– Мы не знаем. Человек, выгуливавший собаку, заметил, как она бродит по территории старой шахты. Внешних повреждений нет. Она просто замерзла, и у нее легкое обезвоживание. – Мы можем забрать ее домой? – спросил отец. Офицер кивнул: – Да, думаю, так будет лучше всего. Он распахнул дверь в допросную. – Джо, – мама легонько толкнула меня локтем, и, прежде чем я успел собраться или даже просто хоть что-то понять, мы вошли внутрь. Энни сидела на пластиковом стуле рядом с женщиной-полицейским, которая явно не имела большого опыта общения с детьми и чувствовала себя весьма неуютно. На столе стояли маленькая чашка сиропа и тарелка с несколькими несъеденными печеньями. Энни не обращала на них никакого внимания и просто смотрела на грязную, ободранную стену, болтая ногами. Ее пижама была вся перепачкана и разодрана в нескольких местах. Полицейские укутали ее в большое синее одеяло, явно предназначавшееся для взрослых задержанных. Ноги Энни были босыми и черными от угольной пыли. Она прижимала к груди какой-то предмет, наполовину скрытый одеялом. Я разглядел грязные золотые кудряшки, розовую пластмассу, голубой глаз – и у меня волосы на голове встали дыбом. Эбби-Глазки. Она принесла ее обратно! – Ох, Энни… Мама с отцом бросились к ней и заключили ее в объятия. Они осыпали Энни поцелуями, сами пачкаясь грязью, которой была измазана она. Однако им было все равно, ведь их дочь вернулась. Их маленькая девочка была дома, целая и невредимая. Энни все так же молчала. Ее лицо оставалось безразличным, и лишь ноги все так же раскачивались взад-вперед. Мама медленно отступила. Ее лицо было мокрым от слез. Она нежно провела рукой по щеке Энни: – Что случилось, милая? Что с тобой случилось? Я все так же медлил в двери, надеясь, что офицеры примут отсутствие эмоциональной реакции с моей стороны за обычную подростковую неловкость. Быть может, я даже сам пытался убедить себя, что именно это было той причиной, по которой я не хотел приближаться к Энни. Энни подняла глаза, и ее взгляд встретился с моим. – Джоуи. Она улыбнулась… И тогда я понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле. * * * Я встал. Нахлынувшие на меня воспоминания были настолько сильными, что я словно захлебывался. В горле ощущался горький вкус желчи. Нетвердым шагом я пошел наверх, добравшись до ванной как раз вовремя. Меня стошнило кислой коричневой рвотой в грязный умывальник. Едва я успел отдышаться, как мой желудок вновь свело спазмом и рвота вновь хлынула через рот и нос. Схватившись за холодную керамическую поверхность, я пытался восстановить дыхание и унять дрожь. Так я и стоял, ожидая, когда мои ноги вновь обретут твердость, и глядя в забрызганную рвотой раковину. Наконец я открыл кран и смысл содержимое своего желудка в канализацию. Несколько раз сплюнув, я медленно и глубоко вздохнул. Вода из умывальника с шумом неслась вниз по канализационным трубам. Однако это было не единственным звуком, который я слышал. Теперь, когда приступ рвоты закончился, до моих ушей вновь начали доноситься надоедливое шуршание и щелчки. Они стали ближе, назойливее. Они словно окружали меня. Я поежился. Холод тоже вернулся. Ползучий холод. Я взглянул на унитаз. На нем все так же лежал кирпич. Осторожно его сняв, я взял пластиковый ершик, приподнял его ручкой крышку унитаза и заглянул внутрь. Ничего. Я обвел взглядом помещение. Душевая занавеска была затянута. Схватив ее за покрытый плесенью край, я резко рванул ее в сторону, однако за ней скрывались лишь разводы от геля для душа да грязная губка. Я вышел из ванной. Шуршание и щелчки, казалось, последовали за мной. Откуда же они исходят? Из труб? Из стен? Я пересек лестничную площадку, по-прежнему держа в руках ершик для унитаза подобно