Хёрст отпустил Криса. – Это еще что за хрень? – Просто старый колпак от автомобильного колеса, – сказал Флетч, словно прочтя мою первую мысль. – Слишком большой, – немедленно возразил Хёрст, как будто услышав эхо моей второй мысли. Он взглянул на Криса. – Ну? Крис посмотрел на него так, словно ответ был очевиден. – Это люк. – Что? – Это типа как дверь, – сказал я. – Ведущая под землю. Лицо Хёрста расплылось в широкой ухмылке. – Ни фига себе! – Он вновь посмотрел на металлический круг. – Так что, это нечто наподобие эвакуационного тоннеля? Я вроде слышал о таких. Я об эвакуационных тоннелях не слышал никогда, хотя мой отец проработал в шахтах всю свою жизнь; зато я слышал о вентиляционных колодцах, по которым в шахты поступает воздух. Впрочем, я не понимал, чем это нам поможет. Вентиляционные колодцы были чем-то похожи на дымовые трубы. Они шли до самой поверхности, достигая в высоту трехсот футов. Это не вход. Это способ расстаться с жизнью. Я уже собирался указать на это, когда Хёрст вновь заговорил. – Ну давай, – сказал он Крису. – Открой его. – Не могу, – ответил Крис с несчастным видом. – Не можешь? – Хёрст недовольно покачал головой. – Эх, блин, Пончик, Пончик. Наклонившись, он попытался поддеть металлический круг пальцами и обхватить его за края. Однако тот был настолько большим и тяжелым, что стало очевидно: Хёрст вряд ли сможет его даже сдвинуть. Он ворчал и пыхтел, однако все было без толку. Наконец он заорал на нас: – Ну же, идите сюда и помогите мне, вы, кучка ушлепков! Несмотря на свою тревогу, я, как и Флетч, повиновался. Мы все зарылись пальцами в грязь, стараясь обхватить металл по краям, однако это было невозможно. Круг был слишком толстым и слишком глубоко вкопанным в землю. Вероятно, этот люк не тревожили уже много лет. Сколько мы его ни тянули, ни крутили и ни дергали, он не двигался с места. – На хрен, – выдохнул Хёрст, когда мы в изнеможении свалились навзничь на твердую землю; наши руки болели, а грудные клетки тяжело вздымались. Я вновь взглянул на странный металлический круг. Да, он плотно сидел в земле, однако если это и вправду было что-то вроде люка вентиляционного колодца или эвакуационного тоннеля, то у него, несомненно, должна была быть какая-нибудь ручка или рычаг, чтобы при необходимости его можно было быстро открыть. В этом был весь смысл подобных люков. Но на нем не было ничего, не считая того странного второго круга, словно этот люк вообще не был предназначен для того, чтобы его открывали. Словно его задачей было не впускать никого внутрь. Или не выпускать наружу то, что находилось внизу. – Ладно, – сказал Хёрст. – Нам нужны инструменты, чтобы открыть его. – Сейчас? – спросил я. Темнело так быстро, что я уже едва различал лица остальных. – В чем дело? Сдрейфил, Торни? – Нет! – ощетинился я. – Я просто говорю, что уже почти стемнело. У нас осталось мало времени. Если мы собираемся спуститься вниз, то нам надо подготовиться. Не то чтобы мне хотелось туда спускаться – я даже не был уверен, что там вообще есть какой-то спуск, – однако сейчас это было лучшим аргументом. Я думал, что Хёрст начнет спорить, однако он сказал: – Ты прав. Мы вернемся завтра. И, оглядев нас, добавил: – Нам понадобятся фонари, – он ухмыльнулся, – и лом. Мы наскоро присыпали люк грязью и камнями, а Хёрст в качестве ориентира положил сверху галстук от своей школьной формы. Если кто-то случайно будет проходить мимо, это не вызовет у него никаких подозрений. Галстуки, кроссовки и носки были на территории старой шахты вполне обычным зрелищем. Когда мы устало побрели домой, было почти темно. Сейчас я уже не могу этого вспомнить точно, но мне кажется, что я один раз оглянулся, и неприятное ощущение беспокойства защекотало меня у шеи. С такого расстояния разглядеть, конечно, нельзя было ничего, но мысленно я по-прежнему видел странный, покрытый ржавчиной люк. И мне он не нравился. Как и идея с ломом. 