Вот только этого не было. Моя младшая сестра вернулась. Она сидела в полицейском участке, раскачивая ножками. Укутанная в огромное одеяло, она крепко сжимала Эбби-Глазки и улыбалась мне. И именно тогда я понял. Понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле. Голова Энни. Куда исчезла рана? А кровь? Я видел лишь маленький красный шрамик у нее на лбу и не мог оторвать от него взгляда. Мог ли он зажить так быстро? Мог ли я ошибиться? Посчитать, что удар был намного сильнее, чем на самом деле? Я не знал. Не знал больше ровным счетом ничего. – Джо? – Что-то случилось с моей сестрой, – произнес я медленно. – Я не могу этого объяснить. Знаю лишь, что, вернувшись, она уже была не такой, как раньше. Не была моей Энни. – Понимаю. – Нет, не понимаете. Никто не понимает. И я потратил двадцать пять лет, стараясь забыть об этом. – Я сердито на нее взглянул. – Вы сказали, что знаете, что произошло с моей сестрой. Ничего вы не знаете. Она встретила мой взгляд. Выражение ее глаз было холодным и оценивающим. Затем мисс Грейсон встала и подошла к бюро. Выдвинув один из ящиков, она извлекла оттуда бутылку хереса и два бокала. Наполнив бокалы до краев, она вручила один из них мне, а затем вновь села в свое кресло, сжав в руках другой. Я не большой любитель хереса, однако я сделал глоток. Большой. – У меня тоже была сестра, – сказала мисс Грейсон. – Я не знал… – Она родилась мертвой. Мне довелось ее увидеть. Она выглядела так, словно спала. Вот только она, разумеется, не дышала и не издавала никаких звуков. Я помню, как деревенская повитуха – пожилая женщина – завернула ее в пеленки и дала в руки моей матери. А затем сказала нечто, что было мне тогда непонятно: «Так быть не должно. Я знаю место, куда ты можешь ее отнести. Ты сможешь вернуть свою малышку». Мне хотелось сделать едкое замечание. Сказать что-нибудь, что было бы лаконичным и детским одновременно. Сказать, что она была ребенком и неправильно поняла сказанное. Что воспоминания со временем искажаются, становясь подобными воску, из которого наш разум способен вылепить что угодно. Но я понял, что не могу этого сделать. Меня вновь обдало ледяным ветром. Где-то распахнулось окно. – Что сделала ваша мать? – Сказала женщине убираться. И никогда больше не говорить о таких вещах. – Вы когда-нибудь спрашивали ее об этом? – Мои родители никогда не говорили о сестре. Впрочем, мало кто из нас говорит о смерти, не правда ли? Это темная тайна. И все же в каком-то смысле смерть – это самая важная часть жизни. Без нее наше существование было бы немыслимым. Я залпом допил херес. – Почему вы хотели, чтобы я вернулся? – Для того чтобы вы не дали истории повториться. – Это невозможно. История всегда повторяется. Нам нравится притворяться, что мы учимся на своих ошибках, но на самом деле это не так. Мы всегда думаем, что в этот раз все будет по-другому. Но все происходит так же, как и всегда. – Если бы вы и правда так думали, то вас бы здесь не было. Я коротко, отрывисто засмеялся. – Я сейчас и представления не имею, во что верю или зачем здесь нахожусь. – Тогда позвольте мне помочь вам. Я полагаю, что Джереми Хёрст нашел другой вход в обнаруженную вами пещеру. Он не раз водил туда детей. Я думаю, он отвел туда Бена и с тем что-то случилось, как случилось с вашей сестрой. – И мне жаль, что это произошло, ясно? Жаль Бена. И жаль Джулию. Но я не знаю, чего вы ждете от меня… – Это касается не только Бена и Джулии. – Тогда кого оно, к чертям, касается? – Стивена Хёрста. Мои челюсти инстинктивно сжались. – А он-то к этому всему какое имеет отношение? – Он препятствует реализации проекта обустройства сельского парка уже много месяцев. Тормозит работы разработчиков, имеющих доступ к земле. – Я думал, он хочет возвести там дома. – Он хочет, чтобы так думали люди. А я думаю, что он утаивает то, что скрыто под землей. – Зачем? – Мэри очень больна. – Рак. Я знаю. – Рак в терминальной стадии. Ей осталось несколько месяцев, а возможно, что и недель. Она умирает. Я вспомнил ту волну ужаса, которую ощутил в пабе. «Мэри не умрет. Я не позволю этому случиться». – Нет, – я покачал головой. – Даже Хёрст не настолько безумен. – Но он в отчаянии. А отчаявшиеся люди готовы на все. Они ищут чуда. – Наклонившись вперед, мисс Грейсон положила свою прохладную сухую руку на мою. – Разумеется, они редко его находят. Теперь понимаете, почему я хотела, чтобы вы вернулись? Я начинаю понимать, и это понимание выедает глубокую холодную пустоту у меня внутри. – Он хочет спасти ее, – произнес я. – А я считаю, что вы – единственный человек, способный его остановить. 