Сегодня его в Галене все раздражало и злило. Впрочем, на себя Кейран злился еще больше. За то, что имел глупость беспокоиться о какой-то там строптивой девчонке, от которой следовало скорее избавиться. Для всеобщего блага. Следовало держаться от нее подальше. Лучше бы и правда Гален увез ее в забытый богами и демонами Фальстон. Да пусть хоть в болоте ее утопит! Плевать! Его это не должно волновать! Но одна только мысль, что брат упрячет Мишель в какую-нибудь глухомань, где будет проделывать с ней все те вещи, которыми Кейран и сам был не прочь заняться с пленницей, заставляла его не просто злиться и нервничать. От осознания того, какое будущее уготовил Гален юной бунтарке, у Кейрана чесались руки отправить брата на свидание с аллигаторами. – А что здесь такого? – Гален равнодушно пожал плечами. – Многие джентльмены имеют содержанок. – Ты, кажется, перепутал Беланже с квартеронкой. Такие, как Мишель, не становятся постельным развлечением, – напомнил ему Кейран. – Что ты сделал с моим братом? – Гален закинул ногу на ногу и сказал иронично, подначивая: – Прежний Кейран мне нравился больше. – Никаких домов и никаких содержанок, – осадил вновь распаляющихся братьев Сагерт. – Пока что Мишель останется здесь. Я сам со всем разберусь. А вы… Особенно ты, Гален! Только попробуй ее куда-нибудь увезти. Я не допущу, чтобы моя дочь погибла из-за твоего каприза. Уж лучше тогда мне, – в глазах хозяина Блэкстоуна отразилась холодная решимость, – лишиться сына. Гален нервно усмехнулся в ответ, задаваясь вопросом, говорит ли отец серьезно или просто сыплет пустыми угрозами. Впрочем, Сагерт Донеган слов на ветер не бросал и жестоко наказывал за ослушание не только рабов, но и собственную плоть и кровь. Жестокость – она была неотъемлемой чертой характера всех Донеганов. – Что значит ты со всем разберешься? – зацепился Кейран за неприятно резанувшую слух фразу. – То и значит, что разберусь. А сейчас расходитесь по комнатам. Своим, – добавил с нажимом, после чего велел потеплевшим голосом: – И позовите Катрину. Скажите, я хочу ее видеть. Вот кто никогда его не разочаровывал, не доставлял ему хлопот. Катрина – его маленькая девочка, теперь, когда выросла, еще больше стала походить на свою мать. В чертах дочери Сагерту Донегану виделась покойная супруга, которую он так и не сумел спасти. Похоронил Шерлет. Но провожать в могилу своего ребенка он точно не станет. И если для спасения Катрины придется избавиться от досадной неприятности в лице Мишель Беланже, что ж, так и сделает. Он, Сагерт Донеган, слишком многим пожертвовал в этой жизни. Жертвой больше, жертвой меньше – уже не имело значения. Мишель, сморенная усталостью и волнениями минувшего вечера, не заметила, как задремала. Проснулась от ощущения чьего-то присутствия и почувствовала, как от ледяной дрожи, прокатившейся от затылка до самых ступней, становится невыносимо холодно. В памяти воскресли угрозы управляющего и все те гадкие словечки-обещания, приводившие ее в ужас. – Я буду сидеть вот здесь, мисс. Под этой самой дверью. И если услышу хотя бы писк, сделаю все, что потребуется, чтобы закрыть ваш хорошенький ротик. От похабных намеков и омерзительных липких ухмылочек, которыми ее одаривали, у Мишель темнело в глазах одновременно и от страха, и от ярости. Хотелось выцарапать управляющему глаза, вырвать его гнилой язык. Но будучи с Бартелом один на один, она даже не могла поставить его на место. Весь вечер мышкой просидела на чердаке, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам. Каждой клеточкой своего тела ощущая присутствие за дверью ненавистного ей человека и считая секунды до того момента, когда Сагерт Донеган пришлет за ней. Но в тот вечер никто на чердак так и не явился. Мишель погрузилась в тревожный сон и теперь, вынырнув из кошмара, созданного ее подсознанием, окунулась в кошмар реальный. Первой мыслью было: кто это рядом? Черным призраком склоняется над кроватью. Одурманенный чарами Гален или треклятый управляющий, которого в иные моменты ненавидела сильнее всех Донеганов вместе взятых. А может, Кейран… Он в представлении Мишель был наименьшим злом, и если бы сейчас ей предоставили выбор, предпочла бы из демонической троицы увидеть именно его. Страх сдавил горло, отчего с губ сорвался только невнятный всхлип. – Да тише ты! Это же я, – послышалось раздраженное шипение. Мишель облегченно выдохнула. Перед ней возвышалась Катрина в своем темном платье с кринолином, и правда напоминавшая облаченное в траур привидение. На радостях, что к ней заявилась сестра Донеганов, а не один из братьев, Мишель готова была обнять