17 После того как Мэри уехала, я все никак не мог успокоиться. Моя нога снова разболелась. Нервное напряжение не смогли унять даже щедрая порция бурбона и две таблетки кодеина. При сидении нога все время ныла, а при ходьбе начинала дергаться. Чертыхаясь, я яростно ее растирал. Я пытался отвлечь себя чтением, музыкой, а затем пошел к задней двери курить. Снова. Мой разум тоже работал в бешеном темпе. «Отпустите души детей. К чертям их. И катитесь в тартарары». Это происходит снова. Наверняка текстовое сообщение на телефон мне отправил тот же человек, который до этого послал электронное письмо. И если этот человек знает об ангеле, то он должен был знать меня еще в те времена. Это не Хёрст и не Мэри. Флетч? Не уверен, что Флетч, с его-то обезьяньими мозгами, вообще способен набрать хоть сколь-нибудь внятный текст. Тогда кто? И, что еще более важно, для чего? Зачем ему это надо? Неожиданный вечерний визит Мэри привел меня лишь в еще большее замешательство. Я не был уверен, что поступил правильно, выложив свои карты слишком рано. Хорошие игроки так не поступают. Во всяком случае, не будучи по-настоящему уверенными в том, что знают карты противника. С другой стороны, времени у меня было немного. Уж точно меньше, чем я думал. Из-за того, что в деревне объявилась Глория. Она ждала, нетерпеливо постукивая по рулю пальцами с покрытыми блестящим лаком ногтями. Если я не выполню ее требование в крайне сжатые сроки, у меня на руках не останется вообще никаких карт. Как, возможно, и самих рук, ног и всего того, по чему можно было бы опознать мое тело. Швырнув сигарету в темноту, я смотрел, как догорает ее рыжий огонек. Затем я развернулся и захромал обратно на кухню. Войдя туда, я достал из-под умывальника папку. К чему обманывать самого себя? Я бы в любом случае ее прочел. Налив себе еще виски, я вновь отправился в гостиную и поставил бокал на кофейный столик. Той ночью не могли успокоиться не только нервные окончания в моей ноге. Коттедж тоже словно кто-то потревожил. Свет то и дело мигал – впрочем, это было неудивительно, учитывая, насколько паршивыми в деревне были электросети. Кроме того, до меня доносился и какой-то звук. Шум. Знакомый и вселяющий тревогу. Шуршание и щелчки. По моему телу словно прошла электрическая волна, заставившая волосы на коже встать дыбом. Этот царапающий звук явно не был порождением моего воображения. Я задумался о том, донимал ли этот звук Джулию. Вечер за вечером. Или он появился позже? Курица и яйцо. Могло ли произошедшее с Беном как-то изменить коттедж? Или коттедж с самого начала был частью этого? Могли ли шорохи в стенах и ползучий холод усугубить страхи и паранойю Джулии? Проведя руками по волосам, я потер глаза. Мне показалось, что шорохи стали громче. Стараясь не обращать на них внимания, я перелистывал страницы в папке до тех пор, пока на меня с фотографии вновь не посмотрела Энни. «Поиски пропавшей восьмилетней девочки продолжаются». Газетный заголовок. Но это не вся история. И близко не вся. В тот вечер спать Энни уложил отец. Около восьми, как он потом вспоминал. Отец был пьян. Как и в большинство вечеров в тот период. Мама была у бабушки и дедушки, потому что бабушка за несколько дней до этого, как она сама выразилась, «ляпнулась», сломав запястье. Я шлялся по улицам с Хёрстом и его шайкой. Поэтому пропажу Энни мама обнаружила лишь на следующее утро. Она вызвала полицию. Зазвучали вопросы, начались поиски. Офицеры в форме и местные мужчины, включая моего отца, начали неровными рядами прочесывать территорию старой шахты и поля за ней; вжав головы в плечи от холодного ливня, они искали