Мишель уже успела понять: ради благополучия семьи Сагерт Донеган пойдет на многое. Вполне вероятно, что и на убийство решится. Тем более что в их краях скрыть следы преступления было несложно. На душе снова скребли кошки, и даже вовремя «спасенная» история жизни Каролины Донеган, заключенная в переплет из растрескавшейся кожи, не смогла прогнать тревогу. Меланхолично перелистывая страницы в поисках момента, на котором остановилась, Мишель услышала, как за дверью едва слышно скрипнула половица. Резко подхватившись, она успела положить дневник на дно дорожного сундука, в который служанки уже начали складывать ее вещи. Прежде чем в комнату, постучав, вошел управляющий поместьем. Как всегда, одетый безукоризненно и даже щеголевато в коричневый костюм-тройку, расчерченный тонкой лимонного цвета клеткой. С гладко зачесанными назад напомаженными волосами и холеными усами, которые Бартел любил приглаживать, даже этого не замечая. Отвратительная, по мнению Мишель, привычка. Впрочем, все в этом человеке было ей отвратительно. – Мисс Беланже, если позволите, я бы хотел показать вам вашу комнату. Удивленная столь любезным к ней обращением, да еще и сдобренным галантным поклоном, она молча кивнула. Бросила тревожный взгляд на сундук и, попросив, чтобы вещи принесли к ней незамедлительно, последовала за управляющим. Пока шли по коридору навстречу бившим в окно лучам горячего южного солнца, под которыми на ставнях выгорала, трескаясь, голубая краска, а цветы в терракотовых кашпо жалило жаром, Бартел не проронил ни слова. Если и смотрел в сторону гостьи, то исподволь, осторожно. Не позволял себе, как прежде, слишком пристально ее разглядывать и больше не ухмылялся. «Неужели Кейран постарался?» – приятно удивилась Мишель, но тут же запретила себе даже в мыслях благодарить младшего Донегана. То, что он заступился за нее перед этим усатым выскочкой, не отменяло того, что со вчерашнего дня для Кейрана она как пустое место. Прозрачнее воздуха, мельче песчинки. На табакерку какую-нибудь и то больше внимания обращают. Мишель обиженно поджала губы и, хлопнув перед скривившейся физиономией управляющего дверью, стала знакомиться со своей новой комнатой. В последовавшие за этими событиями дни обида Мишель на Кейрана только усилилась. Пленница никак не могла отделаться от ощущения, что в его присутствии она и правда становилась неинтересным, недостойным его внимания предметом. Надоевшей до оскомины безделушкой, которую уже давно пора выбросить. Или того хуже – насекомым, которого так и хочется раздавить, но останавливает чувство брезгливости. Впрочем, своим обществом Кейран баловал ее нечасто. Предпочитал проводить время за пределами усадьбы. Что вызывало досаду не только у Аэлин – его законной невесты, но и у Мишель. Хоть она досадовать не имела права. Кто он ей такой? Вот именно – никто. Но сколько Мишель себя в этом ни убеждала, каждое его появление вызывало в ней самые разные, неподвластные контролю разума чувства: злость и радость, облегчение и тревогу. Смущение, которое ей в принципе было несвойственно и от которого в обществе Кейрана Донегана Мишель никак не могла отделаться. Гален тоже не оставлял ее равнодушной. Вот только провоцировал совершенно другие эмоции. Мишель раздражала снова наброшенная на лицо лживая маска. Маска галантного, обходительного джентльмена, готового пылинки сдувать со своей дамы сердца. И каждую свободную минуту проводить с ней же. Поэтому у Мишель теперь свободного времени не было. Катрина и Аэлин от брата недалеко ушли. Ни с того ни с сего вдруг начали испытывать к пленнице симпатию, почти что родственную, и называли себя ее подругами. Звали в розарий посидеть в беседке, повышивать вместе в библиотеке, прогуляться по зеленым, обсаженным кедрами аллеям. Но, странное дело, ни мисс Донеган, ни мисс Кунис никогда не приближались к воротам. Как будто страшились мира, таившегося за коваными узорами. В основном все разговоры Катрины и Аэлин сводились к старшему брату, которому девушки, не уставая, пели дифирамбы. Нахваливали его достоинства и делали вид, что в Галене нет и не было недостатков. И то, что Мишель находится здесь, – не похищение, а отчаянный поступок безоглядно влюбленного молодого человека. В лучших традициях авантюрных романов. Мишель практически не бывала одна. Только по вечерам у нее появлялась возможность погрузиться в чтение про чужую жизнь. Но внимания девушки хватало на две-три страницы дневника, а потом она незаметно засыпала, во сне ища спасение от слабости и головной боли, что порой ее одолевали. Вот только и во снах ей не было спасения от братьев Донеган. Назойливое внимание старшего раздражало. Безразличие младшего – злило