия…» «Некоторые из них при этом могут вовсе и не…» «Просто иногда… Как я выгляжу, Ваня?» «Как суперзвезда, от которой сходят с ума толпы подростков». «Ха-ха, верно». «Серёжки нацепил ещё и побрякушки всякие… И… ты действительно так выглядишь?» «Само собой да! Выдумаешь тоже! Что я сказал тебе, когда мы ехали сюда из космопорта?» «Рассказал о Совете, о Лее…» «Что ты подарил мне на Ёжике?» «Господи, Том! Я ничего не забыл, успокойся!» «Хорошо. Открой глаза». «Они разве… Чёрт». *** Растрёпанные патлы мирабилианского парламентария лубочно вызолочены полуденным солнцем. – Ну? – подбадривает он лирической улыбкой. – Где мы? – Уф… О… Ёлки, это же моя квартира… Мы на Земле. Лежу на полу в гостиной, а Том взгромоздился на журнальный столик. Собственные привычки удивительно раздражают в исполнении кого-то другого… Мимолётно порывается нахмуриться, но, чуть подавшись вперёд, только подтверждает: – Да. Хорошо. – Это… Я был без сознания или что-то вроде того? Когда ты успел отправить меня на Землю? – Ваня, – одним приёмом припечатывает мои плечи к полу, не давая возможности двинуться, – пожалуйста, не паникуй. Ты не был без сознания… Это не… Дёргаю кадыком, не в силах заставить себя моргнуть: – Понимаю, что всё равно не услышу правды… Но… мы в самом деле сохранили связь или ты мне мерещишься? – Дьявол… ты, надо думать, способен саму суть реальности уничтожить своими вопросами… Мы сохранили связь! Твёрдо обещаю себе перекрасить унылые стены гостиной, когда… и если… И сильно беспокоит запах какой-то очень-очень знакомой выпечки, но методами расшифровки сигналов от воображаемого тела я пока владею нетвёрдо… – У меня опять рыжие волосы? – Боюсь, что да, – лучится теплом Том. – Пойдём, там твои друзья на кухне блины жарят! А над остальным я работаю, не беспокойся. Блины! Ну конечно, как я мог не понять! Но даются только два шага. Потому как есть же какой-то предел… Эта квартира, земное солнце, разграфившее тенями от ступеней сотворённой Тихорецким лестницы пол в моей собственной гостиной. Разогретое дрожжевое тесто. Опять увижу их обоих – и не представляю, куда самого себя деть. – Том… скажи хотя бы, что там сейчас происходит. Обессилев, настойчиво сползаю вниз, но он мешает, подхватив под мышки, – уж не знаю, какой в том сакральный смысл – чтобы я не уснул во сне или вроде того?.. – Мне лучше пока думать о происходящем здесь… Хорошо? – бормочет старательно болеутоляющим тоном. – А вот мне… для меня, кажется, уже всё совсем перебор… – жалобно признаюсь я. – Ш-ш-ш… – увещевает точно так же, как недавно Лею. – Посмотри вокруг. Просто загляденье какое утро. Не похоже на порождение угасающего разума, да? – Вы ведь хоть что-то выяснили за эти годы?! Больше чем полвека, так понимаю… Что им надо от нас? – Ваня. Для начала, ты неправильно задаёшь вопрос, – подталкивает в сторону кухни. – И лучше всего нам будет поговорить обо всём потом. *** – Невозможно вручную испечь идеальный блин! – декларирует Тихорецкий, остервенело размешивая тесто в пафосного вида тёмно-синей ёмкости из похожего на керамику материала. В два прыжка оказавшись рядом, выхватываю у него половник: – Конечно возможно! Уже через миг слышу шипение на сковороде – и приглушенное хихиканье у себя за спиной. Сколько ж можно попадаться на эту уловку… да ещё и, получается, ловить на неё себя самого… Еле удаётся переложить готовый блин на тарелку: локти начинают подрагивать в тихой истерике. – Так и знал: на самом деле ты умеешь готовить, – завладевая моим шедевром и запихивая его в рот, резюмирует Том. – Такой вот парадокс: есть некий набор вещей, которые я до того ненавижу, что даже неплохо научился их делать. – И какие ещё, например? – Общаться с людьми, – выдаёт Ритка. – Нет уж, пожалуйста, давайте не будем об этом! – разъяряюсь, демонстративно отставив сковородку на неактивную часть плиты: шиш вам, а не идеальные блины. Тут же перехватив её и с любопытством повертев в руках, Том радостно предлагает: – А что если наоборот – жарить их на нижней стороне?! – Я тебе покажу наоборот! Забудь это слово вообще! У нас уже вся жизнь из-за тебя наизнанку! – Напрасно ты… Очень красивое слово. Ёмкое. Всеохватное. – Так, – отстраняю его и возвращаюсь к делу (жарить блины вручную внутри своей головы, когда твоё физическое существование находится под большим вопросом, – довольно жизнеутверждающе, без шуток). – Какого хрена вы вообще тут затеяли приготовление пищи средневековым способом? – Инопланетянчику твоему показать исконные русские традиции, – Ритка тянется на цыпочках, пытаясь достать из шкафа надо мной ещё несколько тарелок. Заметивший её затруднения Тихорецкий одной левой решает задачу, ухватив клешнёй сразу штук шесть и перемещая их на стол по кратчайшей траектории, – похоже на действия промышленного робота-манипулятора.