Если верно, что некоторые дети рождаются жертвами, то верно ли, что другие рождаются хулиганами? Я не знаю ответа на этот вопрос. Знаю лишь, что говорить такое в наши дни неприемлемо. Нельзя считать, что некоторые дети и некоторые семьи изначально плохие. Социальный класс, деньги или жизненные невзгоды здесь ни при чем. У них просто другое устройство мозга. Другие гены. Стивен Хёрст был потомственным хулиганом. Любовь к издевательству над теми, кто слабее, передавалась в его семье из поколения в поколение, подобно фамильной реликвии или гемофилии. Его папаша, Деннис, был бригадиром на шахте. Шахтеры его ненавидели, вернее, боялись и ненавидели. Он пользовался своей властью как киркой, безжалостно подрубая тех, кто ему противился, назначая их на самые тяжелые смены и с наслаждением лишая их отгулов, когда тем нужно было побыть с маленьким ребенком или заболевшим членом семьи. Когда разразилась забастовка, он был в первых рядах протестующих, размахивая плакатом, бросая оскорбления в адрес работавших шахтеров и швыряя камни и бутылки в полицейских. Не хочу сказать, что тогдашние протесты были беспричинными, но я не собираюсь осуждать и тех, кто продолжал ходить на работу, подобно моему отцу. И те и другие думали, что действуют так, как лучше для их семей, что защищают свой образ жизни. Однако Хёрст протестовал не из-за политических или еще каких-то убеждений. Он протестовал потому, что ему просто нравились конфронтация, хаос, безобразие и, прежде всего, насилие. Тогда об этом не говорилось, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что за граффити на нашей двери, за угрозами в наш адрес и брошенным в наше окно кирпичом, вероятно, стоял Деннис. Это был его стиль – достигать цели хитростью. Вместо того чтобы атаковать отца напрямую, он атаковал его семью. Мать Стивена часто ходила с синяком под глазом или разбитой губой. Один раз я видел ее с шиной во всю длину ее худой руки. Большинство людей знали, что причиной этих травм была не ее «неуклюжесть», а склонность Денниса распускать руки после литра-другого. Но никто никогда ничего не говорил по этому поводу. В те времена в маленьких деревушках вроде Арнхилла подобные вещи были внутренним делом мужа и жены. И их сына. Ростом Стивен пошел в своего отца, однако унаследовал красивые черты лица и голубые глаза своей матери. Он выглядел просто как мальчик с рекламного плаката. Его можно было бы даже назвать хорошеньким. И он умел быть очаровательным и веселым, когда сам того хотел. Однако все знали, что это было лишь фасадом. Стивен был Хёрстом до мозга костей. Хотя, разумеется, между ним и его папашей была одна серьезная разница: если Деннис был неуклюжим безмозглым громилой, то его сына можно было бы назвать кем угодно, но не тупицей. Он был умным и виртуозно манипулировал людьми. А еще он был жестоким, обожавшим насилие садистом. Я видел, как он окунал одного ребенка головой в унитаз, наполненный мочой, как заставлял другого есть червей, как он избивал, унижал, издевался – и морально, и физически. Иногда я ненавидел его. Иногда – боялся. А однажды я бы с готовностью убил его. И я никогда не был одной из его жертв. Я был одним из его приятелей. Его светлые волосы поредели, а некогда точеные черты смягчились, расплывшись от возраста и сытой жизни. На нем была рубашка поло, темно-синие джинсы и ослепительно белые кроссовки. Как и многие другие мужчины среднего возраста, он превратил понятие «повседневная одежда» в оксюморон. Хёрсту было определенно некомфортно. Он явно привык ходить в костюме и галстуке, изображая из себя лорда. А еще он выглядел измученным. Даже если у тебя отпуск два раза в год, загар все равно не сможет скрыть синяки вроде тех, что залегли у него под глазами, равно как и не сделает кожу менее дряблой. А кожа его выглядела так, словно обвисла от груза постоянных тревог. Удивительно, но это не заставило меня почувствовать себя лучше. Все эти годы я желал Стивену Хёрсту многих ужасных вещей. Теперь же, когда его жена умирала, я не чувствовал никакого удовлетворения. Возможно, это означало, что я