и неприятно задевало. Оставалось только гадать, куда подевался Кейран-ловелас, с лица которого не сходила самодовольная улыбка, а от его долгого, внимательного взгляда можно было запросто превратиться в искру. В дни, когда Кейран не покидал поместье, Аэлин купалась в его внимании и улыбках, о которых Мишель теперь оставалось только вспоминать. С обидой и какой-то собственнической ревностью. Увидев их однажды в библиотеке сидящими плечом к плечу и читающими вместе какую-то книгу, Мишель с трудом подавила в себе желание швырнуть в них вазой. Аэлин застенчиво кусала губы, кокетливо заправляла за ухо смоляную прядку да так и норовила коснуться руки молодого человека. Тоже кокетливо-застенчиво. А Мишель, за ними наблюдая, продолжала думать о вазе, осколками разлетающейся по библиотеке. Разбить хотелось не только ее, но и прервать царившую в комнате идиллию. Однако она сдержалась, бесшумно скользнула обратно за порог. Не заметила – скорее почувствовала взгляд, долгий, обжигающий, от которого запросто могла подскочить температура. И поспешила наверх, запрещая себе думать о Донегане и собираясь вместе с Каролиной тайком отправиться на свидание к оборотню. В тот вечер Мишель чувствовала себя особенно усталой и уснула с раскрытым дневником. Глава 15 Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущих. Завтрак, как обычно, проходил в молчании, под пристально-жадным вниманием Галена, от взгляда которого у Мишель начинало зудеть все тело. Она готова была поклясться себе в этом. Катрина, по своему обыкновению, выглядела невозмутимой, Аэлин казалась насупленной. Наверное, потому что Кейран опять не ночевал дома. Мистер Сагерт тоже отсутствовал: уехал с первыми лучами, забрав с собой управляющего. Чему Мишель была несказанно рада. Бартела на дух не переносила, хозяина Блэкстоуна сторонилась. Она втайне надеялась, что демоны куда-нибудь унесут и Галена, но наследник не спешил покидать поместье. Наоборот, сразу после завтрака пригласил пленницу прогуляться в розарий, с самым серьезным видом заявив, что должен сообщить ей нечто крайне важное. Скрепя сердце Мишель согласилась пройтись со своим тюремщиком, не желая будить в Галене притихших демонов. Такой Донеган – безукоризненно вежливый, галантно-обходительный, держащий себя в узде, – пусть и не был настоящим, но хотя бы не вызывал страха. С таким Донеганом Мишель чувствовала себя почти в безопасности и понимала, что лучше время от времени бросать зверю кость, нежели ждать, пока тот, обезумев от голода, накинется и сожрет ее целиком. – О чем вы хотели со мной поговорить? – церемонно поинтересовалась пленница, этим прохладно-вежливым обращением проводя между собой и молодым человеком черту. Которую, ей хотелось в это верить, Гален не осмелится преодолеть. Они расположились под сенью беседки, среди бутонов плетистой розы, проглядывавших в ажурном орнаменте купола. Ей же были увиты перила, на которые Гален расслабленно облокотился. – Я приглашен на обед в Лафлер. Сегодня, Мишель… Сегодня я прекращу этот спектакль и расскажу Флоранс все, как есть. – О том, что меня похитил? – Она горько улыбнулась и отвела взгляд, предпочитая смотреть куда угодно, но только не на Донегана. – Разорву помолвку, Мишель. Сделаю то, о чем ты меня просила. Ты ведь об этом раньше мечтала. Обо мне для себя, – добавил в голос мягких ноток, словно обернул в бархат острый осколок. – Так что же изменилось? – Я узнала тебя настоящего, – уколола пленница словами и сама нечаянно укололась, задумчиво коснувшись змеящегося по перилам стебля. – Флоранс будет больно, но я рада, что вы расстанетесь. Ты не заслужил ее, Гален. – Не заслужил, – на удивление легко согласился Донеган. Бережно заключил хрупкую руку девушки в свои ладони и легонько подул на розовую отметину на указательном пальце, ужаленном зеленым шипом. – Но надеюсь, что когда-нибудь заслужу тебя, Мишель. И что ты узнаешь меня настоящего. Ты считаешь меня чудовищем, но я не монстр. Скорее безумец, никогда прежде не испытывавший ничего подобного. Ни к кому. И мне сложно сдерживать эти чувства. Всевышний! Знала бы ты, как это сложно… Мишель не воспротивилась, когда Гален прижался жарким поцелуем к ее руке. Не отстранилась, когда поняла, что за одним поцелуем последует второй, а за ним и третий. Каждый жег сильнее, чем колючки на стеблях розы: сначала запястье, потом покорно раскрывшуюся ладонь. В то время как сердце жгли чувства, с которыми она до недавнего времени была незнакома: раскаяние и сожаление. Гален верил в искренность своих порывов, а она не могла рассказать ему о том, что его любовь фальшива. И что она, Мишель, не меньше его, а может, даже больше виновата в своем похищении. Бессчетное