оружию, и заглянул к себе в спальню. Пусто. На мгновение меня это насторожило, но ощущение почти сразу же прошло. Я продолжил путь, двигаясь к бывшей комнате Бена. Мой нос уловил какой-то запах, явно исходивший не от туалетного ершика. Этот запах был сильным, с металлическими нотками. Знакомый запах. Другой дом, другая дверь. Но тот же зловещий аромат и тот же ползучий холод, проникающий в мои внутренности подобно ледяному паразиту. Я схватился за дверную ручку, открыл дверь и быстро щелкнул выключателем. Лампа без абажура залила комнату болезненно-желтым светом. Я огляделся. Комната была небольшой. В ней хватало места лишь для односпальной кровати, платяного шкафа и маленького комода. Комната была свежевыкрашена, причем, судя по всему, в несколько слоев… Я видел все это – и одновременно не видел ничего. Все передо мной было красным. Краснота пропитала новый матрас. Она струилась по стене, стекая скользкими рубиновыми ручейками от написанных на ней слов. Ее слова. Его кровь. НЕ МОЙ СЫН Когда она решилась? Когда поняла? Было ли это медленным осознанием, ужасом, возраставшим с каждой минутой, с каждым часом, с каждым днем до тех пор, пока он не стал для нее невыносимым? Запах, ползучий холод, звуки. У нее было ружье. Но она не направила его на Бена. Она убила его голыми руками. В приступе ужаса? Или ярости? Или же случилось что-то, из-за чего у нее не осталось другого выбора? Я заставил себя закрыть глаза. Когда я открыл их, кровь и написанные ею слова исчезли. Стены были голыми и чистыми, того же мягкого розовато-белого оттенка, что и во всем доме. Как магнолия. Зловещая магнолия. Еще раз окинув комнату взглядом, я вышел из нее, закрыл дверь и оперся лбом о деревянный косяк, глубоко дыша. Просто коттедж. Просто игра воображения. Я обернулся, и мое сердце остановилось. – Господи Иисусе! Прямо у лестницы, ведущей вниз, на ковре сидела Эбби-Глазки. Пухлые пластмассовые ножки были раскинуты в стороны, золотые кудряшки беспорядочно разметались. Косой голубой глаз разглядывал паутину в углу, а его собрат насмешливо смотрел на меня. Эй, Джоуи. Я вернулась. Снова. Я огляделся, словно надеясь разглядеть какого-то наглого взломщика, принесшего куклу сюда, и теперь кравшегося вниз по лестнице, хихикая над собственной шуточкой. Однако его не было. Нетвердым шагом я подошел к Эбби-Глазки и поднял ее. Косой глаз затарахтел. Платье из дешевого полиэстера громко зашуршало. От ее веса и ощущения в руках твердой холодной пластмассы у меня по коже пробежали мурашки. Желание швырнуть куклу через окно в запущенный сад на заднем дворе было почти непреодолимым. Однако в моей голове встала еще более неприятная картина того, как она ползет обратно к дому, как ее румяное пластмассовое личико прижимается к оконному стеклу и глядит на меня из темноты. Поэтому я, держа куклу в вытянутых руках, как неразорвавшуюся бомбу, спустился вниз по лестнице и вошел на кухню. Открыв шкафчик под раковиной, я сунул ее туда вместе с туалетным ершиком и захлопнул дверцу. Дерьмо! Все мое тело тряслось. Ощущение было такое, что у меня вот-вот мог случиться обморок или сердечный приступ. Налив в стакан воды, я с жадностью выпил ее залпом. Я пытался найти всему рациональное объяснение. Возможно, я сам отнес куклу Энни туда и позабыл об этом. Нечто вроде отключения сознания под воздействием алкоголя. Я вспомнил, как Брендан рассказывал мне о галлюцинациях и провалах в памяти во времена своих запоев. Однажды, проснувшись, он обнаружил, что столкнул с лестницы шкаф, однако не помнил ни как это сделал, ни зачем. – Ясен пень, я был тогда намного тяжелее, – сказал он, подмигнув. – Во мне было изрядное количество алкоголя. Брендан, подумал я. Нужно поговорить с Бренданом. Я набирал