Смахивающий на гигантский двухэтажный кадиллак звездолёт, тихий ход и нескладное послание на морской азбуке… Ясно. – Это ахдирцы, Том, опять у них траблы с идентификатором. Можешь с ними… побеседовать? Ну мало ли. Ты всё-таки язык знаешь. Вот, по пунктам, – скидываю стандартные запросы на экран, отъезжая в кресле. – Не волнуйся, я потом удалю диалог из архива. – Не волнуюсь – уже смирился: нас вместе направят под трибунал, – он долю секунды притормаживает – и начинает бодро генерировать текст по-ахдирски. Тимбилдеры на Земле называют это делегированием полномочий. И оно мне всегда давалось не особенно легко… Но вот именно сейчас, когда я ужасно устал, но доволен прошедшим днём, нахожусь в эйфории от прерванного одиночества и, главное, как раз когда делегировать полномочия – просто недопустимо, вот именно сейчас я не испытываю ровным счётом никакого беспокойства и даже отчаливаю в релаксационном кресле в главный отсек – вообще не видеть этих набивших оскомину допросов инопланетян. Отключаю трансляцию происходящего в моей каюте. И закрываю глаза. Через несколько минут Том присоединяется ко мне, почти беззвучно прошуршав колёсами по гладкому полимерному полу. – Они не заметили, что ты понимаешь свой текст? – интересуюсь, открыв один глаз. – Скажешь тоже! Нет конечно! Мне в этом равных нет! Никто никогда не поверит, что я понимаю свой текст! Прикусываю краешек губы, чтобы улыбка не расползалась слишком уж далеко. – Ну и… как? – Надо полагать, всё в порядке. Любопытно, а что это у вас здесь – где грива лошади нарисована? – подъезжает к стене и указывает на секцию условного шкафа. – Шахматы лежат. – О… – Умеешь играть? – Нет, но хочу попробовать! – Ну… будет неинтересно… Ладно, хотя бы правила узнаешь. А я повышу свою самооценку, а то у нас с напарником счёт 1123:1098 в его пользу… – бубню, перемещаясь к шкафу и извлекая доску из сектора, отмеченного застывшими как памятник вечной победе Серёги числами. – Ах вот что это за цифры! А я-то вообразил, будто вы делаете ставки на скачках робоконей… – Так, – назидательным тоном начинаю я, выпихнув из подполья обеденный столик и разложив на нём антикварную деревянную доску – один из немногих предметов, находящихся на базе исключительно ради земного антуража, – запомни: справа от тебя всегда должно быть белое поле. – Ясно! – оживляется тулисианец. – А что будет, если сделать наоборот?! – Будешь играть… не в шахматы. – А… во что? – Том, ты издеваешься? Слушай молча. Занудно объясняю правила игры, периодически грозно посверкивая глазами на будущего соперника, нет-нет да и вставляющего между репликами наполовину проглатываемое «А что если наоборот?». Более-менее терпеливо дослушав азы, он всё-таки не выдерживает и срывается на длинную тираду, предлагая четыре варианта альтернативных правил для рокировки. – В общем, Том, ты для начала попробуй разобраться с тем, что мы тысячи лет сочиняли, а потом доколёбывайся до меня. Твой ход. – Надо полагать, наиболее благоприятные начала игры просчитаны… – Е2-e4, – выцеживаю сквозь зубы. И он уже безо всяких вопросов моментально переставляет пешку на доске. Партия превращается в предсказуемое времяпрепровождение… Уровень владения игрой не даёт мне развёрнуто отвечать на вопросы, рвущиеся из охваченного новой концепцией разума противника, а его ходы достойны пятилетнего ребёнка, да ещё и прикрываются соответствующими комментариями. Упорно возвращаю их, поначалу даже более-менее терпеливо объясняя, почему они никуда не годятся. Допекает Том уже в миттельшпиле: – У ладьи должен быть флегматический темперамент, поэтому она предпочитает переместиться всего на одну клетку. – Хватит выдумывать! Я же заберу её слоном! Темперамент, блин… Вздыхает и изменяет ход на ещё более несуразный. – Ну куда, куда! Я же пешкой заберу! – ору я – и обнаруживаю на лице Тома подозрительное выражение. – Ваня, как ты сказал? Чтобы был мат, нужно подвести короля под удар и он при этом чтобы не мог… спрятаться или… заслониться, – так? – Ну. – Атакуешь ладью – и следующим ходом получишь