30 Я сидел на диване, глядя на стоявший передо мной на кофейном столике бокал бурбона. Рядом с бокалом лежала колода карт. Я все еще ни к чему не прикоснулся. Огонь в печке не горел, и комната была погружена во тьму. На мне по-прежнему было пальто. Было холодно, впрочем, как и всегда. В слабом свете луны, лившемся сквозь кухонное окно, я видел сидевшую напротив меня в кресле Эбби-Глазки. Она смотрела на меня взглядом, который теперь стал еще более кошмарным. Но Эбби-Глазки не была моей единственной компанией. Я чувствовал, что они совсем близко. Нет, не ставшие уже привычными щелкающие, царапающие звуки. Другие спутники. Безмолвные, но неусыпно на меня глядевшие. Я взял колоду и впервые за долгое время начал ее тасовать. – Это не моя проблема, ясно? Будто выплюнув эти слова в темноту, я стал ждать, когда она бросит мне вызов. Темнота молчала, однако я ощущал на себе ее взгляд, полный бездонного мрака. – Я уже пытался это остановить. Не сработало. Тьма ощетинилась, словно я произнес что-то, что ее разозлило. Щелканье усилилось. Я сдал карты четырем невидимым игрокам, а затем залпом опорожнил бокал. Для храбрости. Дурацкое выражение. Сколько ни пей, настоящей храбрости это тебе все равно не прибавит. – Я ничего Хёрсту не должен. Поэтому пускай делает что хочет. Будет ему наука. Мне все равно. «Вот только это не так, – пожурила меня темнота, как родитель капризного ребенка. – Не правда ли, Джо? Дело ведь не в Хёрсте. Дело в Мэри. В девушке, к которой у тебя когда-то были чувства. В умирающей женщине, которая заслуживает хоть какого-то покоя. В мире есть вещи, которые хуже смерти. Иногда в него возвращается совсем не то, что его покинуло. И ты – единственный человек, который может это остановить». Уставившись в темноту, я старался заставить ее отвести глаза. Вот только взгляд темноты всегда тверд. Она не моргает. Казалось, она подползла ближе, прижавшись ко мне, как нежеланная любовница. И теперь я видел, что в складках ее одеяния кроется что-то еще. Фигуры, тени среди теней. Мертвые никогда по-настоящему не покидают нас. Они хоронятся внутри нас. Они предстают в каждом нашем поступке. В наших снах и наших кошмарах. Мертвые – это часть нас. И, возможно, часть чего-то еще. Этого места. Этой земли. Но что, если земля прогнила насквозь? Что, если растения, проросшие из посаженных тобой семян, полны яда? Я подумал о том, что нельзя дважды слепить одного и того же снеговика, о том, что видео на кассетах, которые записывал приятель отца, всегда были размытыми и нечеткими. Есть вещи – прекрасные, совершенные вещи, – которые нельзя воссоздать, не разрушив их. Послышалось движение. Дверь заскрипела, и из прихожей донеслись тихие шаги. Впрочем, я был к этому готов. – Чего тебе от меня нужно? – спросил я. – Что я должен сделать? – Ну, для начала ты мог бы включить лампу, етить ее в пень. Подскочив, я резко развернулся, и в то же мгновение комнату залил свет. – Господи Иисусе! Я заслонил глаза ладонью подобно вампиру, застигнутому испепеляющими рассветными лучами. Щурясь сквозь пальцы, я увидел Брендана, стоявшего у двери в комнату. В своей армейской куртке, мешковатом джемпере, вельветовых брюках и поношенных зеленых кедах он выглядел просто ослепительно. На плече у него висел портплед. Волосы Брендана были, как обычно, спутанными, а борода – все такой же нечесаной. Он разглядывал меня с озадаченным выражением. – Ты что, к едрене фене, тут устроил? Сидишь в темноте, разговариваешь сам с собой.