был лучшим человеком, чем сам привык себя считать. Или, возможно, все было совсем наоборот. Быть может, это просто еще не было достаточно ужасно. Быть может, как это часто бывает, жизнь в очередной раз продемонстрировала свою несправедливость. Мэри не заслужила того, чтобы ее медленно поедал изнутри рак. На ее месте должен был оказаться Хёрст. Я бы посчитал это доказательством того, что дьявол приглядывает за своими отродьями, если бы не подозревал, что Хёрст и является самим дьяволом. Так мы сидели друг напротив друга за маленьким шатким столиком, оценивающе глядя один на другого. Мой «Гиннесс» был наполовину выпит. Он едва прикоснулся к своему виски. – Так что привело тебя обратно в Арнхилл? – спросил Хёрст. – Работа. – Неужели все так просто? – Вроде того. – По правде говоря, ты – последний человек, которого я ожидал вновь здесь увидеть. – Что ж, жизнь никогда не складывается так, как мы воображаем себе в детстве, не так ли? Его взгляд скользнул вниз. – Как нога? Типичный Хёрст. Сразу обращает внимание на слабые места. – Иногда напоминает о себе, – ответил я. – Как и многие другие вещи. Он вновь посмотрел на меня. Его взгляд был проницательным, а дружелюбные манеры не могли скрыть холодный блеск в глазах. – Зачем ты на самом деле вернулся? – Я ведь сказал – появилась вакансия. – Уверен, вакансии появляются все время и по всей стране. – Меня привлекла эта. – Умеешь же ты выбирать не то, что нужно. – Ну должен же я быть хоть в чем-то хорош. Он улыбнулся неестественно белой и насквозь фальшивой улыбкой. – Если бы Гарри сообщил мне, кто приедет к нему на собеседование, ты никогда бы не получил эту работу. Арнхилл – деревушка маленькая. Люди здесь друг за другом приглядывают. Они не любят, когда сюда приезжают чужаки и начинают устраивать проблемы. – Во-первых, я не чужак, а во-вторых, не уверен, что понимаю, какие проблемы я мог бы здесь устроить. – Сам факт твоего приезда – это уже проблема. – Совесть замучила? Нет, подожди, это же означало бы, что у тебя есть совесть. Я увидел, как он дернулся. Самую малость. Рефлекторно. Хотел ударить меня в лицо, но сдержался. Едва. – Случившееся здесь произошло уже очень давно. Не пора ли оставить прошлое в прошлом? Оставить прошлое в прошлом. Словно это была какая-то школьная выходка или первая влюбленность. Я почувствовал, как во мне начинает закипать гнев. – А что, если это произойдет опять? Его лицо ничего не выражало. Возможно, он умел блефовать лучше, чем я. – Не понимаю, о чем ты. – О Бенджамине Мортоне. – Его мать страдала от депрессии, и у нее случился нервный срыв. То, что подобное происходит с тем типом людей, которые становятся учителями, – это тревожный знак, не находишь? Я проигнорировал его подколку и спросил: – Слышал, Бен пропал незадолго до своего убийства? – Дети иногда сбегают. – На двадцать четыре часа? Как ты верно заметил, Арнхилл – деревушка небольшая. Где он был? – Понятия не имею. – Дети до сих пор играют на месте старой шахты? Глаза Хёрста сверкнули, и он наклонился ко мне: – Я знаю, на что ты намекаешь. И ты неправ. Ничего подобного… Он оборвал себя на полуслове. Мимо нашего столика прошел пожилой мужчина в коричневых брюках-клеш, помахав Хёрсту рукой: – Все в порядке, Стив? – Не жалуюсь. Придешь завтра вечером на барную викторину? – Ну кто-то ведь должен снова надрать тебе задницу. Они расхохотались. Мужчина направился к другому столику, а Стивен повернулся ко мне. Улыбка исчезла с его лица столь молниеносно, словно кто-то щелкнул выключателем. – Уверен, что человек с твоей квалификацией легко найдет себе работу учителя в месте получше этой дыры. Окажи себе услугу и уезжай, пока не случилось еще каких-нибудь неприятностей. – Еще? Значит, он знает о выходке с кирпичом. – Скажи, – спросил я, – у твоего сына есть мопед? – Не приплетай сюда моего сына. – Что ж, я бы с удовольствием, но, похоже, у него есть неприятная манера бросать кирпичи мне в окно. – Это отдает клеветой. – А как по мне – умышленным повреждением имущества. – Думаю, мы закончили. Он начал отодвигать свой стул. – Сочувствую насчет Мэри.