его номер, но звонок перенаправлялся на автоответчик. Это не слишком утешало, пусть даже не производившая впечатление лгуньи Глория и сказала, что он в порядке. Было бы хорошо услышать его голос, даже если бы он просто сказал мне идти «к едрене фене». Я подумал о том, насколько привык к тому, что Брендан всегда рядом, когда я в нем нуждаюсь, уютный и удобный, как поношенные джинсы или мои старые кеды. Беспокойство начинало грызть мой и без того измученный разум. Я захромал обратно в гостиную. Открытая папка все так же лежала на кофейном столике. Я еще не закончил ее изучать, а некоторые страницы и вовсе остались нечитанными. Но на сегодня с меня хватит. Я и так уже понял: Арнхилл – это мрачная маленькая деревушка, в которой за всю ее историю произошло много плохого. Заколдованная. Проклятая. «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Я уже начал складывать страницы обратно в папку, но одна из них бросилась мне в глаза. Это тоже была газетная вырезка: Трагическая смерть многообещающей ученицы На фотографии была улыбающаяся девочка-подросток. Хорошенькая, с длинными темными волосами и блестящим серебряным кольцом в носу. Что-то в ее улыбке напомнило мне Энни. Сам того не желая, я начал просматривать статью. Эмили Райан, тринадцать лет, ученица Арнхилльской академической школы. Умерла от передозировки алкоголя и парацетамола. Была «остроумной, веселой и полной жизни». «Вы их когда-нибудь теряли?» – отчетливо зазвучал в моей голове голос Бет. Школьница, о которой она говорила. Наверняка это она. Но что-то во всем этом меня насторожило. Я сел. Какое-то мгновение мой измученный мозг набирал обороты. Наконец, щелкнув своими ржавыми шестеренками, он включил нужную передачу. Я редко способен назвать точное число месяца, однако могу цитировать наизусть Шекспира (если вам не повезет и вы мне очень не понравитесь). Умею запоминать целые страницы текста и случайные слова. Особенность памяти. Я втягиваю бесполезную информацию подобно пылесосу. «Один год, один день и около двадцати часов тридцати двух минут». Именно столько Бет, по ее собственным словам, проработала в Арнхилльской академической школе. То есть она начала работать в ней с сентября 2016-го. В то время как в газетной статье говорилось, что Эмили умерла 16 марта 2016-го. Разумеется, Бет могла ошибиться. Возможно, она просто перепутала свои даты. Однако мне в это не верилось. «О нет, счет я как раз веду». А это означало, что Бет не работала здесь учительницей, когда Эмили Райан покончила с собой. А Эмили Райан не была одной из ее учениц. Тогда зачем она мне солгала? 18 На следующее утро я, сам того не желая, проснулся рано. Приоткрыв один глаз, я застонал и перевернулся на другой бок. Но мой мозг, увы, не хотел проваливаться обратно в забытье, даже несмотря на то, что остальное тело чувствовало себя словно приклеенным к кровати. Я пролежал так еще несколько минут, страстно желая вновь заснуть, но в конце концов сдался, оторвал себя от матраса и опустил ноги на холодный пол. «Кофе, – распорядился мозг. – И никотина». День намечался серый и ветреный. Ветер гнал по небу тучи, как родители упрямых детей в школу. Поежившись, я быстро докурил сигарету и поспешил вернуться в относительное тепло коттеджа. Воспоминания вчерашнего дня уже становились неясными и размытыми. Я вытащил Эбби-Глазки из шкафчика. При дневном свете она выглядела безобидно. Просто старая сломанная кукла. Немного потрепанная и не слишком любимая. Прямо как я сам. Мне стало стыдно оттого, что я сунул ее под раковину. Словно в оправдание я взял куклу, отнес ее в гостиную и посадил в кресло, а сам уселся на диван и продолжил пить свой кофе. Так мы и сидели вместе, Эбби-Глазки и я, наслаждаясь утренним отдыхом.