Энни, надев на себя черные дождевики, делавшие их похожими на гигантских грифов. Их походки были медленны, тяжелы и словно вторили какому-то мрачному внутреннему ритму. Они постоянно тыкали в землю ветками и палками. Я хотел пойти с ними. Я просил, умолял, однако добродушного вида офицер с бородой и похожей на тонзуру монаха лысиной положил мне руку на плечо и мягко произнес: – Не думаю, что это хорошая идея, сынок. Лучше оставайся здесь и помогай своей маме. Тогда я был на него зол. Думал, что он обращается со мной как с надоедливым ребенком. Однако позже я понял, что он пытался меня защитить. Ведь я мог наткнуться на мертвое тело своей сестры. Я мог бы сказать ему, что меня уже поздно защищать. Мог бы рассказать полиции множество вещей, однако никто не хотел меня слушать. Но я пытался. Я говорил им о том, что раньше Энни нередко выскальзывала из дома и шла за мной, когда я уходил гулять со своими приятелями, и что я не раз возвращал ее назад. Полицейские кивали и делали заметки в блокнотах, но толку от этого не было никакого. Они знали, что Энни выскользнула из дома, но не знали, куда она отправилась. Единственное, чего я не мог им сказать, – это правды, во всяком случае, всей правды. Просто потому, что мне никто не поверил бы. Я не был даже уверен, что сам себе верю. С каждой секундой, с каждой минутой и с каждым часом мой ужас и чувство вины росли. Никогда я не ощущал себя таким трусом, как в те сорок восемь часов, которые заняли поиски моей сестры. Во мне боролись страх и совесть, разрывая меня изнутри. Не уверен, кто бы в этой битве вышел победителем, если бы не произошло невозможное. Я перевернул страницу: Пропавшая восьмилетняя девочка найдена – родители вне себя от счастья! Когда Энни вернулась, я как раз стоял на кухне и готовил для родителей тосты. Хлеб был черствым и слегка тронутым плесенью: в магазин никто не выходил с прошлой недели. Соскоблив плесень, я сунул хлеб в гриль. Впрочем, я мог бы этого и не делать. Они все равно к нему не притронутся, и мне придется выбросить его в мусорку вслед за едой, не съеденной ими вчера. Раздался стук в дверь. Мы все подняли глаза, однако никто не сдвинулся с места. Три удара. Означало ли это какие-то новости? Для нас эти удары в дверь прозвучали подобно азбуке Морзе. Тук-тук-тук. Добрые вести или дурные? Первой не выдержала мама. Возможно, она была самой смелой из нас, а возможно, у нее просто не было больше сил оставаться в неведении. Оттолкнув стул, она нетвердым шагом побрела к двери. Отец не двинулся с места. Я выплыл в коридор вслед за мамой. По дому разносился запах подгоревших тостов, но ни один из нас даже не двинулся для того, чтобы вынуть их из гриля. Мама открыла дверь. На пороге стоял полицейский. Я не слышал его слов, однако увидел, как мама пошатнулась и схватилась за дверной проем. Мое сердце замерло. Я не мог даже вдохнуть. И тогда мама повернулась ко мне и закричала: – Она жива! Они нашли ее! Нашли нашу малышку! Мы вместе отправились в полицейский участок (тогда в Арнхилле еще был свой), втиснувшись на заднее сиденье сине-белой полицейской машины. У мамы с отцом в глазах стояли слезы облегчения, а я потел от напряжения. Когда мы выходили из машины, мои ноги подкосились, и отец подхватил меня за руку. – Все в порядке, сынок, – сказал он. – Теперь все будет в порядке. Мне хотелось ему верить. Правда. Я привык думать, что мой отец был прав во всем, и всегда доверял его словам. Однако даже тогда я знал, что не все в порядке. И никогда уже не будет. – Она не особо разговорчива, – сказал нам офицер, пока мы шли по длинному, вонявшему потом и мочой бледно-голубому коридору. – Только назвала свое имя и попросила попить. Мы дружно закивали. – Ее похитили? – выпалила мама. – Кто-нибудь причинил ей вред?