множество раз пыталась она сознаться. Вслух или излить вину на бумаге. Но каждый раз немели язык и губы, а непослушные пальцы сводило болезненной судорогой. Мишель оставалось только надеяться, что скоро ей удастся исправить роковую ошибку. Освободить Галена Донегана от этого чувства. Им обоим вернуть свободу. Чуть позже Мишель возвратилась в беседку. В спальне было душно, и все попытки забыться послеобеденным сном закончились тем, что у нее снова разболелась голова. В розарии дышалось легче, и она не заметила, как задремала. Выстрел, развеявший тишину цветочного рая, прогнал и сон. Пленница вскрикнула, подскочив на ноги. Бросила по сторонам напряженный взгляд, будто опасалась, что она – мишень и в любой момент может оказаться под прицелом. Выстрел повторился, заставив ее сердце зайтись от страха. Подгоняемая этим чувством, Мишель поспешила туда, откуда, как ей показалось, стреляли, – к заднему двору, где не так давно по приказу Галена пороли служанок. В этот раз вместо старшего брата, отправившегося на обед в Лафлер, в нескольких ярдах от столбов для наказания обнаружился младший. Кейран стрелял по деревянным мишеням, и Мишель вынуждена была признать, стрелял довольно метко. Она помешкала, не зная, стоит ли ей уйти, раз уж Донеган так демонстративно избегал ее в последнее время, или, наоборот, назло стрелку взять и присоединиться к нему. После недолгих колебаний, оставаясь верной самой себе, Мишель решительно направилась к Кейрану. – Тренируешься перед дуэлью? Кого на этот раз собрался застрелить? Обманутого горемыку-мужа или негодующего старшего брата, жаждущего постоять за честь опороченной сестры? При звуке ее голоса Кейран вздрогнул, и пуля, лишь задев самый край мишени, вонзилась в крашеную известкой стену. – Просто убиваю время. Мишель вспыхнула от досады. Кейран не удостоил ее не то что взглядом, даже легким поворотом головы поприветствовать не удосужился. Снова в руке блеснул револьвер с серебряной насечкой – он собирался вернуться к стрельбе по изъеденной пулями мишени. Поравнявшись с Донеганом, Мишель вздернула подбородок, словно хотела казаться выше ростом, а может, своим поведением и видом бросала сыну короля хлопка вызов. – Можно? – Просьба больше походила на требование. – Мне бы тоже хотелось убить. Время. «Или кое-кого другого!» – в сердцах подумала она, напоровшись на ничего не выражающий взгляд серых с проблеском позолоты глаз. – Ты хоть знаешь, как его держать? – в своей привычной насмешливой манере осведомился, вскинув брови, Кейран. – Знаю! – Немалых усилий потребовалось Мишель, чтобы справиться с эмоциями. А потом она улыбнулась самой очаровательной из всех своих улыбок и добавила, игриво взмахнув ресницами: – И не только держать. Не дожидаясь, пока Донеган определится, делиться с «гостьей» брата оружием или нет, сама забрала револьвер и деловито взвесила его в руке. – А дальше? – сардонически усмехнулся Кейран. Вместо ответа Мишель отвернулась от насмешника. Прицелившись (или скорее попытавшись это сделать – близость младшего Донегана заставляла нервничать и мешала сосредоточиться на цели), спустила курок. Пальцы дрогнули в самый неподходящий момент. Она раздосадованно закусила губу: как и Кейран парой минут назад, она только зацепила деревянный круг, слизнув пулей несколько жалких щепок. – Неплохо, – не то похвалил, не то снова уколол издевкой Донеган. – Но ты слишком напряжена, Мишель. Сжимаешь револьвер так, будто боишься, что он сам собой выскочит из руки и начнет палить во все стороны. Ты должна научиться чувствовать оружие, любить его, а не бояться, и тогда, возможно, у тебя получится обращаться с ним как надо. – Мне прекрасно известно, как с ним надо обращаться, – огрызнулась Беланже, заливаясь краской не то от злости, не то от смущения, – и если бы ты не стоял над душой, я бы попала куда надо! – Так вот, возвращаясь к теме любить и чувствовать… – Пропустив мимо ушей возмущения мятежной красавицы, вместо того чтобы отойти, Кейран, наоборот, шагнул ближе. Теперь Мишель напоминала самой себе натянутую до предела струну, которой сейчас, умело выжимая из нее ощущения – звуки, касались сильные мужские ладони. Правая легла поверх ее руки, и от контрастных прикосновений – прохлада металла и жар горячих пальцев – голова закружилась еще сильнее, чем обычно в последнее время. Это чувство, будто земля уходит из-под ног, только усилилось, когда мягкий шепот скользнул по мочке уха, теплым дыханием пощекотал изгиб шеи и растаял на обнаженном плечике. – Вот так, еще выше. А теперь расслабься. Почувствуй его, как если бы револьвер был продолжением тебя. Дыши глубже, спокойно. Сосредоточься на цели. Все остальное не имеет значения.