ночную визитершу. Но Катрина, резко выпрямившись, отстранилась. – Отец просил тебе передать, – протянула «гостье» сложенный вдвое лист бумаги. – Ему снова пришлось уехать, но он обещал скоро вернуться. – Даже не поговорил со мной… Катрина неловко кашлянула. – Я лучше пойду. Доброй ночи, Мишель. – Прошуршали юбки, а спустя мгновение дверь за мисс Донеган с тихим скрежетом затворилась. Мишель села на кровати, непослушными пальцами раскрыла листок. Зажгла керосиновую лампу и, придвинув ее к самому краю стола, жадно впилась взглядом в несколько коротких фраз, написанных крупным размашистым почерком. В своем послании Сагерт Донеган извинялся за то, что был вынужден покинуть поместье, так с ней и не встретившись. Просил Мишель ни о чем не тревожиться, набраться терпения и ждать, когда он вернется. Заверял, что обязательно придумает, как им выбраться из щекотливой ситуации, в которую поставил всех опрометчивый поступок Галена. А в завершение советовал держаться Кейрана, уверяя, что младший сын сумеет о ней позаботиться и в случае чего защитит от старшего. Оставалось загадкой, кто защитит ее от самого Кейрана. Если Сагерт Донеган надеялся своим письмом успокоить ее, то не очень-то в этом преуспел. Пробежавшись несколько раз по листку глазами, Мишель взволнованно поднялась. Принялась расхаживать из угла в угол, чувствуя себя мечущейся по клетке канарейкой. Которой в любой момент могли свернуть тонкую шейку. – И как же он собрался выбираться из этой «щекотливой ситуации»?! – в отчаянии воскликнула Мишель. Ее не покидало ощущение, что хозяин Блэкстоуна просто тянет время, чтобы… На ум приходило немало предположений, которые могли бы последовать за этим роковым «чтобы», и одно пугало сильнее другого. Мишель от безнадежности закусила губу. Кейран ее обманул. Впрочем, ничего другого от этого вертопраха ожидать не стоило. Катрина ей не сообщница, Аэлин – тем более. Если и дальше будет продолжать надеяться на здравомыслие мистера Донегана – окажется последней дурой. А таковой чувствовать себя Мишель Беланже не привыкла и не любила. После поспешного бегства хозяина Блэкстоуна она поняла, что тому чуждо сострадание и он будет действовать только в интересах семьи. Наверняка уже мчится к какому-нибудь колдуну, чтобы устранить последствия глупости сына. Ее устранить… Мишель содрогнулась. – Я должна с ней поговорить! – яростно комкая листок с лживыми заверениями, что в скором времени все у нее будет расчудесно, запальчиво сказала девушка. – Она побоялась рассказать, что не так с этой сумасшедшей семейкой, но, может, согласится передать весточку в Лафлер? Через кого-то, хоть кого-нибудь! Рабыня, которую когда-то давно выкупили у ее родителей Донеганы, сейчас виделась Мишель последней надеждой и шансом на спасение. – Может, в память о доброте моего отца она согласится оказать мне услугу. Ах, если бы!.. Пленница потерянно оглядывалась по сторонам, замечая растекшиеся по полу и стенам тени. Бесформенные, непонятные, уродливые. Такой теперь была ее еще совсем недавно чудесная, идеальная жизнь – уродливым отражением прекрасного прошлого. Переодевшись в ночную сорочку, Мишель юркнула под одеяло, но сон, как назло, не шел. Ее терзал один и тот же вопрос: вдруг прямо сейчас какой-нибудь колдун или колдунья создает вольт, чтобы наслать на нее порчу? Болезнь. Смертельно опасную вроде желтой лихорадки, от которой она сгорит в считаные дни. Или, может, что-то еще более изощренное. А она торчит тут, жалкая и беспомощная, и ничего не может сделать, чтобы помешать злодейским планам своих тюремщиков. – Хотя зачем ему колдуны, если мог бы просто застрелить меня и утопить в болоте? И никакой мороки. От последней мысли легче не стало. И Гален, слепо влюбленный Гален, надумай мистер Сагерт от нее избавиться, не поможет и не защитит. Это Мишель, к своему ужасу, понимала. Проворочавшись в кровати до глубокой ночи, но так и не сумев уснуть, она достала из-под матраса дневник. Раскрыла на странице, уголок которой был загнут, и пожелала себе терпения, уговаривая себя не злиться на глупышку Каролину, самой страшной ошибкой которой стала свадьба с Дагеном Донеганом. Перед глазами мелькали строки – каждая горчила сильнее дрянного пойла из батата и кукурузы, которое местная беднота принимала за кофе и которое Мишель имела неосторожность один раз попробовать. Она впитывала в себя слова, пила их, все больше мрачнея и из последних сил сдерживая искушение разорвать дневник в клочья. Хотя с куда большим удовольствием разорвала бы сейчас на клочки, будь он жив, Дагена Донегана. Злость на Каролину, в которой видела саму себя, постепенно утихла. Осталась ненависть. Ненависть и презрение к первому хозяину этого поместья. А также боль – отголоски той, которой сочилась, будто кровь из раны, каждая строчка: «Я часто вспоминаю наше с мужем свадебное путешествие в Дальвинию. Время, когда я была счастлива. Желанна и любима. По крайней мере, мне тогда так казалось… В то светлое время я даже представить себе не могла, что когда-нибудь все станет по-другому. С возвращением домой Даген изменился. Стал другим. Иногда мне кажется, что мой жених и мой муж – два совершенно разных человека. Я пытаюсь отыскать в чертах Дагена Донегана мужчину, которого полюбила, а вижу животное. В Блэкстоуне он совсем другой. Жесток со слугами, черств со мной. Я боюсь наших моментов близости – каждый раз он причиняет мне боль. И ругает за то, что никак не могу зачать ребенка. Не знаю, от страха или от отчаяния, а может, просто чтобы ненадолго сбежать из дома, где мне все чуждо, я стала тайком посещать живущую на болотах целительницу. Ниэби. Лугару. Даген ненавидит волков. Всех без исключения. И если узнает, что я обратилась за помощью к оборотню… Но, если я не подарю ему наследника, меня он возненавидит сильнее любого волка. Он ранит меня изменами. Берет рабынь, где и когда ему вздумается. Недавно я застала его со своей служанкой в своей собственной спальне. Не сдержалась – упрекнула. Еще долго щека потом ныла от пощечины, а сердце – от злых слов и оскорблений. Он считает, я сама виновата в том, что он вынужден искать удовольствия на стороне. В последнее время он обвиняет меня во всем, в своих проблемах и поражениях. Мне кажется, я его больше не люблю. А иногда – что ненавижу. Разве можно любить чудовище? Даген убил во мне это чувство. И каждый день убивает меня, превращая в покорную, безвольную куклу. Я начинаю терять себя… Он делает из своей жены еще одну рабыню. Теперь понимаю, что женился он на мне только из корысти. Из-за моего наследства. Жаль, прозрение это пришло слишком поздно. Единственный, кто понимает меня, чувствует мою боль и помогает унять ее хотя бы ненадолго, – это Мару. Пусть он лугару, ненавистный для Донегана и многих других плантаторов. Но только не для меня. Сегодня я снова убегу к Ниэби и буду умолять Всевышнего… снова увидеться с Мару…» Глава 11 Колдун Тафари вел жизнь отшельника, избрав для своего уединения болотистые окрестности «Белой магнолии». Артур Рутледж, владелец обширной сахарной плантации, а также гордый хозяин роскошного, обсаженного магнолиями особняка, и рад был бы избавиться от такого соседа, но опасался связываться с бокором[2] и повторять ошибки отца. Тот в свое время приложил немало усилий, чтобы выжить из этих заболоченных краев колдуна, но сошел с ума и застрелился прямо на глазах у своего малолетнего сына. Та же участь постигла и бывшего хозяина Тафари: старик лишился рассудка и добровольно (якобы) распрощался с жизнью, прежде даровав молодому рабу из Каррики свободу. С тех пор прошло немало лет, но о «внушающем безумие» – вот что значило имя бокора в переводе с его родного языка – до сих пор вспоминали с трепетом и тут же спешили осенить себя святым знамением. Сам колдун сторонился людей и был не рад, когда кто-нибудь из местных просил его о помощи. Впрочем, Тафари не на что было жаловаться – гости к нему наведывались нечасто. Юные девицы предпочитали обращаться со своими проблемами к Мари Лафо. Набожные матроны приходили в ужас от одной только мысли воспользоваться магией и во всех своих несчастьях предпочитали полагаться на милость Всевышнего. Ну а джентльменам гордость претила марать подошвы о пол убогой лачуги, которую окружали черные зеркала болот. Сагерт Донеган не считал себя гордецом и уже давно понял, что колдуны Нью-Фэйтона и его окрестностей могут быть очень полезны. Надо только уметь находить с ними общий язык. Быть учтивым, а главное, щедрым. Тафари, поначалу относившийся к королю хлопка с настороженностью и даже враждебно, со временем привык к его визитам и благосклонно принимал подношения Донегана. Добраться до жилища колдуна можно было только на лодке. Погруженный в тревожные размышления, Сагерт рассеянно вслушивался в плеск воды, зловонными брызгами рассыпавшейся от взмахов весел Дугала, его верного слуги. Болота призраков… Мужчина усмехнулся своим мыслям. Лучшего названия для этих мест сложно было придумать. За минувшие века эта сине-черная вода приняла в себя столько душ лугару, рабов и даже белых, что он бы не удивился, если из зарослей осоки вдруг начало бы пробиваться потустороннее свечение и размытая белесая фигура медленно поплыла бы к ним.