мат. Три секунды втыкаю на доску – а потом ещё две борюсь с желанием расшибить её кулаком: этот мудрила в самом деле выиграл. – Не обращай внимания, – старается он замять, – ты же всё за меня сделал, я только разглядел… – Флегматический темперамент! – смех теперь проламывает негодование сразу вдоль и поперёк всего меня. – Признайся, что ты просто пудрил мне мозги… – Ох… Ничего я не пудрил… каждая фигурка вместе с её положением на поле у меня словно наделена характером. В такой форме… хм… я обдумываю те соотношения, которые тут… Вдобавок в этом есть отвлечённый смысл: нельзя забывать, что у символа может быть воля… – Конечно, – перебиваю (успевая даже пожалеть, что испортил настолько запущенные дебри), – чего я, дурак, хотел: играть в шахматы с типом, который куда-то запихнул в себя семьдесят языков… – За сто тридцать восемь земных лет – едва ли слишком быстро. – Сто тридцать восемь?! Ёлки, ты же так и не сказал… И… как оно – сто тридцать восемь? – М… по-прежнему мало что понимаю, но больше не вижу смысла это скрывать… – Не оказалось бы только, что ты – просто я из будущего… – Ох… Вот ещё… не льсти себе… И… кроме фантастики, что тебя занимает? *** Поздно вечером я изучаю отчёты системы и тестовой проверки оборудования на корабле Тома. – Ваня, – слышится сзади, – на во-о-он той стене есть анимация в виде плывущей земной морской черепахи? – В смысле? – недоумеваю, не оборачиваясь. – Кофе… черепаха – есть или нет? – Твою же мать, Том! Конечно нет! Какого хрена это так долго длится? Зачем ты вообще его пил?! Я же тебе доверил межпланетные переговоры… а тебя ещё не отпустило?! А если бы вместо ахдирцев приглючились черти из преисподней? Всё, иди отсюда… Чтобы успокоиться, отвлекаюсь на то, что планировал уже давно – очередную попытку всё проконтролировать, на самом деле, – листаю каталог «Одиссеи» (почему успешные магазины всегда имеют такие названия, как будто их придумали на скорую руку?) в поисках 3d-шаблонов кое-каких аксессуаров для звездолёта Тома. На вопросительное молчание за спиной я профилактически сообщаю: – Ты выбесил меня до предела, Том! Но это не помогает, потому что удаляющихся шагов я как-то не слышу, зато получаю очередной вопрос: – Понятно. И… что ты делаешь? – Подарок тебе выбираю. – Знаешь ли, не так-то просто понимать насмешки на чужом языке… – Я серьёзно. Ты видел свой страховочный ремень? Это самоубийство. – Ох… спасибо… – Том вроде бы издаёт смешок, – я ведь тоже… для проверки своего принтера… отправил на печать кое-что для тебя… Ой, зачем?! Не смотри! Неинтересно же будет. Но я уже лезу в текущие процессы на корабле и загружаю активный шаблон. Это оказываются механические часы. В винтажном стиле. На широком тёмно-коричневом ремне. Почти точно такие же были у меня несколько лет назад, рассыпались от удара после той неудачной тренировки, повстречавшись с жёстким элементом крепежа, которого вообще не должно было в третьем зале быть… Конечно, Том заметил их на единственном визуализированном фото у меня в каюте: мы с Риткой и Алексом, улыбаясь до ушей, стоим прямо на краю недостроенного верхнего яруса той самой башни, угодившей потом в лапы фотошоперов. Позади нас вызывающе синее июльское небо, слепящие солнечными бликами окна соседних высоток, а часы на моей руке, которой я мёртвой хваткой прижимаю к себе Ритку, показывают полдень… Алекс говорит, то фото – единственное, где мне не удалось скрыть страх высоты… А я думаю, его толком никогда не удаётся скрывать. Но удаётся заставить других считать, что это совсем не проблема. – Они же… нравились тебе? – выдёргивает из анабиоза Том. – Да. Их Рита подарила. Разбил случайно, и как-то уже сам не стал себе делать новые… И так вечно увешаюсь всякими инструментами… Но мне нравятся такие часы, спасибо! К тому же это безумно дорогой шаблон… – У меня тоже был один близкий друг… – перестаёт подпирать стену и садится в одно из кресел из моей каюты, которые я забыл загнать обратно. Он не продолжает, а я не знаю, что сказать. И зачем-то именно сейчас задаю вопрос совсем о другом: